И никаких тебе проблем.
У автора другой книжки было неприятное имя Эрнест и странная фамилия: ХЕ-МИН-ГУ-ЭЙ. Сначала Фурман, по Бориной указке, прочел коротенький «эротический» рассказ «У нас в Мичигане», открывавший черный двухтомник, а потом и все остальное. Между прочим, Холдену Колфилду «папаша Хэм» активно не нравился – и, по мнению Фурмана, в этом Холден был очень и очень не прав. Потому что лучшие вещи Хемингуэя говорили о том, что он очень похож на них, только взрослее. Его герои были точно так же выброшены из своего прошлого. С той же тупой тоской и опустошенностью они день за днем бессмысленно волоклись через свое настоящее. А их будущее было даже еще более невнятным и отчаянным, потому что любовь к женщине выжженной пустыней лежала у них за спиной (тогда как Холден с Фурманом еще на что-то слабо надеялись). Оставаться жить после того, как потеряно все, кроме самой жизни, – вот чему учила сдержанная интонация Хемингуэя. А скоро к нему прибавился и брат его Эрих Мария Ремарк.
Третьей роковой встречей стал Владимир Маяковский. Те его стихи, которые Боря до этого читал Фурману, оказались, в общем-то, цветочками. Ранний Маяковский был самым настоящим чудовищем: огромным, никчемным, грубым, нелепым и гениальным. Он шатался в небе над городом, как обезумевший одичавший Гулливер, потому что город не вмещал его одиночества и рушился от его воплей, шарканья и воя. Маяковский плевался стихами, обзывался стихами и мазал ими небо. Его нежность граничила с каннибализмом. Он был таким великим, что ему становилось жалко себя самого. Его стихи невозможно было читать вслух – их надо было шепотом выть и орать.
Маяковский наверняка не смог бы спастись от себя, если бы не Революция. (Первая мировая война своей бесчеловечной огромностью тоже была ему под стать, но она просто сводила его с ума.) Громадное никчемное изнывающее от одиночества чудовище превратилось в Мстительный Р-Р-РУПОР Р-Р-РЕВОЛЮЦИИ, стало ее яростно грохочущим пророческим Бар-р-рабаном Судьбы и ее сияющим огненным штыком. Да, если кого-нибудь на свете и можно было назвать ПЛАМЕННЫМ революционером – так это Маяковского, чье безмерное отчаяние было расплавлено СОЛНЦЕМ ПОСЛЕДНЕЙ БИТВЫ ЗА ЧЕЛОВЕЧЕСТВО…
Фурман чувствовал страшную зависть – вот это было Призвание!.. Он даже сочинил благодарно-подражательное обращение к Маяковскому:
И если б попался мне
этот самый «капиталист»,
Я б его – Вашей,
Владимир Владимирович,
книжицей,
Голову надвое раскроив…
Потом, правда, выяснилось, что Маяковский в конце концов обиделся на всех и покончил с собой. Но это делало его только ближе и понятней:
Я хочу быть понят родной страной.
А не буду понят —
что ж,
По родной стране
пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
Вот и Фурман хотел того же…
* * *
Весной папа купил ему недорогую черную куртку из искусственной кожи. Она была достаточно длинной, до бедер, с поясом и грубыми серебристыми пуговицами. В школе Фурману сказали, что он стал похож на комиссара. Однако его вид явно портила детская шерстяная шапочка, которую он носил с незапамятных времен. Поэтому вскоре, преодолев вялое папино сопротивление, Фурман приобрел еще и черную «кожаную» фуражку. Теперь его новый «революционный» образ был почти завершен – не хватало только кобуры (на галифе он, конечно, не решился бы, да и откуда их было взять).
В кинотеатрах только что появился новый фильм «Калина красная», который поставил любимый всеми актер Василий Шукшин, сам же сыгравший в нем главную роль. Боря уже успел посмотреть его и очень всем советовал. Родители каждый раз, когда об этом заходила речь, откладывали поход на потом, и наконец Боря, не дождавшись их решения, в воскресенье утром отправился в кинотеатр «Форум» и купил четыре билета на дневной сеанс. Отступать было некуда.
Шукшин играл преступника-рецидивиста, который после очередной долгой отсидки твердо решил «завязать»: он уехал в глухую деревню к полюбившей его доброй девушке, чтобы начать там честную жизнь простого мужика-работяги, – но прежние дружки нашли его и убили.
Фильм вызывал такую печаль и слезы, что после него казалось невозможным сразу вернуться к обыденным делам. Поэтому, выйдя из кинотеатра, Фурманы решили прогуляться до дома пешком, тем более что и расстояние, и погода это позволяли. Боря тут же попытался затеять какое-то обсуждение, но Фурману сейчас совершенно не хотелось ни о чем говорить. Он обогнал родителей и пошел один, задыхаясь от переполнявшей его грудь невыразимой жалости к русской судьбе, к вечереющему весеннему небу, к тяжелым темно-серым домам по бокам Садового кольца и ни о чем не подозревающим редким прохожим. На нем была его новая черная куртка, а фуражку он сгоряча отдал маме на выходе, и теперь, на широком открытом пространстве, напористый ветерок жег ему лицо и лохматил волосы. Но все это было не важно, он лишь ускорил шаг.
