Прежде чем Маргарета успела ответить, дверь открылась, в холле стоял Генри в стариковской полосатой пижаме. Штаны вздулись спереди — у него была могучая стойка.
— Пойдем, Марьит?
— Марго, — резко поднявшись, раздраженно поправила она. — Марго, а не Марьит. Когда ты выучишь... — И, торопливо глянув в зеркало, она облизнула губы и приготовилась сдаться.
По-быстрому почистив зубы, Маргарета торопливым шагом возвращалась из ванной к себе в комнату и зажимала уши ладонями. Бесполезно: любовные игры Генри были громогласны. Его стоны все равно пробивались в уши.
Теперь она уже знала, что мало заткнуть уши ватой, от рева Генри можно оградить себя, только если крепко-крепко нажать указательными пальцами на козелки. Тогда ничего — можно забраться в постель и притвориться, что в доме не происходит ничего особенного.
Но сложность была в том, что спать в таком положении она не могла. Дома — у Тети Эллен — она всегда спала в царской позе, на спине, закинув руку за голову. Тогда сон приходил в считанные минуты, а теперь она подолгу лежит и не может заснуть. Что плохо. Ей больше нравились ее сны, чем ее мысли, а когда лежишь в кровати и не спишь, то от мыслей никак не отделаться. Ночь за ночью она вела тяжбу сама с собой. Кто такая Маргарета Юханссон? Кто она? Человек с постыдной тайной. Обманщица. Лицемерка.
Но при всем том она понимала, что выбора у нее нет; она не представляла себе, как можно прожить в этом доме без вранья. Начни она говорить правду, и с ней поступят так же, как с тем надоевшим пуделем, которого Марго в прошлом году велела усыпить. Правда, ее Марго вряд ли повела бы к ветеринару — подобному решению как-то недоставало бы стиля, — но выпроводили бы ее отсюда — это как пить дать. И только одному Богу известно, какими бы оказались новые приемные родители. Не говоря уже о новой школе.
При этом к Марго она относилась в общем неплохо. Иногда раздражалась, но куда чаще жалела. Было что-то трогательное в этой походке вперевалочку и всегда тщательно подобранных и неизменно плохо сидящих на ней нарядах. Марго никогда никому не показывала своих волос — когда на ней не было очередного синтетического парика, она накручивала на голову махровое полотенце. Но на самом деле она оказалась вовсе не лысая, — иногда из-под тюрбана выбивались короткие тонкие прядки. Просто ей не хотелось их показывать, как не хотелось показывать свое тело. Она никогда не снимала тугой «грации» и надевала ее даже под купальный халат, когда изображала из себя эдакую разнеженную малышку, лениво развалившуюся на диване после душистой и пенной ванны. Прошлым летом она целыми днями не снимала «грации», парика и нейлоновых чулок, несмотря на тридцатиградусную жару. Тогда-то Маргарета и поняла, что Марго стесняется своего тела — иначе зачем бы ей так его прятать.
Тетя Эллен не прятала ничего и никогда не носила летом чулок. Сидя в саду, она подставляла ноги солнцу, ничуть не стесняясь, что ее белую кожу исчертили лиловые сосудики. Но про это нельзя думать, вообще нельзя думать про Тетю Эллен, когда ты одна. В школе-то ничего, можно, например, когда сядешь перекусить с девчонками из класса, но когда одна — ни-ни. Ведь кто в этом виноват? Почему все так сложилось? И об этом тоже ни в коем случае нельзя думать.
Марго не любила, когда она заводила разговор о Тете Эллен. Вообще не стоило лишний раз напоминать, что ты приемный ребенок, — Марго хотелось играть в дочки-матери, чтобы все по-настоящему. Поначалу она желала, чтобы Маргарета звала ее «мамуликом», но потом отстала, почувствовав, как фальшиво и принужденно это получается у Маргареты. В этом отношении Марго была молодец. Многие современные родители позволяют детям звать их по имени, это она вычитала в «Еженедельном ревю». Или в «Фемине». Или в «Дамском мире».
Еженедельники были единственными друзьями Марго. Именно в их обществе она коротала дни, выпроводив Маргарету в школу, а Генри — на Фирму. За ужином сразу было ясно, какой из еженедельников вышел сегодня. Если «Шведский дамский журнал», то все было «очаровательно», если «Дамский мир» — «шикарно». Попав в этот дом, Маргарета тоже подписалась на «Бильд-журнален» и «Еженедельное ревю», и, соответственно, все вокруг на много месяцев стало либо «классным», либо «миленьким».
