И проходили бесконечные туманные эпохи, и бесчисленное количество раз тьма сменялась светом, а свет — тьмой. А тела-пустышки — о, они жили только при свете и кружились, и роились вокруг него, как бабочки вокруг свечи, а в темноте пропадали бесследно.
Он готовился к решающей битве и чувствовал, что битва эта неотвратимо близится.
Капитан Марченков и старшина Баринов вошли через высокие двустворчатые двери в гулкий вестибюль корпусного госпиталя и проследовали мимо снующих во всех направлениях больных в тускло-коричневых халатах и синих пижамах к лестнице. Остро пахло перевязочной. Они поднялись на второй этаж и подошли к дверям хирургического отделения.
— Э, военный, — словил за халат какого-то суетливого пациента Баринов. — Где тут кабинет заведующего?
— Какого? — поднял на него глаза веснушчатый толстогубый дух с капельницей в руках.
— А что, здесь их много? — ухмыльнулся Баринов. — Вот тупорылый, завхирургией, конечно.
— Третья дверь налево, — ответил дух, аккуратно освободил свой рукав из пальцев Баринова и побрел дальше со своей капельницей.
Марченков и Баринов оглянулись по сторонам. Они стояли в самом начале длинного коридора, упиравшегося в окно. Где-то там, в конце, несколько больных в халатах мыли полы. По всему коридору, между дверями, слонялись другие больные, зависные, как сонные мухи.
Офицер и старшина подошли к третьей слева двери и постучали.
— Войдите! — донеслось изнутри.
Они вошли. В центре кабинета, за белым двухтумбовым столом, спиной к задрапированному легкомысленными желтенькими занавесочками окну сидел здорово полысевший человек средних лет с бороздкой от очков поперек переносицы и тонкими, терявшимися на этом массивном сером лице, губами. Шинель с майорскими погонами висела на вешалке в углу, офицерская шапка едва виднелась среди вороха медицинских бумажек.
— Здравия желаю, товарищ майор, — кивнул заведующему Марченков. — Я — командир роты, в которой служит рядовой Шахов. А это, — он мотнул головой в сторону Баринова, — старшина роты.
Военврач встал, пожал руку Марченкову, сделал неуловимое движение головой в сторону Баринова.
— Садитесь.
Все сели. Военврач вопросительно взглянул на Марченкова.
— Как у него дела? — спросил тот деловито.
— А как вы хотели после такого? — пожал плечами военврач. — Рана на голове и другие травмы постепенно заживают, но он находится в состоянии глубокого шока. Мало двигается, ни с кем не общается…
— Понятно, — недослушал Марченков, — Можно его увидеть? Где он?
— Мы положили его в бокс. Ему пока рано в обычную палату, — военврач встал. — Пойдемте.
Они вышли из кабинета и подошли к одной из дверей по правой стороне коридора.
— Здесь, — сказал военврач и открыл дверь.
Они вошли и увидели торчащую из-под одеял забинтованную голову, Было трудно узнать, кто это такой.
— Шахов! — окликнул лежащего военврач.
Голова медленно повернулась на звук, на вошедших глянули из-под бинтов прозрачные до остекленения глаза.
— Привет, Шахов! — бодреньким голосом произнес ротный. — Как дела?
Шахов продолжал молча смотреть на него.
— Как ты себя чувствуешь? — повысил голос ротный. Щахов не ответил. Ротный оглянулся, взял из-под окна табурет и подсел к кровати.
— Ты меня слышишь?
— Слышу, — тихо-тихо, без интонации, ответил Шахов.
— Хорошо, тогда слушай меня внимательно. На Лавочкина и Седловицкого открыто уголовное дело. Сейчас они на гарнизонной гауптвахте, под следствием…
По правде говоря, все это предназначалось скорее для военврача, чем для Шахова. Хотя, впрочем, военврач отнесся к сказанному точь в точь, как Шахов, — с полнейшим равнодушием.
— Так вот, на днях к тебе придет офицер, следователь из гарнизонной прокуратуры, — продолжал ротный. — Он задаст тебе несколько вопросов. Ничего не бойся и отвечай только правду. Понял?
— Понял.
— Отвечай, как оно и было, что я приказал роте тебя не трогать, а Лавочкин и Седловицкий нарушили мой приказ, Понял?
— Понял.
— Хорошо. Могут еще придти из особого отдела и политотдела. Отвечай им то же самое. Понял?
— Все скажу, — забормотал Шахов. — Обо всех. Баринов занервничал. Он прислонился к стене и уставился куда-то в окно. Губы его дрожали.
— Хорошо, — кивнул ротный после паузы, в течение которой он не сводил с Шахова подозрительного взгляда.
— Не сомневайся, все виновные будут наказаны… Отличный солдат, — сказал он военврачу, — молодец. Мы все — у себя в роте — его любим и уважаем, часто ставим в пример Другим… Очень честный, — зачем-то добавил он, помолчав.
