- Несло? - догадался Митя. Он ушел с моря всего пять лет назад.
- Кошмарно! Ты же представляешь, какая у него парусность.
- Еще бы! - сказал Митя. Он мог это представить.
Кончился шторм, и Згурский снова взял в руки аппарат. Показывая стоянку на Вайгаче, он не поскупился на свой любимый колорит. Гордо поводили рогатыми головами колхозные олени. Старый ненец рубил плавник сточенным до самого обуха топором. Голопопые младенцы в расстегнутых меховых курточках ползали по травке, пренебрегая нулевой температурой воздуха, а мама с фигуркой гейши развешивала на кольях тяжелые сети. Все это было приятно, однако в последней части Згурский здорово переборщил со льдами. От выхода из пролива Югорский Шар и до самого Диксона он не снял ни одного метра чистой воды. И было непонятно, как суда вообще добрались до Енисея, как они одолели душащий лед, который Згурский снимал к тому же и с трюком; обыкновенный ропак, который самоходка способна оттолкнуть носом, казался громаднее айсберга, причинившего известную неприятность «Титанику». И заделку пробоин Згурский посмаковал всласть. В общем, страху нагнал куда больше, чем было на самом деле. Он как бы хотел сказать: этому капитану Иннокентию Юрьевичу Балку немыслимо повезло, что он не растерял свой караван по дороге...
Когда зажегся свет в зале, старичок сосед произнес сердито:
- Разве можно так рисковать людьми!
Он посмотрел на Овцына, ожидая поддержки, вдруг захлопнул рот и отпрянул. Овцын подмигнул старичку, сказал Мите:
- Фильм не будем смотреть.
- Ну его, - поддержал Митя Валдайский.
Они вышли на улицу, и Овцын предложил:
- Могу познакомить с Гаврилычем.
- Где он сейчас?
- Командует котлами во «Флоренции». Недалеко отсюда.
- Идем во «Флоренцию», - оживился Митя Валдайский. - Черт знает сколько времени я уже не был в ресторанах! И передай Эре Николаевне, что она сделала замечательный фильм... Подумать только - капитан Овцын работает в нашем отделе лаборантом!.. Слушай, Иван: хочешь, я переговорю с шефом, чтобы он разрешил мне перетащить тебя к себе в группу? Будем вместе Луной заниматься. Это перспективное дело. Не пожалеешь.
Овцын подумал, что опять придется привыкать к новой работе, вспомнил, каким олухом чувствовал себя совсем недавно.
- Нет, - отказался он. - Я полюбил свои околозенитные звездочки. И перспективы меня не увлекают, я же не собираюсь делать из астрономии профессию.
- А почему бы и нет? - сказал Митя, помолчав. - Будешь работать у нас, поступишь в университет. Тебе еще не поздно.
- Поздно, - вздохнул Овцын. - Тридцать второй год пошел. Это, знаешь ли, возраст... От моря мне уже грех отрываться. Море - это мое. Море - это для меня.
- Пожалуй, - грустно согласился Митя Валдайский.
Овцын послал официанта за Трофимовым, и бывший кутузовский кок, увидев своего бывшего капитана, всплеснул руками и кинулся к столику едва не бегом. Овцын встал и обнял старика.
- Ну, как она, жизнь? - спросил он.
- Да разве это жизнь! - махнул рукой повар.- Вы-то как устроились?
- Прекрасно, Гаврилыч, - сказал Овцын. - Пошел по научной линии.
- Как называется наука? - полюбопытствовал повар.
- Астрометрия, - сказал Овцын. - Вот с Дмитрием Петровичем совместно ее развиваем.
- Я вас сразу узнал. - Митя пожал руку Алексея Гавриловича.
- Как так? - не понял повар.
- Кино вышло, Гаврилыч, - сказал Овцын. - Помните наших пассажиров?
- Да неужели? - поразился Алексей Гаврилович. - Такая с виду несолидная дамочка была эта журналистка, а ведь сочинила картину. Вы ее с тех пор встречали, Иван Андреевич?
- Теперь она уже солидная дама, - сказал Овцын.
- И его жена, - добавил Митя.
- Так-так-так, - проговорил удивленный повар. - Замечал я что-то между вами в плавании, да не подумал, что так серьезно. Думал, просто молодость поигрывает... Сниму-ка я на сегодня колпак, при нем мне возбраняется в зале пребывать. Скажу помощникам, чтобы без меня управлялись. Они хорошие ребята, знающие.
- Идите, Гаврилыч, сказал Овцын. - Мы пока закажем.
- Без меня никакого блюда не заказывайте! - велел, погрозив пальцем, Алексей Гаврилович.
Он ушел и через две минуты вернулся без колпака и передника. Подозвал официанта и, называя лысоватого, на пределе средних лет мужчину Степочкой, не спрашивая мнения Овцына и Мити, перечислил, что следует принести.
- Закусить, Степочка, поставишь нам миноги маринованные с луком и балычок осетровый, нарезав его тонко, чтобы просвечивал.
