На прощание Ника сунула ему пакетик с эстонскими конфетками – для дочери. Иволгин поблагодарил и, чмокнув новую знакомую по-братски – в щеку, удалился. Уже спускаясь по лестнице, вытащил леденец – перебить послевкусие от неудавшегося вечера.
А увенчал этот вечер телефонный разговор с тестем. Эти звонки, как зубная боль, – всегда были некстати. Постепенно Домовой выработал в себе способность угадывать, что звонит именно тесть. Чудеса человеческой интуиции, да и только. Но все равно храбро брал трубку, только один раз, помнится, смалодушничал и попросил Маркова соврать, что его, то есть Иволгина, нет дома. Только ничего не вы-шло. Кирилл посмотрел на него непонимающе – он опять витал в облаках, а может, напротив, гулял по каким-то неведомым землям и, подняв трубку, через секунду протянул ее Иволгину. Он просто забыл о просьбе, а может, и не слышал ее вовсе. Впрочем, Иволгин винил только себя – сам бы мог сообразить, что с равным успехом мог просить поговорить с тестем свой шкаф.
В этот раз тесть интересовался, как внучка. Иволгин отвечал коротко и только по делу, это был как раз тот редкий случай, когда обычно многословный Домовой обходился словарем, ненамного превосходящим словарь Эллочки-людоедки. Наконец в трубке раздалось кряхтение, которое обычно предваряло переход к критической части беседы.
«Хочешь указать на недостатки, так сперва похвали», – машинально подумал Вадим. Как же – дождешься! Само собой разумелось, что супруг перебежчицы должен влачить безрадостное существование. И, словно опасаясь, что существование это может оказаться не таким уж безрадостным, его не оставляли в покое.
– Не уберег ты Наташу, засранец! – с присущей ему откровенностью сообщил тесть. – Был бы настоящим мужиком – ей бы и в голову не пришло уйти! Бабу-то от мужика попробуй оторви, если мужик – настоящий! А ты рохля, слизняк…
Иволгин отставил трубку, думая о своем. Вот уж правда так правда – человек не блоха, ко всему привыкнуть может. Впрочем, тесть, которого Наташа еще перед свадьбой расписала монстром в человеческом обличье, на поверку оказался не так уж плох. Уже после ее отъезда он несколько раз присылал Вадиму деньги – не очень много, но и это было подспорьем. Наташкин папаша, похоже, с самого начала не придавал большого значения газетной шумихе и за собственные шкуру с карьерой не слишком переживал. Какая карьера у водителя?! Дальше Уссурийского края его не сошлют. Бояться нечего. Поэтому и названивал, не думая о том, что все звоночки Вадиму, само собой, регистрируются в комитете. Было время, когда казалось, что этот человек – единственный, кто остался связующим звеном между ним, Иволгиным, и человечеством – разумеется, эту ответственную миссию тесть выполнял до тех пор, пока не появился Марков, но в любом случае Вадим был ему благодарен. Однако это не значило, что он с радостью будет продолжать слушать солдатские матюги.
Попрощался и подошел к окну, за которым плотной стеной встал нередкий в Ленинграде туман. «И говорит по радио товарищ Левитан, в Москве погода ясная, а в Лондоне туман». И ветки деревьев в этом тумане были похожи на руки утопающих, взывающих о помощи. Кто бы ему руку подал, вытащил из этого заколдованного круга? В такие моменты хочется, чтобы рядом было родное плечо. Плечи. А плечи и все остальное далеко. И спасение утопающих, как обычно, – дело рук самих утопающих.
В эту ночь ему приснился кошмар. Снился Ипполит Федорович, который объяснял, что третий допуск – это вовсе не бумажка. Это Комитет хочет, чтобы мы так думали, а на самом деле Третий Допуск – это немецкий агент, которого погрузили в анабиоз и похоронили в подвалах за семью печатями, и когда он проснется, тут и настанет конец света.
И вот тут Вадим понял, что он спит. Но сон был нежной материей и под его пристальным и беспощадным взглядом стал расползаться, лопаться по швам, быстро истлевать и вдруг исчез. Как это любят показывать в фильмах – человек просыпается с криком и резко встает в постели. Глупый штамп – никто так не просыпается. Он просто открыл глаза и лежал, прислушиваясь к стуку дождя по жестяному карнизу. Мерный стук, словно солдаты маршируют. День и ночь, день и ночь мы идем по Африке, только пыль от шагающих сапог…
Спустя примерно месяц после начала работы в НПО у Иволгина состоялся еще один разговор с Колесниковым. Направляясь на встречу с ним, Вадим предполагал все что угодно. Может быть, в комитете подумали-подумали и решили выставить неблагонадежного Иволгина за порог оборонного предприятия? Еще фотограф этот подложил свинью – такая же жертва системы, но тут уже каждый сам за себя!
