— Ох, извините…
Я закрыл дверь и ретировался в свою комнату Я чувствовал себя ужасно. Бедные имеют право ебаться так, как им заблагорассудится. Секс, выпивка и, может быть, любовь — это все, что они имеют.
Я откинулся на своей раскладушке и налил вина. Дверь оставалась открытой. Сквозь нее вместе с лунным светом в комнату проникали звуки города: игровые автоматы, автомобили, проклятия, лай собак, радио… Мы все варимся в одном большом чане с дерьмом. И нет избавления. Мы вместе сходим с круга.
Небольшая кошечка приостановилась у двери и заглянула в комнату Глаза ее, освещенные луной, горели, как огонь. Чудесные глаза.
— Заходи, киса…
Я протянул руку, как если бы в ней был корм.
— Кис-кис-кис…
Кошка отвернулась и ушла.
Радио в соседней комнате смолкло.
Я допил вино и вышел в коридор, по-прежнему в трусах. Я подтянул их, поправил яйца и подошел к соседской двери. Замок был сломан, и дверь была чем-то подперта, вероятно, стулом.
Я негромко постучал.
Никакого ответа.
Я постучал еще раз.
Что-то зашевелилось. Затем дверь открылась.
Мужичок устало смотрел на меня. На его лице крупными складками висела печаль. От него только и остались-то что брови, усы да два печальных глаза.
— Извините, — сказал я, — ради Бога простите меня за то, что я наделал. Не заглянете ко мне со своей девушкой на пару стаканчиков?
— Нет.
— Может, принести вам чего-нибудь выпить?
— Не надо, — сказал он, — оставьте, пожалуйста, нас в покое. И закрыл дверь.
Я проснулся в наитяжелейшем похмелье. Обычно я спал до полудня. В этот день не спалось. Я оделся, дошел до ванной в главном здании и совершил там свой утренний туалет. Потом я поднялся по аллее на скалу, а оттуда по лестнице спустился на улицу. Воскресенье — наихудший из всех проклятущих дней. Я шел по Мэйн-стрит мимо баров. Ночные бабочки сидели около входов, задрав высоко юбки и покачивая туфлями на высоких каблуках.
— Эй, милый, заходи!
Мэйн-стрит, Пятая-Ист, Банкер-Хилл — клоаки Америки. Идти было некуда. Я зашел в зал игровых автоматов. Поглазел на игры. Желания играть не было. И тут за пинбол-автоматом я увидел морского пехотинца. Его руки так охватывали бока автомата, будто он пытался членом заслать шар в цель. Я подошел к нему и сграбастал за воротник и ремень.
— Беккер, я требую матч-реванш! Я отпустил его, и он повернулся.
— Нет, не получится, — сказал он.
— Два из трех!
— Да брось ты. Пойдем, я куплю тебе выпить. Мы вышли из зала и пошли вниз по Мэйн-стрит. Бабочка из одного бара закричала:
— Эй, морпех, давай сюда! Беккер остановился.
— Я зайду, — сказал он.
— Не надо, — сказал я, — это же наёбка.
— Я только что получил жалованье.
— Ты чего, не знаешь? Этим девкам наливают чай, а твое пойло разбавляют. Цены — двойные, и ты никогда потом не увидишь ее.
— Я зайду.
Беккер вошел в бар. Один из наилучших неопубликованных авторов Америки, экипированный на убийство и на смерть. Я последовал за ним. Он подошел к одной из девиц и заговорил с ней. Она подтянула юбку, качнула высоким каблуком и засмеялась. Они прошли в кабину в углу зала. Бармен вышел из-за стойки принять заказ. Другая девица в баре посмотрела на меня.
— Эй, дорогуша, не хочешь поиграть?
— Ну, только если это — моя игра.
— Ты что, испугался или больной?
— И то, и другое, — ответил я.
Между нами сидел парень, его голова покоилась на стойке рядом с пустым бумажником. Когда он проснется и начнет жаловаться, бармен или просто вышвырнет его, или сдаст полиции.
Обслужив Беккера с девицей, бармен возвратился за стойку и подошел ко мне.
— Слушаю?
— Ничего не надо.
— Да? А чего ты тогда пришел?
— Я жду моего друга, — кивнул я в сторону кабины.
— Если ты сидишь здесь, значит должен пить.
— Ладно. Воды тогда.
Бармен отошел и вернулся со стаканом воды.
— Четвертак.
Я заплатил.
Девушка в баре заметила:
— Он больной и испуганный.
Бармен ничего не ответил. Беккер махнул ему, и тот опять отправился принимать заказ.
Девушка посмотрела на меня.
— А что это ты не в форме?
— Мне не нравится одеваться, как все.
— А каких-нибудь других причин нет?
— Другие причины — это мое собственное дело.
— Да пошел ты! — сказала она. Бармен возвратился.
— Тебе нужна еще порция.
