— Я не понимаю вас, — удивился я.
— А тут нечего понимать. Не лезьте не в свои дела, если хотите уехать отсюда целехоньким.
— Вы мне угрожаете?
— Разъясняю. Что касается отношений Багамюка, Васи и всего нашего коллектива, то здесь, поверьте, все естественно и закономерно. И Макаренко поначалу смотрел на воровство и прочие нарушения сквозь пальцы. Он заботился лишь об одном — чтобы каждый работал. А мы работаем намного лучше других коллективов. У нас настоящая сознательная дисциплина, потому что развиваются демократические начала, за все отвечает самоуправление, я почти не вмешиваюсь в организацию труда. Посмотрите, что происходит сейчас.
Я прислушался к тому, о чем спорили Багамюк, Колягин и Макаров.
— Я кому сказав, кончай перекур! — строго приказывал Багамюк. — Колягин, хватит, обивать… груши будешь потом, иди в бригаду Ложкина, а ты, Макаров, бегом на первую просеку за бензином!
— Есть еще бензин, — оправдывался Макаров.
— Я что, паскуда, два раза тебе должен говорить одно и то же! Да куда ж ты валишь, сучья душа! — это уже другим орал Багамюк, отскакивая в сторону от падающей спиленной сосны…
Работа, одним словом, кипела вовсю, и Багамюк был ее двигателем.
— Я где-то вычитал, — продолжал как ни в чем не бывало Заруба, — что воспитатель не должен вникать во все межличностные отношения воспитуемых. Должна быть предоставлена и некоторая свобода…
— А вы иезуит, — прошептал я едва слышно.
— Что ты сказал? Повтори, Степнов, что ты сказал! Я повернулся и пошел к месту своей работы.
— Степнов, вернись немедленно! Я кому сказал, вернись!
Я хотел было что-то ответить ему, но не успел, ко мне подскочил Багамюк, схватил больно за плечо и швырнул в сторону Зарубы.
— Багамюк! — резко проговорил Заруба. — Заключенный Степнов поставил вопрос о несправедливых отношениях в нашем коллективе.
— Степнов постоянно нарушает дисциплину, гражданин начальник. Вот сегодня он самовольно покинул место работы. Надо поставить о его поведении вопрос на Совете коллектива.
— Он считает, что в нашем коллективе имеют место насилия над личностью и правами человека. Он имеет в виду Померанцева. Кстати, как сейчас работает Померанцев?
— Старается, гражданин начальник.
— Так вот и поставьте Степнова работать в паре с Померанцевым, пусть Вася проведет с ним воспитательную работу.
— Все понятно, гражданин начальник, — отвечал бойко Багамюк. — Пошли, Степнов.
Я не хотел уходить. Багамюк обнял меня толстой своей лапищей и увел от Зарубы.
Я был в растерянности. Я ждая: сейчас Багамюк объявит, что решением высшей власти организован новый сводный отряд, состоящий из двух человек — Померанцева и Степнова, причем командиром отряда назначен Померанцев, которому поручено провести беседу с заключенным Степновым. Так все и было. Как только были произнесены эти слова, Померанцев в один миг преобразился, стал изображать начальника, заорал на меня:
"Встать!" Я, может, и продолжал бы сидеть, если бы кто-то сзади не бросил за воротник моей рубахи окурок. Я вскочил, как ужаленный, волчком заметался по лесу, пытаясь под хохот заключенных понять, что же происходит, а Багамюк между тем орал в сторону Зарубы:
— Гражданин начальник, заключенный Степнов не желает подчиняться трудовой дисциплине.
Наконец мне удалось выкинуть окурок из-под рубахи, и я схватил топор и в ярости пошел на Багамюка. Багамюк заорал что есть мочи, по-шутовски заорал, точно проигрывая роль заученной пьесы:
— Гражданин начальник, Степнов поднял рук-у на Совет коллектива! Спасите!
Я понимал, что Багамюк издевается надо мной. В это время кто-то из заключенных бросил мне под ноги кусок древесины, и я упал, слегка поранившись об острый топор. Лезвие топора, должно быть, зацепило вену, хлынула кровь, и это меня, может быть, и спасло. Подбежал Лапшин. Перехватил жгутом руку. Подошел и Заруба:
— Не ожидал от вас такого. За подобные действия, если я оформлю рапорт, вам могут накинуть годков пяток.
