Джон Осборн прошел по пустым комнатам, брал и мельком просматривал бумаги то с одного, то с другого стола. Вот и эта полоса его жизни кончается, как все предыдущие. Он не стал здесь задерживаться, мучила тревога о матери. Вышел на улицу и отправился домой в случайном переполненном трамвае, изредка они еще ходили. Вагоновожатый был на месте, но кондуктора не оказалось, времена платы за проезд миновали. Осборн заговорил с вожатым. Тот сказал:
— Я буду водить эту чертову коробку, покуда не захвораю, приятель. А когда затошнит, отгоню ее в Кью, в тамошнее депо и пойду домой. Я там живу, в Кью, понятно? Тридцать семь лет я водил трамвай во всякую погоду и не брошу до последнего.
В Молверне Джон Осборн сошел и пустился на поиски молока. Оказалось, это безнадежно; то немногое, что еще имелось в молочных, оставляли детям. Домой к матери он вернулся с пустыми руками.
Он вошел в дом, прихватив из сада китайскую собачку, — наверно, матери приятно будет ее видеть. Поднялся на второй этаж, Мин прыгал по ступеням, опережая его.
В спальне мать лежала на спине, закрыв глаза, постель чиста и опрятна, на одеяле ни складочки. Дуайт подошел ближе, тронул мать за руку… мертва. Рядом на ночном столике стакан с водой, несколько строк карандашом на листке, маленькая красная коробочка и пустой пластиковый пузырек. Дуайт не знал, что у матери это было припасено.
Он взял записку и стал читать:
Сынок мой, было бы слишком нелепо испортить последние дни твоей жизни, цепляясь за свою, она мне теперь так тяжка. Не хлопочи о похоронах. Просто закрой дверь и оставь меня на моей постели, в моей комнате, среди вещей, которые меня окружают. Так мне будет хорошо.
С маленьким Мином поступи как считаешь нужным. Мне его очень, очень жаль, но я ничего не могу поделать.
Я очень рада, что ты победил на гонках.
Нежно любящая тебя мама.
Скупые редкие слезы поползли по его щекам и тотчас же иссякли. Мама всегда бывала права, сколько он себя помнил, и сейчас она тоже права. Он вышел из спальни, глубоко задумавшись, прошел в гостиную. Пока он еще не болен, но, возможно, это настигнет его через считанные часы. Маленькая собака шла за ним по пятам; Джон сел, взял ее на руки, ласково потрепал шелковистые уши.
Немного погодя он поднялся, оставил собаку в саду и пошел в соседнюю аптеку на углу. К своему удивлению, он еще застал здесь девушку-продавщицу; она протянула ему красную коробочку.
— Все за ними приходят, — сказала она с улыбкой. — Очень бойкая у нас торговля.
Он улыбнулся в ответ:
— Я предпочел бы в шоколаде.
— Я тоже, — сказала девушка, — но, по-моему, таких не делают. Я свои запью фруктовой водой с мороженым.
Джон Осборн снова улыбнулся и оставил девушку за аптечной стойкой. Вернулся домой, взял из сада в кухню собаку и принялся готовить ей ужин. Открыл банку крольчатины, слегка подогрел в духовке и смешал с четырьмя облатками нембутала. Поставил это угощенье перед Мином, который жадно накинулся на еду, оправил его постель в корзинке и поуютней придвинул ее к печке.
Потом из прихожей позвонил по телефону в клуб и заказал там себе комнату на неделю. Поднялся к себе и стал укладывать чемодан.
Через полчаса он спустился в кухню; Мин, совсем сонный, мирно лежал в своей корзинке. Физик внимательно прочел наставления, напечатанные на картонной коробке, и сделал собаке укол; она и не почувствовала иглу.
Убедившись, что собачка мертва, Джон отнес ее наверх и поставил корзинку на пол возле постели матери.
И вышел из дому.
Вечер вторника в доме Холмсов выдался беспокойный. Около двух часов ночи малышка заплакала и уже не умолкала до рассвета. Молодым родителям было не до сна. Около семи утра девочку вырвало.
День наступал дождливый, холодный. При хмуром свете муж и жена посмотрели друг на друга, оба измучились, обоим нездоровилось.
— Питер… по-твоему, это то самое и есть, да? — спросила Мэри.
— Не знаю. Но очень может быть. Видимо, сейчас все заболевают.
Она устало провела рукой по лбу.
— Я думала, здесь, за городом, с нами ничего не случится.
Питер не знал, какими словами ее утешать, а потому спросил:
— Выпьешь чаю? Я поставлю чайник.
Мэри опять подошла к кроватке, посмотрела на дочурку — та как раз притихла. Питер повторил:
— Как насчет чашки чая?
Ему полезно выпить чашечку, подумала Мэри, он почти всю ночь был на ногах. Она заставила себя улыбнуться.
— Чай — это чудесно.
