— Я, конечно, не хочу преуменьшать и все такое, но…
— Но Томаша убили, — договаривает за нее Сет, — тебя столкнули с лестницы. А меня всего лишь бросили. Разбили сердце.
— Разбитое сердце — это тоже больно, — изрекает Томаш. — У меня сердце разбилось, когда я очнулся тут, без мамы. Очень больно.
— Я не утверждаю, что не больно. Но все-таки слегка…
— Перебор, — заканчивает Сет. Он снова барабанит пальцами по крышке гроба, собираясь с мыслями. — Помните, мы говорили о том ощущении, будто должно быть что-то еще?
Какая-то другая жизнь помимо того убожества, в котором мы существуем?
— Ага, — нерешительно подтверждает Реджина.
— Так вот, я считал, что нашел ее. Мне казалось, Гудмунд и есть мое «еще». И плевать, что вокруг сплошное дерьмо. С Оуэном, с родителями и даже с травлей в школе. С этим всем можно было жить, пока у меня был он. Он был мой и больше ничей. Мы запирались в своем собственном мире, о котором никто не знал и куда больше никого не пускали. Это было мое «еще», понимаешь? Благодаря ему остальное можно было как-то вытерпеть.
— Но оно оказалось не только твоим. — В голосе Реджины появляется понимание.
— Я думал, самое худшее — это когда увезли Гудмунда. Как выяснилось, нет. Самое худшее было узнать, что он и до того мне не принадлежал. И на какое-то время в этот жуткий, невероятно дерьмовый день в дерьмовом городишке на дерьмовом обледеневшем берегу штата Вашингтон у меня не осталось ничего. Совсем ничего. То единственное, что меня грело, и то отобрали.
Сет вытирает слезы. Потом откашливается смущенно.
— Тебе его не хватает, — сочувствует Томаш.
— Словами не выразить как, — сиплым голосом подтверждает Сет.
— Нет, я очень даже понимаю, — разъясняет Реджине Томаш, — почему становится так плохо, когда теряешь дорогого тебе человека. Настолько плохо, что готов уйти в океан. А ты нет?
— Я знаю, что такое боль, — говорит Реджина. — Такая невыносимая, что впору сдохнуть. Поверьте мне, знаю. Я тоже заглядывала в пропасть. Не ты один.
— Я такого никогда и не утверждал, — качает головой Сет.
— Только разница в том, что я никогда ничего подобного не сделаю. Даже если встану на самом краю и всё будет толкать туда. Потому что — кто знает? Всегда может быть что-то еще.
— Но… — начинает Томаш.
— Нет, она права, — соглашается Сет. — Было это самое «еще», даже в моем случае. Только я о нем не думал, не замечал. Взять хотя бы Оуэна. Пусть этот мир — выдумка, но для моих родителей он все равно частично подлинный. С их сыном случилось страшное. Логично ведь, что они уже не будут прежними. И дело не во мне.
— А как же твой Гуманоид? — спрашивает Томаш. — Где с ним «еще»?
— С ним «еще» в том, что делало его таким надежным, таким хорошим. Ведь он и с Моникой спал по той же причине. — Сет улыбается печально. — Гудмунд не выносил, когда рядом кто-то страдает. А поскольку не знал, как еще облегчить их страдания, то предлагал им себя.
— И у тебя закрадывается подозрение: вдруг и с тобой он был только из жалости? — продолжает мысль Реджина.
— Да, вот он, главный вопрос, — подтверждает Сет. — И моя главная ошибка. Когда вспоминаешь, когда видишь все со стороны, вот как я вам сейчас рассказывал, то понятно, что нет, не из жалости. Эйч мне это говорил, Моника говорила, а я не слышал. Гудмунд любил меня. — Сет вытирает щеку. — Его любовь была везде, во всех его словах и поступках, в каждом воспоминании о нем, которые на меня здесь обрушились.
— Но от этого не легче, — предполагает Томаш.
— Нет, почему-то легче. На какую-то минуту я перестал ему верить, и этого оказалось достаточно, чтобы все вокруг почернело, но ведь не на самом деле, а только у меня в глазах. И даже это еще не все. Отец извинился передо мной напоследок за то, что не смог меня поддержать. А я об этом забыл, потому что не вписывалось это хорошее в окружающее дерьмо. И даже Эйч в то последнее утро…
— Он предлагал тебе дружбу, — констатирует Реджина.
Сет кивает:
— Он остался один. Ему не хватало меня, друзей, а рассказать мне про Монику было для него, наверное, величайшим подвигом. — Сету снова приходится откашляться. — Мне так отчаянно хотелось, чтобы нашлось «что-то еще». До боли хотелось вылезти за рамки этой никчемной жизни. — Он качает головой. — И оно было, это «еще». Я просто его не видел.
Реджина откидывается в кресле:
— И поэтому ты хочешь нам признаться.
Сет не отвечает.
— В чем признаться? — вертит головой Томаш. Ответа нет. — Ну, в чем?