— Неси, — сказал я и заслал ему по стойке еще четвертак.
Потом мы с Беккером фланировали по Мэйн-стрит.
— Ну как прошло? — спросил я.
— За стол плюс два напитка — тридцать два бакса.
— Ё-мое! Я мог бы жить две недели на эти деньги.
— Она дрочила у меня под столом.
— А что она говорила?
— Ничего. Только дрочила.
— Я бы лучше сам себе подрочил и сохранил тридцать два доллара.
— Она была так красива…
— Боже правый! Я иду в ногу с полным идиотом.
— Когда-нибудь я опишу все это. На библиотечных полках появится: Беккер. «Путаны тоже люди, им нужна помощь».
— Ты слишком много болтаешь о писательстве, — сказал я.
Около автовокзала мы зашли в еще один бар. Место было тихое. Владелец бара и пять-шесть пассажиров, все мужчины. Мы с Беккером сели.
— Я плачу, — сказал Беккер.
— Пива.
Беккер заказал две бутылки Истсайда и посмотрел на меня.
— Давай с нами в морпех, будь мужчиной.
— Я не испытываю никакого вожделения стать мужчиной.
— А мне казалось, что ты всегда сам лезешь в драку.
— Это только для развлечения.
— Давай! Будет о чем написать.
— Беккер, писать всегда есть о чем.
— Ну, и что ты собираешься делать? Я указал на бутылку и поднял ее.
— А на что ты будешь жить?
— Мне кажется, этот вопрос я слышу всю мою жизнь.
— Ну, не знаю как ты, а я собираюсь испытать все! Война, женщины, путешествия, женитьба, дети, разные работы. Первый свой автомобиль я соберу из запчастей! Я хочу знать все о вещах, о том, что заставляет их работать! Я хотел бы быть корреспондентом в Вашингтоне. Я хочу быть там, где случаются большие события.
— Вашингтон — дерьмо, Беккер.
— А женщины? Брак? Дети?
— Дерьмо.
— Да? Ну хорошо, а ты чего хочешь?
— Спрятаться.
— Бедный ебанатик. Тебе надо еще пива.
— Правильно.
Добавили.
Мне казалось, что Беккер не совсем в себе с его надеждами стать морским пехотинцем, писателем, получить все от этой жизни. Возможно, он станет хорошим писателем. Энтузиазм распирал его. Похоже, он на самом деле любил многие вещи: орлиный полет, океан, полную луну, Бальзака, мосты, спектакли, Пулитцеровскую премию, фортепиано и эту проклятущую Библию.
В баре было радио. Звучала популярная песня. Неожиданно песня прервалась. Диктор объявил:
«Мы получили экстренное сообщение. Японцы нанесли бомбовый удар по бухте Перл-Харбор. Повторяю: японцы только что нанесли бомбовый удар по бухте Перл-Харбор. Всему военному персоналу приказано срочно возвратиться на свои базы!»
Мы посмотрели друг на друга, едва в состоянии оценить только что услышанное.
— Ну, — сказал Беккер тихо, — вот и все.
— Допивай пиво, — сказал я ему. Беккер ударил по стойке.
— Господи, а что если какой-нибудь сукин сын направит автомат на меня и нажмет спусковой крючок?
— Все может быть.
— Хэнк…
— Что?
— Поехали прокатимся на автобусе со мной до базы?
— Нет, я не могу.
Толстомясый бармен лет 45 с мутными глазами подошел к нам. Он посмотрел на Беккера.
— Ну что, морпех, пришла пора возвращаться на базу, да? Это меня задело.
— Эй ты, жиртрест, дай человеку спокойно допить свое пиво, понятно?
— Конечно, конечно… Хочешь на дорожку еще, моряк? Как насчет стаканчика хорошего виски?
— Нет, — отказался Беккер, — не надо, спасибо.
— Бери, бери, — сказал я Беккеру. — Он рассчитывает, что ты умрешь, защищая его бар.
— Ладно, — согласился Беккер, — я выпью. Бармен посмотрел на своего защитника.
— У вас скверный друг…
— Дай ему виски, — прервал я его.
Посетители яростно обсуждали случившееся в Перл-Харборе. До этого они не проронили ни слова, но теперь оживились. Племя было в опасности.
Беккер взял свой двойной виски и выпил его залпом.
— Я никогда не говорил тебе, — неожиданно признался Беккер. — Я — сирота.
— Черт!
— Ну, так ты проводишь меня до автовокзала?
— Конечно.
Мы встали и направились к двери.
Бармен нервно потирал руки о смятый фартук.
— Удачи тебе, морпех! — закричал он.
Беккер вышел. Я остановился у двери и глянул на бармена.
— Первая Мировая Война, да?
— Да-а, — сказал он счастливо.
Я нагнал Беккера. Мы почти бегом прискакали к автовокзалу. Начали прибывать и другие военнослужащие в форме. Все были возбуждены. Мимо пробежал моряк.
