Назима тоже заметила Топпингов и уже направлялась к ним, чтобы поговорить, — больше она никого здесь не знала. Молоток составить ей компанию отказался, пришлось ехать на вернисаж одной. Она была одета в сари яркого синего цвета, напоминавшее скорее о Белгравии, чем об Уэмбли и украшенное ожерельем из плоских золотых концентрических колец вроде тех, что были некогда найдены в гробнице одного из фараонов. Прелестно, сказала себе Софи, хотя Назима явно не сознавала производимого ею впечатления: и скорее всего, это неведенье было как-то связано с ее религией.
— Что это значит? — спросила Назима, указав на табличку под висевшим за ее спиной произведением искусства: «Arbeit Macht Frei».[56]
— Это ведь по-немецки, верно? — сказала Софи.
Произведение состояло из фотографий узников концентрационного лагеря, возможно — Бельзена или Освенцима, к которым Лайэм кое-что пририсовал. Один, лежавший на голых нарах, похожий на скелет мужчина получил иголку с ниткой, что обратило его в портного; другого художник снабдил киркой на плече, а к черепу его приладил шахтерскую лампочку. Третьего украсил кудрявым судейским париком, а голой, лежавшей на земле и, похоже, мертвой женщине достался чепчик медицинской сестры и стетоскоп, прилаженный к ее костлявой грудной клетке.
В дальнем конце зала люди с коктейлями в руках ожидали своей очереди, чтобы войти в отгороженную, тускло освещенную комнатку, похожую на ту, что отведена в Лувре для «Моны Лизы».
Справившись в каталоге, Софи узнала, что там находится нечто, именуемое «Денежная корова, 2007». «Самое смелое, быть может, творение современного искусства, „Денежная корова“ выполнена в смешанной технике: здесь использованы стерлинговые банкноты и лютеций, самый редкий из металлов (символ Lu, атомный номер 71). Стоимость одних только материалов превысила 4 миллиона фунтов стерлингов. „Я хотел бросить вызов сложившимся у людей предвзятым представлениям об искусстве“, — говорит Лайэм Хогг.
Обращаем ваше внимание. Каждый из посетителей выставки может провести перед этим произведением не больше тридцати секунд».
Софи Топпинг решила, что на «Денежную корову» посмотреть ей следует непременно. А отстояв двадцать минут в очереди, услышала от подошедшего к ней Ланса, что тот собирается домой, и сказала, что немного задержится, а после возьмет такси.
В конце концов и для нее настал черед войти в освещенную красноватым полусветом комнатку и постоять в одиночестве перед гвоздем выставки. Гвоздь представлял собой выполненную в натуральную величину и заключенную в стеклянный короб модель самой обычной коровы. Но, правда, розоватой, с чешуйчатыми, серебристого цвета рогами и розоватыми же глазами, придававшими ей странный, незрячий вид. Надо полагать, это и был лютеций. Вглядевшись сквозь стекло, Софи различила множество раз повторявшееся на бочкообразных боках животного лицо королевы. Сама корова, если верить воспоминаниям, сохранившимся у Софи от ее наполовину сельского детства, принадлежала к молочной шортгорнской породе и имела болезненно раздувшееся вымя.
Казалось, это животное так и простояло всю жизнь, слепо глядя перед собой. Софи погадала, нет ли тут где-нибудь кнопки, при нажатии на которую корова замычит, или покакает, или начнет пережевывать жвачку, или сделает еще что-нибудь. И обратилась за помощью к каталогу:
«Статуя изготовлена из папье-маше, бумажная составляющая которого образована шестьюдесятью тысячами банкнот по 50 фунтов стерлингов каждая, и обклеена новыми банкнотами того же достоинства.
Рога и глаза коровы покрыты лютецием, самым драгоценным из металлов мира и наиболее тяжелым и твердым из редкоземельных элементов. Получение его в сколько-нибудь значительных количествах обходится очень дорого, поэтому он почти не имеет, если имеет вообще, коммерческого применения. Лютеций не токсичен, однако его порошок является пожаро- и взрывоопасным».
— Время истекло, мадам, — сказал служитель выставки. — Выходите, пожалуйста.
Вернувшись в зал, Софи дочитала посвященный корове текст:
«Создание „Денежной коровы“ спонсировалось Ассоциированным королевским банком и компаниями „Салзар-Штейнберг Секьюрити“ и „Парк Виста Кэпитл“. Сейчас ее можно приобрести за 8 миллионов фунтов стерлингов».
Софи пошла поискать Назиму. Может быть, та сумеет объяснить ей суть и смысл «Денежной коровы». Почему она стоит так дорого, понятно — Лайэму Хоггу необходимо покрыть свои расходы, — но, может быть, Софи что-то в ней упустила? Увы, лимузин Назимы уже увез ее в Хейверинг-Атте-Бауэр, и спускаться на холодную Дувр-стрит Софи пришлось в одиночестве.
