– Чтобы вам не мешать, искупнусь.– Я с трудом заставляю себя подняться. Вижу Аню с Семеном, прилепившихся к лодке. Устали, наверно, накувыркались.
– Но я говорю это вам. Это – ваша глава! Вы обязаны это фиксировать!
– Я, Тамара, не диктофон! Я должен хоть что-нибудь понимать!– злюсь я деланно, а сажусь с облегчением.– Вы хотели ведь исповедоваться?
– Я раздумала.
– Отчего же? Ах, да! Я ведь должен был вместе с Блоком, а верней, вместо Блока отречься от символизма!
– Нет, зачем же. Вы явно не Блок. Трагический путь, который прошел этот поэт вместе со страной, и все то, что он выстрадал вместе с народом…
– Так вы знаете, стало быть, правильный ответ! – тяжко вздыхаю.– Опять двойка.
– Перестаньте ерничать! И приготовьтесь достойно признать поражение. Я поняла, для чего все мы здесь: от нас требуются комментарии и дополнения! А от вас – их фиксация и литобработка. Чтобы, как говорится, закрыть тему – раз уж она никак не закрывается.
– Может быть.
– Значит, так. Сноска два. В день письменного зачета Галактиона по алгебре за девятый класс у меня произошел с Анатолием Павловичем разговор, о котором я намеренно умолчала и которому намеренно не придала никакого значения. «Тамара, ты хочешь, чтобы он повторил твою судьбу?» – спросил меня старый учитель. Я подумала, что А.П. имеет в виду склонность Галактиона к гуманитарным дисциплинам, и кивнула. На что А.П., преподававший математику еще нам со Всеволодом, лишь укоризненно покачал головой.
Я почему-то впиваюсь руками в края корыта. А в следующий миг наша посудина вздрагивает. Тамара охает, тоже цепляется за борт… Корыто вздрагивает еще раз и вдруг срывается с места.
– Аня! Аня! Семен!
Но они не слышат меня. Мы удаляемся слишком стремительно. Кажется, там, на воде, и не заметили нашего исчезновения. Мы летим метрах в пяти над темнеющей рябью. Что-то ерзает и дребезжит у ноги. Это – ракушка, очевидно, выпавшая из шорт Семена. Она ползет по жестяному дну к пустой банке. И лишь теперь я замечаю, что, сделав градусов в десять наклон, корыто идет на вираж. Мне холодно. Влажные джинсы дубеют от ветра. И я уползаю пониже. Тамара подавленно смотрит куда-то в себя. И вдруг швыряет за борт трехлитровую банку. Я накрываю ракушку рукой. Она холодная и гладкая. Самый древний и самый изысканный на Земле мавзолей. Отчего-то все древнее, от моллюсков до египтян, так заботилось о нетленности своих бренных останков.
– Эй, Тамара! Как слышно? Прием!
Она пожимает плечами. И рукой начинает вопрос, для которого у нее еще нету всех слов.
– Неужели,– опять пожимает плечами,– неужели возможно писать, не имея общего замысла?!
– Вы – о нашем создателе?
– Да какой он создатель?
– Даровитый, возможно.
– Хотите польстить в надежде, что он вам соломки подстелет, когда будем падать?
– Поймите, Тамара, пока мы – внутри, гадать о том, что снаружи, бессмысленно. А потому я советую вам поверить в то, что он мудр, добродетелен, повторюсь, даровит.
– Верую, ибо абсурдно? Увольте. Не то воспитание!
– А если попробовать так: верую, ибо, не веря, загнусь?
– Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман?! Нет, не на ту напали. Не на ту напали!– кричит вдруг она, глядя в небо.
– Приятно узнать, что вы верите хотя бы в обратную связь.
– Ну, он-то нас слышит наверняка! Эй, ты, графоман!– и шарит глазами в разрывах туч.– Опискин! Блистаешь отсутствием? Моральный урод! Ну? Слаб о корытенко перевернуть?
– Тамара!
– Слаб о ? Ну давай! Концерт по заявкам. Я прошу. Для меня! Импотент! Декадент! Ну? Козел! Рогоносец!– она привстает.
Ее свалит малейший дрыжок!
– Тамара!– я вдруг замечаю песок. Там, внизу.– Посмотрите.
Капля пота бежит по ее виску, мимо уха, дотекает до шеи… Осев наконец, она косится вниз. И равнодушно свидетельствует:
– Лабиринт.
Мы, наверное, метрах в пятнадцати над песком. Он исчерчен зигзагами крошечных дюн – здесь когда-то гуляли волны.
– Почему лабиринт?– я спросил и увидел…– Там лодка!
В лодке… да, человек. А от лодки бредут… Но ведь это Семен и Тамара. Он нагнулся и поднял. И сунул в карман. Это – ракушка. В лодке – я, получается? Я!