Миновав кукольный театр Образцова, он стал машинально присматриваться к двигавшейся навстречу парочке – издали парни показались ему смутно знакомыми… Да нет, чужие. Они уже почти разошлись с ним, но вдруг окликнули: закурить не будет? Эта «типичная» уличная сценка показалась ему происходящей внутри фильма, и он с каким-то избыточно щедрым сожалением развел руками – извините, ребята, не курю. Они слегка замешкались, и он прекрасно понимал каждое их движение – парочка мелких дворовых хулиганов из кривых Самотеченских переулков… Бросив по сторонам хитроватые взгляды, они вежливо сказали:
– Можно тебя на минуту? Только давай отойдем в сторонку, чтобы не мешать проходу… У тебя деньги есть?
Надо же, какая нелепость… Ему было их жалко – несчастные, в общем-то, пацаны. Они ж никакой другой жизни не знают. Вот таких после революции чекисты и собирали в колонии… Он медленно покачал головой и опять развел руками. Но сейчас-то они откуда? Эх, шли бы вы лучше по домам…
– Покажи, чего у тебя в карманах.
Фурман в своей кожаной куртке даже немножко обиделся:
– Ребят, у меня правда с собой ничего нет.
Он посмотрел краем глаза – родители были еще далеко.
– Кончай болтать, вытряхивай все по-быстрому!
Поколебавшись, он пошарил в переднем кармане, достал смятый троллейбусный билетик и с улыбкой показал им:
– Вот, пожалуйста, – все, что есть.
Вообще-то он только что неожиданно для себя обнаружил в кармане пару каких-то монет, похоже, двадцатикопеечных. Вот тебе и раз. Но не отдавать же их! Его вдруг охватило запоздалое волнение: похоже, сейчас начнется… У них же может быть нож!
Один из них, более грубый, угрожающе потянулся к Фурману:
– Я тебе говорю, этот сучонок поиграть с нами решил! Да я его сейчас просто урою…
– Подожди ты, еще успеешь, – приостановил его напарник. – Мы ведь и так договоримся, по-хорошему, да? А то, видишь, я своего горячего друга уже еле-еле сдерживаю… Давай, показывай карманы…
– А ну-ка, что здесь происходит? Предъявите документы! Я из милиции! – неожиданно налетел на них сзади папа. (Вообще-то милиция находилась здесь же, в соседнем доме, хотя ни одного милиционера не было видно.) Опешив от этой внезапной атаки, парни тут же начали горячо оправдываться: а что, мол, мы ничего плохого не сделали, просто стоим, разговариваем со своим другом…
– Это правда? Ты их знаешь? – строго спросил папа.
Фурману было неловко: ну зачем устраивать спектакль?..
– Ну?
Он отрицательно покачал головой, и парни – бочком-бочком – быстренько испарились.
– Ты в порядке? Что они хотели от тебя? – возбужденно спросил папа, но Фурман не успел ответить.
– Сашуня, милый мой, что они с тобой сделали?! – подлетела красная испуганная мама. – Тебе очень больно?
– Да ничего они мне не сделали! – раздражился Фурман. – Просто денег просили! Все как обычно.
– Ну что, получил по морде? – сочувственно осведомился Боря.
– Я – нет, – угрюмо огрызнулся Фурман. – А тебе что, жалко? Может, сам хочешь получить? Могу устроить, по блату…
– Сашенька, скажи, тебе правда не больно?
К ним подошел еще какой-то мужчина (Фурман видел его в кинотеатре) и, узнав в чем дело, искренне огорчился: что ж вы их отпустили? Надо было задержать этих подонков, а тут бы мы подоспели и поговорили с ними как следует! Нет, давно уже пора навести в стране порядок – я это вам как бывший офицер говорю. А то, понимаешь, расплодили тут всякую шваль!.. – и понес, и понес… Еле оторвались от него… «А, просто болтун», – брезгливо поморщился мужественный папа.
Да, сходили, называется, в кино, посетили культурное мероприятие… Господи, как же все это соединить?..
3
Игра в солдатики закончилась в седьмом классе, но еще около года почти вся фурмановская компания занималась коллекционированием электрических моделей немецкой железной дороги в масштабе 1:120 и совместным строительством трехметрового макета местности для нее. Фурман собирал свою коллекцию уже несколько лет, поэтому она была самой большой и разнообразной: 7 единиц «тяги» (4 мощных тепловоза с включающимися на ходу фарами и 3 маневровых, из них 2 паровозика), около 50 вагончиков самого разного назначения, 14 стрелок, 2 автоматических расцепителя вагонов, мощный автопарк (от легковых машин и автобусов до бензовозов и спецтехники), склеенные с мельчайшими подробностями модели немецких домиков с магазинчиками и мастерскими, деревья, десятки метров разборных рельсов и множество дополнительного оборудования. Остальные тоже кое-что себе подкупили, и их общий двухуровневый макет местности с действующей дорогой, выставленный в конце учебного года в школьной библиотеке (большая сортировочная станция в «городке на равнине» и маленькая – в «горной деревушке» на высоте 8 см, к которой составы поднимались по крутой полукруглой насыпи, проходя затем с волшебным эхом через эстакаду из шести соединенных арочных мостов), был всеми оценен по достоинству. Пару легковых машинок даже украли.
