– Как? И этот?
Усач с радостью делал большие глаза в знак подтверждения, как бы удивляясь собственной осведомленности. Он даже пригласил Цигеля на свой день рождения к себе домой, познакомил с женой и дочерью. Собрались коллеги из Министерства обороны. Никто не знал, кто такой Цигель, но он был среди них, значит, свой. Они позволяли себе многое говорить в его – пусть отдаленном – присутствии. Но слух его был вышколен умением подслушивать даже издалека. А они, по человеческой слабости, усугубленной еврейским пристрастием к болтовне, гордились друг перед другом информацией. Цигель ловил ненароком оброненные слова, запоминал имена, чтобы потом у начальника смены осведомиться о чинах того или иного гостя. Вел себя скромно, почти не раскрывая рта, лишь иногда делая глаза хозяину: мол, и «этот?» Усач сообщнически расцветал утвердительной улыбкой.
В один из вечеров только вернулся с работы, как постучался Орман и вручил ему конверт:
– Миха Пелед просил передать вам пригласительный билет на встречу, – сказал нейтральным голосом, в котором явно слышались нотки неприязни к этому мероприятию.
Кибуцник Миха Пелед представлял в Совете солидарности с евреями СССР Объединенную рабочую партию – МАПАМ, левее которой были лишь коммунисты. Он также входил в руководство Комитета Мира, который пригласил из Москвы делегацию деятелей культуры.
Встреча была в одном из залов Союза журналистов на улице Каплан.
Редактор журнала «Дружба народов» Баруздин со сцены нес ахинею о том, что все встречавшиеся ему здесь евреи из СССР умоляли его помочь им вернуться на оставленную по ошибке родину. Переводил на иврит весьма неточно член компартии Меира Вильнера, вызывая гневные реплики Ормана из зала. В перерыве, за чаепитием, стоящий рядом с Цигелем симпатичный моложавый москвич из делегации негромко сказал:
– Вы меня не помните?
– Помню, – ответил Цигель, хотя в жизни не видел этого человека, но таковы были правила игры, преподанной в подмосковной школе разведки.
– Я корреспондент газеты «Известия». Вам привет от Аверьяныча.
Имя это, произнесенное почти шепотом, отозвалось в ушах Цигеля, как сигнал охотничьего рога, открывающего сезон большой охоты.
– Послушайте, что за муру несет Баруздин: русские евреи бросались ему в ноги, прося вернуть их в СССР.
– Не обращайте на него внимания. Разложившийся алкоголик. Но лучше прикрытия нет, – перешел корреспондент на доверительный тон. – Завтра нам устраивают отходную в Комитете Мира, в доме «Тавори», по улице Шуламит…
– Знаю, это продолжение улицы Бар-Кохба.
– У вас машина?
– Да.
– Ровно в девятнадцать двадцать три, ни на минуту раньше или позже, остановитесь на углу Шуламит и Эстер Амалка. Обменяемся презентами.
После полуночи, когда в доме все уже спали, Цигель начал готовить свой презент: все, что накопилось со времени возвращения из Нью-Йорка.
В презенте, врученном ему с ловкостью сотрудника внешней службы ГРУ с большим стажем, которые умели исчезать, казалось, еще до появления и проявления, был фотоаппарат – тюбик губной помады – рассчитанный на сто снимков. Бумага для тайнописи, обработанная бесцветным химическим веществом: написанное исчезало и проявлялось лишь другим химикатом. Блокнот, куда все заносилось особым шифром: только человек, имеющий такой же блокнот, мог расшифровать сообщение.
Передача указывала на весьма серьезное отношение к агенту, которому присвоили кличку «Крошка Цахес». Это означало, что блок информации, переданный в Нью-Йорке, оказался весьма полезным.
Получив фотоаппарат, Цигель, первым делом, ухитрился сфотографировать в столовой оставленный буфетчицей на стойке список тех, кто брал обед в долг или получал талоны на питание. Главное, ничего не надо было красть или записывать. Фотоаппарат бесшумно проглатывал все начертанные схемы, черновики, записи, детали проверяемых приборов, общий вид цеха, внутренние дворы, внешние подъезды и стены вокруг базы. Бумагу для тайнописи Цигель прятал в художественных альбомах, как прокладки между репродукциями.
Жена Дина абсолютно ни о чем не догадывалась, ибо, как учили в школе разведки, самыми опасными в деле шпионажа являются близкие. Была даже разработана целая наука, как от них беречься. Жена довольно быстро освоила иврит, основы библиотечного дела на курсах, куда ее приняли на основании документов о ее работе в библиотеке, и направили работать за небольшую зарплату в одну из районных библиотек Тель-Авива.
