Такая же процедура была проделана и со следующей простыней, тоже белой. Молодые люди разошлись на несколько шагов, простыня натянулась, они встряхнули ее и стали складывать, сближаясь мелкими шажками, так что под конец лица их чуть не соприкоснулись. Но на этот раз молодая женщина приподнялась на цыпочки и поцеловала мужчину в губы. Он расплылся в улыбке.
Джек пристально смотрел на них.
Ему бы хотелось…
Ему бы так хотелось…
Он резко повернулся и пошел прочь. Он и сам не знал, почему эта сцена так взволновала его. Мужчина, которого он даже толком не сумел рассмотреть; молодая женщина с растрепанными тускло-каштановыми волосами… чистые, горячие, мятые простыни, которые она вытягивала, любовно перебирая руками… «В мире ведь существует любовь, — подумал Джек, — но, чтобы узнать ее, надо не попадать под суд…» Эта простая мысль поразила его, как удар под ложечку.
8
Женщина шевельнулась рядом с ним, вздрогнув от страха, стыда, возможно, возбуждения. Он и сам был возбужден. Но ему не хотелось смотреть на нее — не сейчас. Он смотрел в угол комнаты, этой незнакомой комнаты, туда, где сходились две стены и где гнездился жаркий, душный полумрак.
Наконец она сказала: — Я… я уверена, что они не признали его виновным. Я хочу сказать… Ведь не признали, верно?
От раздражения, вызванного ее вопросом, сердце его пропустило один удар. Словно она вторгалась в страдания той ночи, в окрашенные ненавистью и любовью воспоминания Джека о той поре. Нехотя, с трудом он заставил себя вернуться к действительности — ведь с тех пор прошло одиннадцать лет, и он уже не пятнадцатилетний мальчик, он сам теперь взрослый, и ему ничто не грозит. Номер мотеля, в котором они находились, казался ему до нелепого маленьким — точно и не комната, а уменьшенный ее макет. Это никак не соответствовало тому, что он чувствовал.
— Я уверена… — продолжала женщина.
Звали ее Рэйчел — «Рэйчел из Лонг-Бича». Она сказала это между прочим, и тогда он спросил, а где это — Лонг-Бич; ему-то было все равно, просто название города показалось ему слишком уж обыденным: Лонг-Бич — длинный берег, пляжи, вода, люди с деньгами. Она сказала ему — нигде. Голос ее звучал презрительно, чуть раздраженно — Джек даже рассмеялся от неожиданности: так легко она поставила точку, отмела прошлое одним взмахом руки.
Она понравилась ему, его потянуло к ней, несмотря на серьезность и назидательность ее тона и частые взрывы смеха, казавшиеся ему несколько деланными. Но он не винил ее или других девушек за то, что они такие — на грани истерики…
С тех пор прошло уже шесть-семь часов. Джек и женщина полулежали-полусидели, прислонившись к шаткому изголовью кровати. Оно было из какого-то странного синтетического материала — не дерево, но и не картон, потверже фанеры, скорее как прессованная стружка с рисунком под дерево. Стены и потолок комнатенки были обшиты дешевыми панелями, подделкой под сосновые доски, на которых попадались даже свищи. Джек подумал было, что это настоящая сосна, хотя ему бы не следовало обольщаться, а теперь он огорчился, проведя по стене рукой. Только тут он понял, что обшивка стен была явно не чем иным, как прессованной стружкой.
— Ну, я немного знаю про карьеру Марвина Хоу, — задумчиво произнесла женщина. — Поэтому я уверена, что он не проиграл дело, не позволил, чтобы его клиента обвинили в предумышленном убийстве.
— Ты уверена? — спросил Джек.
— Нет, до конца не уверена, — сказала она.
Она слегка подвинулась, вытягивая из-под себя что-то — простыню: она была вся мятая, и влажная, и совсем тонюсенькая от слишком частой стирки и отбеливания. Неужели можно как следует отстирать простыни и полотенца в таком месте, подумал Джек, неужели можно сделать их снова белыми и чистыми? Или хотя бы убить микробы, оставшиеся после предыдущих постояльцев, проведших здесь ночь? На полу возле ванны валялось единственное ручное полотенце, оно было теперь в пятнах от губной помады Рэйчел, а раньше Джек вытирал им лицо. Его взяла досада оттого, что она мажет губы: он терпеть не мог женщин, которые употребляют губную помаду или подкрашивают лицо. Ведь Рэйчел-то на самом деле не из таких.
— Ты так и не расскажешь мне, как все было? — спросила она.
— А ты догадайся.
Ему нравилось, как выглядят их ноги, лежавшие рядом, по-товарищески, — его ноги и ноги Рэйчел. У нее пальцы были длинные и тонкие, у него — толще, шире и на двух больших пальцах, опухших, посинелых, поломанные ногти. Это от дешевых ботинок, которые он купил в Детройте, однако продолжал носить. Слишком он был упрямый, чтобы их выкинуть.
— Самое большее, что ему могли предъявить, — убийство со смягчающими вину обстоятельствами. И это в худшем случае, — нерешительно произнесла она. Она закурила новую сигарету и глубоко вдохнула в себя дым, словно это могло придать ей силы; еще вчера на вечеринке он заметил, что она очень похожа на него — вот так же вдыхает в себя дым, точно это чудодейственное, укрепляющее средство, подзарядка, подзарядка энергией. Она была очень похожа на Джека — такая же смелая и самоуверенная, и, однако же, нервная, беспокойная. Он совсем не знал ее, даже фамилии не знал. И все же в общем-то знал.