Генри, по-видимому, считал совершенно нормальным, что его жена живет в придуманном мире. Иногда он покачивал головой и называл ее дурочкой, но этим и ограничивался. Когда она требовала у него несколько сотенных — что случалось почти ежедневно, — он открывал бумажник и, посмеиваясь, что-то ворчал насчет «этих баб» и их капризов. Генри, догадывалась Маргарета, понимает, что и сама она тоже — один из таких капризов Марго: дорогостоящая причуда, вроде новой шубки или настоящего восточного ковра, забавная игрушка для маленькой женушки, чтобы та не слишком дулась. Его же это ни капельки не интересовало, он ни единой секунды не потратил на роль приемного папы — едва здоровался с Маргаретой. Ему ведь нужно думать о Фирме, об этом предприятии, которое он из маленькой столярной мастерской превратил в солидную фабрику — шутка ли, триста рабочих. Теперь у него есть деньги и на дурочку жену, и на избалованную приемную дочку, но совершенно нет времени, чтобы ими еще и заниматься. Не считая ночи, разумеется, когда от Марьит — или Марго, как эта сдобная булка с недавнего времени велит себя называть, — ожидается то единственное, на что бабы годятся.
Вот и выходит, что без вранья тут никак. Ложь как плата за стол и кров. Марго желала доверительности, но доверительности вполне определенного сорта. Функция Маргареты состояла в том, чтобы воплощать в жизнь слащавые истории из еженедельников, и поэтому приходилось выдумывать идеальных мальчиков и полуневинные романы. И в этом была конечно же некая божественная справедливость, вполне логичное наказание. За то, что у тебя язык без костей, пришлось расплачиваться — больше не ляпнешь, голубушка, не подумав.
Узнала она и еще многое, о чем прежде и понятия не имела. Например, что у всего есть своя цена, что никому ничего не дается даром. Поэтому ей придется побыть игрушкой, куклой для наряжания, еще как минимум год, до студенческих экзаменов. Если только она их сдаст — теперешние ее отметки — так себе. Марго напрасно беспокоится, Маргаретины школьные успехи не отпугнули бы никакого жениха.
Но на самом деле ей никакого жениха и не нужно. И мальчика тоже. Вокруг каждого мальчишки на школьном дворе колыхалась удушливая вонь исходящей похотью плоти, — запах ее пугал. Но противостоять этому зову она почти не могла. Она кокетничала вовсю на переменах, она бросала искрометные взгляды и дерзкие реплики, но стоило кому-нибудь из парней попытаться ее обнять, как она выскальзывала прочь. Ей хотелось совсем другого. Мужчину. Могучего мужчину, огромного, чтобы заслонил половину неба...
Она осторожно отпустила козелок уха. Все, что ли? Да. Генри снова захрапел, теперь можно повернуться на спину и закинуть за голову руку.
Повернувшись, она почувствовала саднящую боль в промежности. Вздохнула: ничто не дается даром. Такова цена мужчины. Могучего мужчины, огромного, заслонившего половину неба.
Андре. Так она его называла, хотя на самом деле это — фамилия. Но звать его Бертилем — только не это... такое имя идет лишь зубрилам и директорам банков, а для любовника совершенно не подходит.
А он — ее любовник. В ее неполные семнадцать у нее уже есть настоящий любовник.
Она сама не понимала, стесняться ей или гордиться. Когда она сидела и сплетничала с подружками в какой-нибудь забегаловке, от мысли о нем на глазах выступали слезы унижения — он старик! Господи, она спуталась со стариком! — но, встречая его в коридоре, она чувствовала, как кровь приливает к щекам, и не знала, как спрятать свое торжество. Вот идет мой любовник! Об этом знаем только я и он и больше никто на всем белом свете.
И все-таки хорошо, что он не преподает в их классе. Лишь однажды — она только-только переехала в Норчёпинг — он у них заменял другого учителя. Тогда-то все и началось, в тот самый момент, когда он бросил свой старый потертый портфель на кафедру и сказал:
— Привет, паршивцы. Сели и замолчали!
Стулья задвигались по полу, «паршивцы» замерли в веселом ожидании. Андре. С ним не соскучишься, это точно.
— Новенькая? — Он разглядывал список класса. — Маргарета Юханссон. Где ты там?
Она чуть помахала рукой, он поднялся и медленно пошел между рядами, глубоко засунув руки в карманы фланелевых брюк, — высокий и сильный, с густыми темными волосами и орлиным носом. Он чем-то напоминал этого американского актера, как его... Дин Мартин. Точно. Хубертссон, кстати, тоже немножко смахивал на Дина Мартина.
— Из Муталы? А в Мутале географию изучают?
Класс захихикал. Маргарете это понравилось — хихиканье было дружелюбное и заинтересованное.