- Непременно, Алексей Гаврилович, - кивал Степочка.
- Лимон отдельно. На первое блюдо поставишь уху стерляжью, зернистой икрой оттянутую. Скажи Петру, что, если мутна будет, уши оборву.
- Слушаюсь, - кивал Степочка, сгибаясь в пояснице.
- Затем, Степочка, поставишь крабов, сваренных в белом вине, с холодной картошечкой и огурчиком малосольным, украсив оное блюдо петрушкой. После чего последует поросенок жареный, целой тушкой. Скажи Григорию, пусть проследит за корочкой, чтобы образовалась она румяная и сухая. Гарнир - каша гречневая. Соус поставишь особо.
- Всенепременно, - кивал Степочка.
- А на сладкое пусть Аркадий собьет мусс медовый, да не тяп-ляп по книжному рецепту, а как я его учил, когда к испытанию готовил. Напитки изобразишь нам следующие: водка московская экспортная, вино ркацители сухое и херес аштаракский.
- Вы Ивана Андреевича и в море так кормили? - осведомился Митя, когда Алексей Гаврилович мановением руки отпустил Степочку.
- В море я Ивана Андреевича кормил, - произнес повар. - А нынче угощаю. Это две разницы.
Они ели вкусную еду и говорили о прошлом; и Овцыну казалось, что Алексеи Гаврилович временами задумывается, хочет сообщить ему что-то важное, но не знает, как это сделать, и уместно ли это.
После поросенка, восхитительного румяного поросенка с хрустящей на зубах кожицей, Алексей Гаврилович, размякнув от водки московской экспортной, ркацители сухого и хереса аштаракского, склонился к Овцыну и сказал наконец;
- Ксенечка-то наша... приходила ко мне. Вспомнила, нашла.
- Как она устроилась? - спросил Овцын.
- Живет в городе Рязани, у мамы, - рассказал повар. - Работает в школе учительницей... Сожитель этот ее бывший, из-за которого вся неприятность получилась, приезжал за ней. Скандалил, власти вмешал. Напортил ей там, как мог, но с тем и уехал.
- Свинья он! - сказал Овцын. - Я его видел. Бык и свинья.
- Где любовь, там и неприятности, - заметил Алексей Гаврилович, согласно и скорбно кивая головой. - И свинства, конечно, много бывает... Спрашивала про вас Ксенечка, не заходите ли ко мне. Один раз, говорю, зашел - и забыл меня Иван Андреевич. Плавать-то вы совсем оставили или как?
- «Или как», - рассмеялся Овцын. - Весны жду, Гаврилыч. Апреля.
- Апрель, - вздохнул Митя Валдайский. - В апреле я себя на работу за шиворот веду, а ночью море снится.
- А вам отчего же? - поинтересовался Алексей Гаврилович.
- Есть причина... - со вздохом ответил Митя Валдайский.
Подошел услужливый Степочка. Овцын достал деньги.
- Не обижайте, Иван Андреевич, - остановил его повар. - Нынче я угощаю. Степочка, запиши на мою фамилию.
- Слушаюсь, Алексей Гаврилович, - кивнул Степочка и отошел.
- Митя, время еще есть. Сводим Гаврилыча в кино, - предложил Овцын. - Идем, Алексей Гаврилович?
- Спасибо, Иван Андреевич, - сказал старик.- Жаль, Ксенечки нет с нами...
Он вернулся домой близко к полуночи и застал там Ломтика, застенчиво-наглого юношу, сочиняющего стихи. Эра записывала на пленку его новые стихи. Близко держа у рта микрофон. Ломтик читал:
Река времени катится вспять, унося годы, жизни, события.
За ее течением удобно наблюдать из-за укрытия -
вылез на камешек, просушил штанишки и гляди, как барахтаются людишки.
Одни стоят спиной ко времени, заботясь: только бы не свалиться.
У этих мало волос на темени и крайне озабоченные лица.
Другие прут против течения,
причиняя и себе и родственникам мучения.
А самые умные плывут полегоньку по течению вниз, не испытывая утомления...
Могут они и помечтать на зорьке, и оперу прослушать, навострив ушки, и похвалить такого человека, как Горький или, допустим, Пушкин...
Овцын успел просмотреть вечернюю газету, краем уха слушая звонкий голос Ломтика и думая: зачем это нужно выражать всем ясные вещи такими малярийными словами и ритмами? Известно, что человек мыслящий, ищущий и трудящийся достоин хвалы. Зачем повторять это с таким отчаянным заворотом?.. Впрочем, возможно, что банальная мысль, скользящая вдоль сознания, и застрянет в нем, если высказать ее словечком поострее. Да только слова Ломтиковых стихов казались не острыми, а зазубренными. Они царапали сознание, оставляя неприятное ощущение множества мелких заноз.
Ломтик кончил, последний раз тряхнул прической и уселся в кресло с выражением полной опустошенности на бледном лице.