Резкое увеличение денег у мужа она объясняла высокой заработной платой на новом, весьма секретном предприятии.
У стены монастыря молчальников
В Совете солидарности, который Цигель естественно посещал гораздо реже, чем раньше, приметил новую девицу, работающую с картотекой. Она явно делала ему глазки. Воистину, седина в голову – бес в ребро, хотя Цигелю бес этот никогда не давал покоя. В разведшколе строго предупреждали: не завязывать связи с незнакомыми женщинами, а лишь по наводке куратора для пользы дела. Но бес не дремал, а девица была весьма соблазнительной. К тому же быстро согласилась поехать с ним на природу.
Звали ее Светланой, кожа у нее была упругой и гладкой, коленки, к которым он как бы невзначай прикасался, переключая скорости, соблазнительно посверкивали. И вообще от нее шел сводящий с ума аромат свежести и молодости. Она похохатывала всю дорогу, открывая белозубый рот.
Цигель помнил рассказ Ормана о явлении Иисуса после вознесения на небо паломникам в городе Эммаусе, древнееврейском Хамате, по дороге в Иерусалим, на месте которого построили монастырь монахи, давшие обет молчания. Вокруг раскинулся огромный парк, посаженный на деньги канадских евреев, так и названный – парк Канада, ставший любимым местом пикников и уединяющихся парочек.
На этот раз парк был пуст. Предвкушая любовное приключение, Цигель растянулся на траве под деревом, не отрывая взгляда от чистого, глубокой синевы, спокойного неба. Давным-давно не ощущал такого внутреннего покоя и легкости бытия. Девица тем временем расстилала скатерть, раскладывала купленную по дороге еду и питье. Она скинула платье, оставшись в купальнике, собираясь позагорать, болтала без умолку о каких-то важных для начальства делах на работе, похваляясь тем, насколько она в курсе дела.
Цигеля вдруг насторожили некоторые ее слова, как охотничьего пса, который взял след жертвы. Болтая, девица между делом требовала, чтобы он скинул хотя бы рубаху, тоже немного позагорать, а то ведь – совсем белый, как сметана. Цигель подумал, что рядом с ней он выглядит не только белым, но и рыхлым, как сметана. Посмеиваясь вместе с ней, пытаясь ее обнять, он осторожно начал расспрашивать, так, в шутку, как бы невзначай. Он и сам не замечал, как вопросы его становятся все нетерпеливей и настойчивей. Бес одержимого клептомана, соблазняющего женщину, чтобы украсть у нее цепочку или браслет, одолевал в нем беса, жаждущего любовных утех.
Он до такой степени увлекся, что даже не ощутил, как она напряглась.
– Послушай, ты часом не шпион? – вдруг резко, неожиданно огрубевшим голосом спросила она.
В животе Цигеля что-то оборвалось. На какое-то мгновение, словно отключившись от окружения, он вскочил на ноги.
– Извини, – сказал он и пошел через кусты – куда глаза глядят. Шел долго, пока не наткнулся на стену монастыря. В таком священном для христиан месте его позорно пронесло. Оправившись, он прижался к стене, но тут же резко отстранился, подумав, что так евреи прижимаются лишь к стене Плача в Иерусалиме.
В сознании назойливо вертелось: подозрительно легко мне до сих пор все удавалось.
Пришел в себя в испуге от мысли, поразившей его: придушить эту сучку с романтическим именем Светлана. Ему показалось, что сходит с ума. Начал себя успокаивать: нельзя же так, по малейшему поводу терять присутствие духа. Даже смешно думать, что девица направлена Службой безопасности, чтобы следить за ним. Слишком ее вопрос был впрямую.
– Что с тобой? – спросила она ничего не подозревающим голосом, уплетая по молодости и волчьему аппетиту за обе щеки. – Ты ужасно побледнел.
– Видно, вчера чем-то отравился, – голос его был слабым и жалобным. К еде не притронулся.
На обратном пути немного пришел в себя, был невероятно рад, распрощавшись с девицей и не желая даже запомнить ее адрес, что обычно всегда делал по привычке истинной ищейки.
Прошло больше года работы. Приближался отпуск. За это время Цигель дважды вкладывал объемистый пакет с тайнописью и пленками в тайник в небольшом парке по улице Кинг Джордж, в Тель-Авиве, напротив почтового отделения, у туалета, в котором встречались мужчины, любители однополой любви.
Справился на работе, можно ли провести отпуск в Скандинавии, и не встретил никакого возражения. Вспоминал разговор с Аверьянычем, который инструктировал его перед отъездом. Прошло много времени, облик наставника стал несколько смутным, но голос звучал ясно:
