– Фантастика! – воскликнул Толя. – Ты мог бы сейчас преспокойно жить в Аргентине!
– Навряд ли, – задумчиво проговорил Саня, – после этой Кордовы мы с Доменико еще в Австралию намыливались.
Для Толи все эти Парижи, Аргентины и Неаполи были дальше, чем планеты Солнечной системы. Всем юным жителям Одной Шестой география казалась вполне отвлеченной наукой, а в изучении иностранных языков никто не видел никакой серьезной нужды. «Не нужен нам берег турецкий и Африка нам не нужна…» – так пели по радио. Что там творится за бронированной гранью, нас не интересует: здесь Мы
– люди, русские, советские, там Они – призраки, фантомы, иностранцы.
– Эка, по цитрусовым Мы в этом году размахнулись! – говорит после ужина полковник Гулий и благодушно откладывает газету, благодушно сочувствуя Им, трудящимся Европы, что стонут под сапогом Плана Маршалла, а американские оккупанты опаивают их дурманной кока-колой, оглушают нервным «джастом», насилуют их дочерей.
– Поди-ка, Людмилка, принеси дневник!
– Да ну вас, папка, в самом деле!
Супруга (с тахты):
– Георгий, ты опять за свое?
– Поди, поди, Людмила, проверим твои успехи на фронте боевой и политической!
Глядя вслед уходящей за дневником дочке – ох, попка кругленькая! – полковник думал не без удовольствия, что кровь у него молодая, так и бьет вот сейчас, так и толкает в главную жилу! Не сводя глаз с подходящей уже дочки – и грудки, и животик, все на месте! – полковник уже расстегивал офицерский пояс. Все равно у ленивицы обнаружится промашка – по образу Печорина, что ли, или по дарвинизму окаянному, и тогда будет несколько сладостных моментов: завалка на койку, задирание юбчонки, несколько отцовских поучений по розовым выпуклостям. Не нужен нам – раз! Берег турецкий – два! И Африка нам – три! Не нужна, не нужна, не нужна!!! Сопка уже вставала перед Толей и Саней гигантской черной стеной, словно тот самый пресловутый «железный занавес», за которым скрывается Запад. Ярчайший серпик торчал на ее гребне, как вертухай-соглядатай. У подножия сопки, вдоль белой дороги, чернело несколько бараков. Ночью не видно было их омерзительных изъянов, и они казались вполне надежными и даже уютными убежищами, окна светились по-родному, видно было сразу, что все-таки не лагерные, а жилые постройки.
– Ишь ты, месяц-то, как вертухай на стене, – усмехнулся Саня. – Того и гляди пальнет!
Толя очень удивился, что они одинаково подумали про месяц.
– Саня, а вдруг это не вертухай? Вдруг это разведчик с той стороны?
– С какой? – Гурченко быстро взглянул на Толю. – С какой стороны?
Темный страх вдруг захлестнул Толю. Ноги ослабли от страха.
– Да это я так, просто так… поэтически, что ли… как бы метафора… Вот, между прочим, это и есть Третий Сангородок. Вам какой нужен дом?
– Шестой. – Гурченко вынул какую-то бумажку, чиркнул спичкой и прочел: – Дом шесть, квартира восемь.
Темный страх расширился внутри, даже живот свело. Это был их адрес. Кто он, этот парень, и что ему нужно у них? Вдруг он ОТТУДА? Из того маленького уютного дворянского особнячка с колоннами, из ТОГО учреждения? А ведь сейчас, наверное, Мартин дома, и, наверное, он сейчас… Конечно, этот Гурченко оттуда, ишь ведь смелый какой! А хитрый какой – как заговорил зубы! Что делать? Как предупредить Мартина?
– Меня туда раму починить пригласили, – сказал Саня. – Рама там поехала.
Он тряхнул своим плотницким инструментом и пошел вперед, словно бы забыв о Толе, и что-то снова засвистел, что-то печальное, не оформленное в мелодию, какую-то щемящую ерунду. Толя стыдливо отбросил свои подозрения.
Когда они вошли в комнату № 8, Мартин стоял на коленях перед раскрытым алтариком и молился. Тихо, но вполне внятно он читал по-латыни:
– Pater noster, quiest in celli, santificera nomen Tuum! Он глянул через плечо и улыбнулся:
– А, Саня!
Толя увидел, как он протягивает Гурченко руку, явно не для рукопожатия, тыльной стороной ладони вверх, и как Гурченко преклоняет колени и целует эту здоровенную, опутанную венами кисть.
Мартин перекрестил Гурченко. Потом оба они встали на колени перед алтарем и закончили молитву:
– Adveniat regnum Tuum! Fiat voluntas Tuum sicud celli et in terra: Pater nostrum quoti diano donobis bodies et demita nobis debit nostra sicud et nos debitimus deditorius nostra! Et nе nos indicus in tentantione sed libero nos a malo! Amen!