— Не надо оформлять рапорт, — сказал подошедший Багамюк. — Пятно ляжет на коллектив. Премии и переходящего знамени можем лишиться. Вы нам лучше разрешите с ним на коллективе поговорить как следует.
— Да, мы лучше сами как-нибудь, — подтвердил Лапшин.
— Ну что же, я верю в силу нашего коллектива, — ответил Заруба. — Только не затягивайте. Сегодня же вынесите решение по совету.
— Будет зроблено, гражданин начальник, — бойко отрапортовал Багамюк.
Я едва сдерживался от нахлынувшей на меня ярости. Багамюк, насвистывая, отошел в сторону, откуда тотчас послышались его угрозы:
— Кончай крутить поганку! Колягин, мочи рога! Хватит вайдонить! Мотай за бензином! Ковальчук, бортанешься ты у меня, сучий бивень!
После обеда была летучка: Заруба демонстрировал проверяющим самые сложные стороны демократического устройства колонии. Отрядам через специальных лиц дали соответствующее задание, и они включились в забастовку. Были написаны разные транспаранты: "Долой привилегии буграм и ворам!", "Улучшить условия труда!", "Выдать новые рукавицы!" и даже такой: "Иждивенцев — в карцер!" В этом последнем требовании был намек на нашу лабораторию.
Багамюк трижды давал команду строиться, а никто ее не выполнял. Забастовка казалась настоящей. На территории колонии стоял гул, осужденные выкрикивали призывы, нередко сопровождая их матерными словами. Заруба с Ореховым подошли к проверяющим и стали объяснять им суть происходящего:
— Если мы действительно за развитие демократических начал, то, естественно, должны разрешить осужденным и такого рода собрания.
— А если забастовка перерастет в восстание? — спросили проверяющие.
— Именно для этого и разработана нами маколлическая система профилактических мер. Смотрите, что сейчас происходит: они ждут наших решений. Мы располагаем в стране удивительным человеческим фактором. Наш народ покорен, как воск. Он любит порядок и справедливую власть. Демократия как раз в том и состоит, чтобы посредством умелого регулирования человеческим фактором вовремя выпускать пары и давать ход новому развитию. Более оптимистическому и более продуктивному!
Тут Заруба попросил дежурных принести козлы, на которые с их помощью он взобрался, поднял руку, и бастующие через несколько минут стихли.
— Признаюсь вам честно и со всей откровенностью, — начал свою речь Заруба. — Раньше в нашем общественном сознании организованный отказ от работы, именуемый забастовкой, связывался лишь со странами капитала или с дореволюционным прошлым. Мы привыкли, что в СССР не может быть забастовок, а тем более в местах осуждения, где требуется особая дисциплина и особая сознательность. Но сейчас мы в корне меняем правовой статус общества и положение в нем каждого человека. Наша маколлическая системд направлена на развитие полной свободы, гласности и демократии. Мы должны напрочь отказаться от многих стереотипов прошлого. Чем быстрее мы поймем, что боязливая политика в отношении тех же забастовок или организованных голодовок может дать лишь временное облегчение, тем быстрее идея правового общения в колонии получит социалистическую реальность. Жизнь подталкивает нас к правовым режимам. Даже среди наших осужденных бытовало мнение, будто бы забастовка — незаконное действие. Но позвольте вас спросить: как же оно может быть незаконным, если и закона-то практически нету? Наше государство ратифицировало "Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах" от 19 декабря 1966 года, который в статье 8 содержит право на забастовки при условии его осуществления в соответствии с законами каждой страны. Мы это право возвели в закон. Колонии, как и государство, не могут называться правовыми, не сделавшись защитниками законных интересов трудящихся. Мы тщательно разработали правовой режим забастовок и вместе с общественными организациями направляем энергию и волю осужденных в нужное русло. Подробнее об этом расскажет председатель Совета заключенных Багамюк.
Багамюк забрался на козлы. Обвел всех своими зоркими глазами и начал так:
— А шо казать? У нас гласность и демократия, и мы голову отвернем любому, кто нам помешает осуществлять все намеченное нами. Правильно я кажу? — обратился он к заключенным.
— Правильно! — заорала толпа.
— Да, хлопцы, то есть осужденные, требуют отмены привилегий в первую очередь активу. А какие у нас привилегии? Уси лягают спать, а нам еще приходится наряды закрывать, воспитательную работу проводить, планы намечать, заботу проявлять и о колонии всей, и, можно сказать, о каждом. Я думаю, что часть этих работ, названных тут привилегиями, мы передадим всем осужденным. Правильно это будет?