Он пошел на кухню готовить чай. Мэри чувствовала себя прескверно, и теперь ее замутило. Конечно, это бессонная ночь виновата и она переволновалась из-за Дженнифер. Питер хлопочет в кухне; она тихонько пройдет в ванную, он ничего и не узнает. Ее нередко тошнило, но на этот раз он может подумать, вдруг тут что-то другое, и станет волноваться.
В кухне пахло затхлым, а может быть, просто показалось. Питер налил в электрический чайник воды из-под крана, сунул штепсель в розетку, включил; счетчик ожил, и Питер вздохнул с облегчением: ток есть. Не сегодня завтра электричества не станет, вот тогда будет худо.
Духота в кухне нестерпимая; Питер распахнул окно. Его вдруг бросило в жар, опять в холод, и он почувствовал, что сейчас его стошнит. Он тихо прошел к ванной, но дверь оказалась заперта, значит, там Мэри. Незачем ее пугать; через черный ход он вышел под дождь, и в укромном уголке за гаражом его стошнило.
Он еще постоял здесь. В дом вернулся бледный, ослабевший, но все же ему полегчало. Чайник уже кипел, Питер заварил чай, поставил на поднос две чашки и пошел в спальню. Мэри была здесь, наклонилась над дочкиной кроваткой.
— Я принес чай, — сказал Питер.
Она не обернулась, побоялась, что лицо ее выдаст. Сказала:
— Вот спасибо! Налей, я сейчас.
Едва ли она сможет выпить хоть глоток, но Питеру чай пойдет на пользу.
Он наполнил обе чашки, присел на край кровати, осторожно пригубил; от горячего чая желудок словно бы успокоился. Чуть погодя Питер сказал:
— Иди пей, родная. Твой чай остынет.
Мэри нехотя подошла; может быть, она и справится. Она посмотрела на мужа, его халат был мокрый от дождя.
— Питер, да ты совсем промок! — вскрикнула Мэри. — Ты выходил из дому?
Питер взглянул на рукав халата; он совсем про это забыл.
— Надо было выйти, — сказал он.
— Зачем?
Он больше не мог притворяться.
— Просто меня стошнило. Думаю, ничего серьезного.
— Ох, Питер. И со мной то же самое.
Минуту-другую они молча смотрели друг на друга. Потом Мэри сказала глухо:
— Наверно, это из-за пирожков с мясом, которые были на ужин. Ты ничего такого не заметил?
Питер покачал головой.
— По-моему, пирожки были хорошие. И потом, Дженнифер ведь пирожков не ела.
— Питер… По-твоему, это то самое?
Он взял ее за руку.
— Сейчас заболевают все. И нас не минует.
— Не минует, нет, — задумчиво отозвалась Мэри. — Видно, никуда не денешься. — Она подняла глаза, встретилась с ним взглядом. — Это конец, да? Нам будет все хуже, хуже, и мы умрем?
— Думаю, порядок такой, — подтвердил Питер. И улыбнулся ей. — Я еще никогда не пробовал, но, говорят, все происходит именно так.
Мэри повернулась и пошла в гостиную; Питер, чуть помешкав, последовал за ней. Она стояла у застекленных дверей и смотрела на сад, она всегда так его любила, а сейчас он по-зимнему унылый, обнаженный ветром.
— Как мне жаль, что мы так и не купили садовую скамейку, — ни с того ни с сего сказала Мэри. — Она бы так славно выглядела вон там, у стены.
— Попытка не пытка, съезжу сегодня, вдруг достану, — заявил Питер.
Жена обернулась к нему.
— Если ты нездоров, не езди.
— Посмотрим, как я буду себя чувствовать через час-другой. Лучше чем-то заняться, чем сидеть сиднем и только и думать, ах, какой я несчастный.
Мэри улыбнулась.
— Мне вроде сейчас получше. Ты как, позавтракаешь?
— Ну, не знаю, — сказал Питер. — Не уверен, что я настолько пришел в себя. Какая у нас есть еда?
— Три пинты молока. По-твоему, можно будет достать еще?
— Пожалуй, да. Возьму машину и съезжу.
— Тогда, может быть, позавтракаем овсяными хлопьями? На пакете написано, что в них много глюкозы. Это ведь полезно, когда болеешь, правда?
Питер кивнул.
— Пожалуй, я приму душ. Наверно, он меня подбодрит.
Так он и сделал, а когда потом вышел из спальни, Мэри в кухне хлопотала над завтраком. С изумлением Питер услышал, что она поет — напевает веселую песенку, в которой спрашивается, кто до блеска начистил солнце. Питер вошел в кухню.
— Ты как будто повеселела, — заметил он.
Мэри подошла к нему.
— Это такое облегчение, — сказала она, и теперь он увидел — напевая песенку, она всплакнула. Озадаченный, не выпуская ее из объятий, он утер ее слезы.