– Что он этим сказал? Он ведь мне, он мне этим ответил! Что он этим сказал?– Она сдавливает виски, у нее очень толстые и короткие пальцы… Но глаза стали гуще, глаза – два опала!– Вы, наверное, правы. Я должна рассказать все как было. Без купюр. Не ремарки, не сноски произносить, а – купюры, которые мне не позволил произнести в свое время мой внутренний цензор.
– Ну конечно!
– Хорошо. Но начну я с идеи. Потому что без общего замысла лично я излагать не могу. Две истории, скажем даже честней: два романа я пыталась понять, скажем даже еще честней: оправдать, повествуя один и другой параллельно. То есть поток сознания был для меня фактически лишь приемом, благодаря которому я могла вольно, путем ассоциаций переноситься во времени и пространстве.
– Я думаю, что для неискушенной части наших читателей это замечание будет небесполезным.
– Да, я тоже так думаю. Для упрощения восприятия, как я порой говорю на уроке: для слабослышащих повторяю!– я сначала дам общую схему. После чего разовью.
– Хорошо.
– Мы с Севой учились в одном классе. Нашим классным руководителем был упомянутый выше Анатолий Павлович. А когда мы вернулись в Москву из Норильска, он уже стал директором и пригласил меня в нашу школу, в альма-матер, преподавать. Мне достался девятый «Б», класс тяжелый, но интересный. Класс, в котором учился Галактион. Таким образом я свободно переношусь из собственной юности в юность Галика и обратно. Это ясно?
– Да. Мне кажется, что теперь уже можно заняться непосредственно текстом,– я бросаю взгляд вниз, там – вода! Гладь воды. И на небе – ни облачка!
– Только Севка мог вдохновить меня на такое. Надо знать его. Он всегда был способен заразить всех своим состоянием. Как собака, которая при встрече облизывает тебя с ног до головы. У него удивительный дар любое свое сумасбродство сделать чем-то для всех несомненным. И вот он стал меня убеждать, что без этого я останусь маленького роста. Я стояла на физкультурном построении самой последней. А я уже прекрасно понимала, что длинные ноги в жизни женщины играют не последнюю роль. И Всевочка стал одолевать меня примерами. Сказал, что его сестра стала спать с их соседом еще в восьмом классе, потому такая дылда и вымахала. А вот сестра соседа, наоборот, спешить не стала, дотерпела до десятого класса, потому и имеет идеальные рост и фигуру. «Все-все-все надо, Тамочка, делать вовремя!» Он тогда звал меня Эй-Там или просто Мой Там, ну а я его – Мой Тамтам. И лупила его по спине… Мы дрались весь девятый класс, барахтались, возились, пока наконец он не убедил меня в том, что куда как естественней… Когда же я забеременела, все непонятное, что творилось со мной, он стал объяснять скоплением газов перед началом моего бурного роста. И кормил меня активированным углем. Родители мои третий год уже жили и работали в Сирии. А бабушка даже радовалась, что я перестала худеть и начала поправляться. И только когда Денис зашевелился – как раз перед выпускным сочинением, одна из моих подруг выдвинула смелую гипотезу, которая не замедлила подтвердиться. Мама примчалась из Сирии с лицом как на похороны. После чего мы сыграли свадьбу. Кстати, Семен был свидетелем. Вот. В день моей свадьбы Галактиону исполнилось четыре года и восемь месяцев. Он потом составил сводную таблицу наших жизней. Он вообще бредит датами, циклами…
Небо над нами опять начинает хмуриться. Если внизу будет Аня, я сброшу канатную лестницу. И придвигаюсь к канатному свертку поближе.
– Гена, сейчас nota bene! Я прежде не говорила об этом открытым текстом. Неумелое перепихивание двух подростков, для меня к тому же в первое время весьма болезненное, но я так хотела подрасти и все терпела, так вот: перепихивание это лишило меня чего-то крайне существенного. И я не хотела, чтобы этого был лишен и Галактион. Уроки в классе я вела для него одного. Как же он слушал! У вас нет сигарет?
– Я не курю… в самолете,– шутки, по-моему, не вышло.
– Я теперь тоже, вдруг захотелось,– и опять она, точно старушка, перекатывает свои губы.– Счастье не нуждается в оправдании. Вы согласны? Он приносил мне захватанные тысячью рук перепечатки по технике секса, смешной мой мальчик. Да, я учила его всему. Но и он учил меня! Никто и никогда, даже Андрюша, о Денисе не говорю – он рос у моих родителей,– никто и никогда не принадлежал мне так безоглядно. Галактион научил меня ответственности… Ведь семейная жизнь от нее отучает. Она вообще отучает ото всего, все превращая в привычку! Которая хотя и свыше нам дана, но есть всего лишь замена счастию! Единственное, от чего меня до сих пор бросает в краску – то, как некрасиво это обнаружилось. Я готовилась рассказать обо всем Всеволоду сама. И вот, как в пошлейшем анекдоте: возвращается муж из командировки. Ночь. Июнь. Мои спиногрызы в деревне.