Военврач только пожал плечами, мол, верю вам, милейший, но меня это не касается.
— Ну, добро, — ротный встал. — Выздоравливай, Шахов. Мы, в роте, тебя ждем.
Шахов отвернулся.
— Шахов, — мягко сказал военврач. — Ты солдат, а с тобой разговаривает офицер, твой командир. Слышишь меня?
— Ну-ну, ничего-ничего, товарищ майор, — произнес Марченков через десяток секунд тщетного ожидания реакции Шахова. — Он очень болен. Надеюсь, это пройдет. Пойдемте.
Они вышли.
— Сотрясение мозга, чего же вы хотите, — как бы оправдываясь, сказал военврач. — Еще неизвестно, как все это отразится на его мозгах.
— Что, может тронуться? — спросил, внимательно глядя на военврача, Марченков.
— Все возможно. Родителям сообщили?
— Еще нет. Зачем зря пугать людей.
— Зря?
— Ну да. Сообщим, когда он встанет на ноги. Они остановились у выхода из отделения.
— Всего хорошего, товарищ майор.
— Хотя даже если он не чокнется, а вернется в роту, — как будто не слыша Марченкова, задумчиво сказал военврач, — лучше ему от этого не будет.
— Почему это? — с подозрением, спросил ротный. — У нас в коллективе сформировалась отличная атмосфера и…
— А духам никогда лучше не бывает, — философски ответил военврач.
Он с облегчением перевел дух. Ф-фу, кажется, в этот раз пронесло. Лапа Чудовища чуть было не схватила его. Пасть снова в опасной близости. А это значит, что время битвы пришло. Чудовище теперь может напасть в любой момент, и надо всегда быть готовым к этому и даже во сне не выпускать из рук оружия. Он отлично понимал, на что идет, вступив в противоборство с Пастью. И он был полон решимости биться до конца. Его оружие — его отсутствие, его оружие - великий голод, который избавит мир от Пасти. И он был готов на все.
Он гордился собой, Ну чем, черт возьми, он хуже великих героев древности, очищавших Вселенную от мерзких прожорливых тварей, порожденных Хаосом и Злом на рассвете времен? Его меч — голод, его щит — мужество, его знамя — Господь.
Трубачи, трубите в свои золотые трубы, литаврщики, бейте в серебряные литавры, привратники, опускайте подъемный мост, а вы, кто остается здесь, выйдите на стены, посмотрите мне вслед, помашите мокрыми от слез платками: сегодня я уезжаю спасти вас, вас всех, от Чудовища.
Как известно, время — лучший доктор. Так мог бы подумать Шахов через два месяца пребывания в госпитале, когда явственными стали признаки скорой его выписки и отправки назад, в роту.
Но он так не подумал. Просто-напросто, узнав, что через два дня его выписывают, Шахов попросил у старшины отделения иголку — якобы для того, чтобы насвежо подшиться, — и, вернувшись в палату, тут же проглотил ее. ПЛЕВАТЬ, ЧТО СТАНЕТСЯ С ДОСПЕХАМИ, НО МЕЧ ИЗ РУК Я НЕ ВЫПУЩУ!
Ему сделали рентген, определили, что иголка мягко опустилась в желудок («дуракам всегда везет!»), и назначили день операции.
После того как иголку извлекли, его живот украсил большой багровый рубец, но Шахов выиграл еще месяц.
В следующий раз накануне выписки он украл на кухне булку хлеба и кило вонючего оленьего жира и съел за один присест.
Заворот кишок чуть не свел его в могилу, но Шахов получил возможность еще три недели морить ненавистное Чудовище голодом.
Как только Шахов почувствовал себя немного лучше, к нему в бокс пришел заведующий отделением.
— Послушай, военный, — сурово сказал военврач, исподлобья глядя на полулежащего на подушках Шахова, — а я ведь тебя под суд отдам.
На деревянном лице Шахова не появилось и намека на какое-нибудь выражение.
— Да, отдам под суд. За членовредительство. Ты ведь косишь, парень. Ты специально себя травишь и моришь, лишь бы не возвращаться в роту. Верно?
Шахов по-прежнему молчал.
— Верно, — ответил сам себе военврач. — А это подсудное дело. За это в тюрьму сажают, понимаешь ты или нет?
Тщетно подождав ответа, он в сердцах хлопнул ладонью по спинке кровати.
— Господи, как же вы все, косари чертовы, меня достали! Ты что, думаешь, ты один у меня такой, да? Хера! Целая куча, вон, по палатам дрыхнет, нормальных больных класть некуда. Режут себе вены, травятся разной гадостью, имитируют язву желудка, энурез, шизофрению, а потом всякие там висельники и самострелы, и еще разные глоталыцики, кололыцики, припадочные и олигофрены… Достали, мля, сколько же можно, в самом-то деле! Ну почему нормально не отслужить и нормально не поехать домой, к папе с мамой, вот ты мне скажи, Шахов, почему, а? Это же так просто! А вы — косить! Защитники гребаные…