Когда Софи, собираясь остановить такси, соступила на мостовую этой улицы с односторонним движением, мимо нее пронесся, нарушая все правила движения, не потрудившийся включить фонарик велосипедист, обругавший ее, когда она с гулко забившимся сердцем отпрыгнула на тротуар.
В 7.45 Джон Вилс случайно столкнулся на лестнице своего дома в Холланд-парке с сыном. Пока они стояли, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь придумать, что бы такое сказать, пискнул, уведомляя о новом сообщении, один из шести мобильников Вилса, и он ушел в кабинет прочитать его. Отправителем значилось придуманное самим Вилсом имя «Кяад», кодовое обозначение, то есть «Даяк» задом наперед — так называлось обитающее в Ост-Индии племя охотников за головами. Стало быть, послание поступило от Стюарта Теккерея, а выглядело оно так: «Наш общий друг говорит да, опред.». Вопрос, который Вилс попросил задать, касался долговых обязательств АКБ. К тому времени, когда он закончил короткое, но бурное празднование своей удачи, Финн лестничную площадку покинул, и созданная им неловкость миновала.
Джон Вилс включил в кабинете плоские экраны и проверил разброс установившихся по всему миру цен. Все пребывало в порядке, все шло так, как должно было идти, и он ощутил удовлетворение инженера, тщательно протестировавшего каждую из деталей подвижной системы. И все-таки, думал Вилс, на свете есть только одна вещь, такая же грустная, как проигранная битва, и это — битва выигранная… Точность планирования, бесспорный артистизм осуществленной им и Даффи операции вот-вот должны были принести Вилсу ошеломительную победу, коей он так жаждал, однако, думая о роли, сыгранной в ней Райманом, о слухах, которые пришлось распустить, чтобы взвинтить цену акций Ассоциированного королевского, он ощущал… Не то чтобы вину, нет, но… В сущности говоря, впервые с его молодых лет, с тех пор как он начал заключать, опираясь на «инсайдерскую информацию», фьючерсные контракты, Вилс проделал нечто такое, что шло вразрез со всеми правилами, какие были установлены регуляторными органами. Все-таки тогда он был лучшего мнения о себе и настолько верил в превосходство своих способностей, что не снисходил до поступков, которые совершались другими сотрудниками банка едва ли не каждый день. Жаль, что для этой операции потребовалось предварительное унижение, хоть таковое и свелось к небольшой интриге, необходимость которой определялась сложностью намеченного им совершенно законного маневра; ничего такого уж страшного она собой не представляла, и тем не менее, когда Джон Вилс вспоминал о ней, его охватывало чувство… Какое тут требуется слово? Тоскливое, что ли. Чувство отчасти тоскливое.
Наверху Финн, сидя на любимом своем месте — у спинки кровати, вглядывался в плоский экран телевизора, где началась трансляция футбольного матча. Любимая его команда, та, за которую он болел с семи лет, играла с клубом, только что приобретшим, подобно «Команде мечты» Финна, «Штыка» Боровски.
На обтянутых джинсами костлявых коленях Финна покоился открытый ноутбук — там были последние статистические данные и прочие новости, касавшиеся его «Команды мечты». Сегодня в реальных матчах участвовали еще трое из одиннадцати игроков Финна, так что для него это был большой вечер.
— Я вижу, Фрэнк, начал разминаться новый игрок, «Штык» Боровски, — час спустя произнес комментатор. — Как по-твоему, может быть, в последние двадцать минут матча нам предстоит понаблюдать за его игрой?
— Да, Джон, похоже на то. Думаю, он заменит большого болгарина. Влад убегался до упада, но пробить оборону противника так и не смог. Не исключено, что Боровски удастся найти выход из этого тупика.
— Дааааа, — к собственному удивлению, выдохнул Финн и пронзил кулаком воздух над своей головой.
«Штык», уже оставшийся в одной лишь форме команды, наклонился, коснулся пальцами носков своих бутсов и принялся выслушивать указания, которые давал ему на ухо Мехмет Кундак. Главный тренер был одет в дубленку до колен, сообщавшую ему сходство с анатолийским пастухом, традиционные очки его совсем почернели от прожекторов. «Штык», слушая тренера, кивал, хоть Финн и сомневался, что тот понимает каждое слово. Кундак выразительно рубил воздух рукой, потом быстро повращал запястьем и, наконец, пристукнул себя пальцем по виску. Уж больно сложный, подумал Финн, выбрал он способ втолковать «Штыку», что ему непременно следует забить чертов гол. Наконец, один из судей — человек, неизменно выполнявший эту работу на каждом футбольном матче и способный появляться с промежутком в пару минут в местах, отстоящих одно от другого на 200 миль, — поднял над головой истыканную лампочками доску, на которой горела цифра 9, и Влад «Ингалятор», опустив голову, трусцой покинул поле, — минуя «Штыка», он даже не взглянул на сменщика и не пожал ему руку. Кундак шлепком по мягкому месту пожелал «Штыку» удачи, и английская карьера поляка началась.