Алтарик состоял из трех частей, как зеркало-трельяж. Нa левой дощечке была наклеена открытка-репродукция картины «Снятие с креста», на правой – репродукция «Сикстинской мадонны», а в середине не очень-то умелой рукой прямо на фанере было нарисовано распятие.
Толя стоял в дверях за спинами коленопреклоненных и смотрел на голую, гладко выбритую голову Мартина и буйнуюшевелюру Сани Гурченко. Он знал уже давно, что Мартин верующий, что он молится, что у него есть этот складной алтарик и крохотная Библия и четки. Все это было в таком немыслимом диком противоречии с Толиным спортивно-комсомольским идеалом, с его желанием стать средним «здоровым членом общества», все это было так стыдно, что Толя старался этого как бы нe замечать и, уж конечно, не задавать никаких вопросов.
Между тем Мартин ему нравился. Он был всегда очень бодр, этот Мартин: переступал порог, сдирал с бровей сосульки, показывал большие зубы, весело говорил:
– Мороз весьма крепчал, дети мои!
Он приносил из начальственных домов вкусные продукты, деньги, кое-какие шмотки. Иногда он играл на флейте, сидел перед морозным окном и выводил какую-нибудь тихую старомодную мелодию. Толя привязался к нему, хотя и отчаянно стыдился этого члена своей новой семьи, которого уж никак не предполагал здесь встретить, когда летел с материка к маме. Какой неожиданный человек – немец, зек, гомеопат, католик! Церковь, католичество казались Толе чем-то старым и порочным, какой-то немочью с дурным запахом. Ладно, Толя решил не задавать вопросов, он уже обжегся здесь на вопросах, ладно, оставим это Мартину, ведь он все-таки достаточно уже старый.
И вдруг сегодня Толя увидел, как ловкий дерзкий парень почти его лет, эдакий Ринго Кид из фильма «Путешествие будет опасным», преклоняет колени перед католическим алтарем, и Мартин осеняет его крестом, и вместе они шепчут латинские слова молитвы! Неужели Саня тоже верующий католик? А Мартин? Быть может, он не просто католик, но еще и священник, патер? Куда я попал?
– Вот эта рама у вас поехала, Филипп Егорович? – спросил Саня, вставая.
Мартин выложил из баула на стол коробку шпротов и бутылку портвейна.
– Я вижу, вы уже познакомились с Анатолием?
– Между прочим, при довольно странных обстоятельствах, – пробормотал Толя.
– Что произошло? – насторожился Мартин.
– Да ничего особенного! – махнул рукой Саня и лукаво подмигнул Толе – не выдавай, мол. – Возле бани кто-то бросил пачку чая в женский этап, ну вертухаи и подняли там хипеш…
– Надеюсь, это не ты бросил, Саня?
– Что вы, Филипп Егорович!
– Будьте осторожны, дети мои. – Мартин снял очки, протер их и снова водрузил на нос. – Будьте весьма осторожны!
– Это вы кому рекомендуете? – с неожиданной для самого себя злостью спросил Толя.
Злость его была понята. Саня посмотрел на него очень пристально, заметил на пиджаке комсомольский значок, усмехнулся, ничего не сказал и полез на подоконник со своим инструментом. Мартин тоже ничего не сказал, а только лишь быстро взглянул на часы и сел к столу, положив перед собой на скатерть свои руки. Вино и шпроты остались неоткрытыми. Что касается полноправного ученика магаданской сред-. ней школы, члена ВЛКСМ, игрока сборной молодежной команды города по баскетболу, то он удалился в свой угол, за ширму, сел на койку и открыл учебник литературы академика Тимофеева.
Не видя букв, он держал перед собой книгу и думал о событиях последних дней: о позоре с брюками и о разбитой губе, о ремне полковника Гулия, об одеколоне «Русалка», о храме якута Перфиши, об алтаре, о распятии… Кто Его распял?! Почему он Сын Божий? Как Он воскрес? Почему к нему обращаются униженные люди? Кто я и к кому мне обращаться? Откуда я пришел в этот мир и куда уйду? Я чувствовал близость ужаснейшего порога, за которым – пронзительный страх непонимания, мучительное сознание своей малости, ничтожности, никчемности в невероятном мире солнц и планет. От мыслей этих можно было избавиться, лишь только сильно тряхнув головой.
Стучал молоток. Дребезжали стекла. Флейта где-то в отдалении тоненько-тоненько выводила мелодию «Шотландской песни» Бетховена. Потом наступила тишина. Толя понял, что в комнате никого нет, и приступил к приготовлениям.
Частично годился электропровод. Он и пошел в дело. Толя нарастил его поясом маминого халата, полотенцем и вдруг нашел за батареей целый моток бельевой веревки. Ура! Теперь обойдусь без ухищрений! Отличная эта веревка без труда выдержит мои шестьдесят пять! Теперь главное – снять с крюка лампу. Все надо сделать быстро, ловко, деловито, пока не пришли мама и тетя Варя.