Колесников улыбался, перелистывая какую-то тетрадь в клеенчатой обложке и, посмотрев на входящего Вадима, улыбаться не перестал.
– Садитесь! – он кивнул.
Иволгин сел, тоскливо оглядываясь. На стене висел портрет генерального секретаря с четким мушиным пятнышком на начальственном лбу. «Боятся дырку протереть, – подумал он, – вот и не смывают».
– Как вам у нас работается? – спросил участливо Колесников.
– Спасибо, не жалуюсь, – сказал Вадим и добавил искренне: – Даже лучше, чем я думал.
Колесников покачал головой, словно этот ответ имел чрезвычайную важность.
– А дочка как?
– Прекрасно, – сказал Иволгин и насупился, словно только теперь вспомнил, с кем он, собственно говоря, беседует. – Я вам зачем-то понадобился?
– А вы не торопитесь, товарищ Иволгин! Мы же с вами нормальные люди, почему бы и не поговорить по-человечески. У меня, между прочим, тоже сын растет. Тройка на тройке. Я догадываюсь, о чем вы сейчас думаете: «О чем с этим монстром можно говорить по-человечески?!» Можно, товарищ Иволгин, можно. И нужно. В конце концов, не вы единственный, кто вынужден расплачиваться за чужие преступления. Или скажем мягче – проступки…
Иволгин заерзал в кресле. За окном срывались, отмеряя секунды, капли с тающих сосулек.
– Знаете, – сказал Колесников, – когда в моей жизни наступает черная полоса, я вспоминаю бло-каду. Да, да! Это, может быть, покажется вам слишком пафосным, неискренним, но это правда. Ку-рите?
Он протянул Иволгину открытую пачку. Сигареты «Друг», старые знакомые. Вадим замялся, курить в кабинете по-приятельски с гэбистом казалось ему странным. Всплыла какая-то сцена из трех мушкетеров. Он в роли д’Артаньяна, а Колесников, стало быть, – кардинал…
– Не стесняйтесь! – сказал гэбист и, перехватив взгляд Иволгина, посмотрел на генерального. – Он не станет возражать!
Он почти по-отечески посмотрел на Вадима.
В кабинете ненадолго повисло молчание.
– Да! – поднял палец Колесников, устремив взгляд куда-то в бесконечность. – Блокада! Что значат все наши неприятности, большие и малые, по сравнению с тем, что пришлось пережить тем, кто здесь оказался. Вы знаете, что немецкие войска были почти в двух шагах от места, где мы с вами находимся? И если бы фон Лееб не получил приказ Гитлера отдать часть своих подразделений для переброски на московское направление, вполне вероятно, что, несмотря на весь героизм защитников, город бы пал!
Вадим напрягся. Сразу всплыли в памяти рассказы в курилке. Случайно Колесников затронул тему с немцами или он в курсе того, о чем там говорилось? Все может быть. Вадим попробовал вспомнить, кто там был с ними. А хотя – гадай, не угадаешь. А может, у них жучки везде распиханы?!
Колесников кивнул, следя за выражением его лица, словно догадался, о чем сейчас думает его посетитель.
– Я понимаю, что вас вряд ли радует отсутствие служебного роста, – сказал он. – Вы ведь прекрасный специалист, я сужу об этом по тем характеристикам, которые получаю от вашего непосредственного начальства.
– Я и не подозревал, что моя скромная персона все еще пользуется вниманием госбезопасности! – ответил ему в тон Вадим.
– Исключительно в положительном плане! Помните ваш демарш с освобождением Кирилла Маркова? Вы ведь взрослый человек, должны понимать, что подобные выступления могли обернуться для вас большими неприятностями. Однако этого не произошло. Я в некотором роде даже восхищаюсь вашим, не побоюсь этого слова, – гражданским мужеством. Не знаю, способен был бы я на такое, – он, казалось, всерьез над этим задумался. – Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается! Теперь он, кажется, где-то во Франции выступает?
Вадим ничего не слышал о Франции и предположил, что это очередной гэбистский трюк. Он пожал плечами.
– А вы от него разве весточек не получаете?! – спросил Колесников, глядя ему в глаза.
– Иногда! – сказал Иволгин.
Колесников кивнул.
– Скажите, а вы не боялись оставить дочь с человеком, который провел столько времени в психиатрической лечебнице?
– Нет, не боялся! – сказал Вадим, поднимаясь. – Если у вас больше нет вопросов…
– Тихо, тихо, тихо,… – Колесников успокаивающе взмахнул рукой. – Ну что вы, Вадим, как красна девица? Чуть что – сразу в штыки. Я понимаю, жизнь у вас нервная. Вот как представлю себе, что пришлось бы с моим сорванцом одному возиться – так лучше сразу в петлю! А тут еще такие проблемы!