— Или непредумышленное убийство, — сказала она.
— Самое большее? Ты так думаешь?
Она молчала. Он чувствовал, как она взвинчена, готова схлестнуться с ним в споре.
Последние двое суток, должно быть, изрядно измотали ее, а последние несколько часов, проведенных с Джеком, довели почти до истерики, и, однако же, она по-прежнему говорила вот так с Джеком, стремясь заставить его рассказать о себе, даже поспорить с ним. Точно, споря, она могла что-то изменить в том, что, он знал, было правдой! Ему это нравилось — ее своенравие. Он редко встречал такое качество у женщин — разве что у мужчин вроде него самого.
— Он заставил тебя соврать, верно? — чуть ли не ласково заметила она.
— Нет. Я не соврал.
— Нет?
— Нет. Я не лгу, — повторил Джек с раздраженным смешком.
— Он тебя загипнотизировал? Говорят, у него есть такой дар… верно? — не без издевки поинтересовалась Рэйчел.
— Я сам себя загипнотизировал, — сказал Джек.
— В таком случае это тебе отлично удалось.
— Да, мне это отлично удалось.
— Влюбился в собственный голос… Но знаешь, он стоит того, твой голос, — сказала она. Он с удивлением взглянул на нее и увидел, как сверкают ее потемневшие глаза, чуть затуманенные усталостью, но все же ясные, как и его собственные. — Так сработало? Тебе удалось вытащить отца?
Джек заметил, что пальцы его дрожат — даже сейчас, хотя с тех пор прошло одиннадцать лет! Но он был уверен, что Рэйчел не могла это заметить. Он сказал: — Да.
— О-о?.. Ты хочешь сказать, его оправдали?
— Признали невиновным, — сказал Джек.
А пальцы все дрожали, и в коленях чувствовалась слабость.
— Невиновным, — повторила она. — Так. Бог ты мой, как повезло! То есть, я хочу сказать… да, Господи, да… Значит, он снял твоего отца с крючка? Добился полного оправдания?
— Отец был признан невиновным по причине временного помрачения рассудка, — сказал Джек. Он чувствовал легкое возбуждение, но возбуждение очень приятное, словно только что заново пережил тот момент, когда старшина присяжных огласил вердикт. Да, в вердикте было сказано — невиновен. Это значило, что он невиновен.
— Ну и умен же этот мерзавец! — медленно, с восхищением произнесла Рэйчел. — Значит, сумел-таки всех провести — я имею в виду Хоу! Сумел: посадил на скамью подсудимых мертвеца, признал его виновным и сумел всех провести!
Джек рассмеялся.
— Но до чего же вам повезло — тогда, в ту пору, они, по-моему, других вердиктов, кроме самых суровых, не выносили.
— И сейчас так же, — сказал Джек. А вот в тот день вынесли. Присяжные отсутствовали семнадцать часов — семнадцать часов… а когда вернулись в зал, все мы были как выжатый лимон, женщины-присяжные еле держались на ногах и сам Хоу, казалось, вот-вот рухнет. Но тут старшина объявил вердикт — он был такой славный старикан, все менял костюмы: у него их было два — серый и коричневый, — к концу суда я знал назубок гардероб каждого из них. Так вот, в тот день на старикане был серый костюм, очень нуждавшийся в чистке. И он так храбро, таким красивым голосом объявил нам добрую весть: «Невиновен». Вот так-то.
Однако Джек отлично помнил свой невыносимый ужас, как билось сердце, как стучало в голове, ток крови в теле — слишком много всего навалилось. Люди не должны переживать такие минуты. Виновен или невиновен, убийцы или их жертвы, их дети, их обвинители, их защитники — как все это больно ранило, какой это был ад!
— А потом что сталось с твоим отцом? — участливо спросила Рэйчел.
— Лечился у психиатра время от времени, но ведь он сумасшедшим-то не был, и в лечебницу его не брали, — сказал Джек. — Вся беда была в том, что история попала в газеты и он стал этакой местной знаменитостью: дело вызвало сенсацию в Детройте — о чем я в ту пору в общем-то не знал — из-за Стелина. Стелин ведь был хорошо известен, у него было такое множество друзей. Однако ни один из его друзей не попал в число присяжных. Все же моим родителям пришлось оттуда уехать. Они очень долго не могли продать дом, потому что люди приходили просто поглазеть, точно в воскресный день открытых дверей. Наконец родители продали дом какому-то мошеннику-агенту, торговавшему недвижимостью, за полторы тысячи долларов и переехали на другой конец города, где, они думали, никто их не знает. Правда, отец все равно не выходил из дома. Да и мать почти не высовывала носа на улицу… Это были люди конченые, состарившиеся, они так и не смогли в себя прийти. Отец стал очень религиозным и очень покладистым, он не пил — просто сидел на заднем дворе, греясь на солнышке, и читал газеты — ничем другим долгое время не занимался. Умер он, когда я учился на первом курсе юридического факультета, — первый же инфаркт и прикончил его.