Реджина не сводит глаз с Сета:
— Поэтому он хочет признаться нам, что возвращается обратно.
— ЧТО?! — Томаш вскакивает с дивана.
Реджина смотрит на Сета с вызовом.
— Да? Она угадала? — допытывается Томаш. — Скажи, что не угадала.
— Да, Сет, — подхватывает Реджина, — скажи Томми, что я не угадала.
Сет вздыхает:
— Угадала, но…
— НЕТ! — кричит Томаш. — Ты хочешь обратно? А нас бросишь? Почему?
— Я не хочу вас бросать, — заявляет Сет твердо. — В этом-то все и дело…
— Но все равно хочешь назад! — Лицо Томаша сморщивается. — Ты с самого начала хотел. С тех пор как появился. Все время рвался от нас уйти. — Вид у Томаша такой скорбный, что Сет отводит глаза, не в силах смотреть. — Я тебя не отпущу.
— Томаш, когда Реджина угодила обратно, она все помнила. Помнила, кто она и где она. — Он поворачивается к Реджине: — Так ведь?
— Ну, смутно, — неловко ежится она. — Не настолько, чтобы все изменить. Или предотвратить.
— Уверена?
Реджина открывает рот, но осекается:
— Я об этом даже не задумывалась. Просто знала, как все будет и что придется сделать.
— По-моему, тебя все-таки слегка макнули в Лету. Она начала действовать, но не успела. А вот если бы ты вернулась в виртуал без всякой Леты…
— Поздно, — вмешивается Томаш. — Мы же там все равно умерли.
— Ну что такое смерть там? Просто сбой. Там умерла моя копия. Симулякр. Который не знал и половины того, что я знаю теперь.
Томаш мотает головой:
— Все равно не вижу смысла. А вдруг ты умрешь, оказавшись там, потом умрешь здесь, и мы тебя потеряем?
— Я и сам не знаю. Но ведь может сработать? Вот Реджина же сохраняла память. А потом мы с тобой помогли ей выбраться.
Томаш начинает возражать, но тут его брови взлетают под лоб в восторженном изумлении.
— То есть ты еще вернешься к нам?
Сет смотрит на него, потом на Реджину, которая сверлит его враждебным взглядом, но и в нем читается намек на надежду.
— Конечно, вернусь.
Томаш облизывает губы, и Сет почти воочию видит, как бурлят мысли в лохматой голове.
— Но как ты это сделаешь?
— Я уже прикидывал. — Сет смотрит на экран в крышке гроба. — Этот сломан. Наверное, Реджина повредила его, когда выбиралась.
— Мне казалось, я с кем-то дерусь. Приходилось брыкаться и лягаться.
— Угу, — кивает Томаш, — очень на тебя похоже.
— Но я тут почитал… — Сет стучит пальцем по экрану. — Половина непонятно, однако в целом, похоже, вернуть человека обратно в гроб не так уж и сложно. — Он жмет какую-то иконку, и гроб открывается, правда, не так плавно, как стоявшие в тюрьме. Реджина с Томашем обходят гроб и встают рядом с Сетом. Он подцепляет одну из трубок: — Вот это, кажется, и есть Лета.
— Кажется? — уточняет Реджина.
— Тебе ее вставляли в рот. Так что Лету, видимо, вдыхают. И когда я прервал процесс, тебе досталось лишь чуть-чуть. Достаточно, чтобы все сознавать, но не суметь ничего сделать.
— То есть, если вернуться, не вдыхая из этой трубки… — начинает Томаш.
— Может быть, будешь все помнить — кто ты, где ты. И — может быть! — сумеешь существовать, как в те времена, когда виртуал только появился. Входить и выходить по собственному желанию.
Но Реджина уже качает головой:
— Гарантий-то никаких! Вдруг ты просто попадешь обратно и будешь умирать раз за разом, как я, а даже если нет, все равно откуда ты знаешь, что сумеешь выбраться? Я лично не припомню там двери с надписью «Выход».
— У меня будете вы двое.
— И мы тебя вытащим, если что-то пойдет не так, — обещает Томаш.
— Не факт, — возражает Реджина. — Кто его знает, как оно, когда погрузишься полностью. Нам вот пришлось умереть, чтобы выйти.
— Но я же вас вытащил. И раньше люди все время перемещались туда-сюда. Можно для начала попробовать совсем коротенькими сеансами…
— Если вообще получится эту штуку запустить. Только зачем? Зачем тебе возвращаться? Это ведь не настоящая жизнь.
Сет глубоко вздыхает. В том-то и весь вопрос. Уверен он в своих словах или принимает желаемое за действительное?
— Затем, что теперь я знаю больше. Тогда мне казалось, что весь мир сжался в точку, а это ведь не так на самом деле. Да, он не идеален, но и не настолько безнадежен, как я думал. Нам всем — случайно — выпал второй шанс. И я хочу им воспользоваться.
