Дотянулся до халата на полу, смешной, почему-то он стеснялся ходить по комнате голым. Поднялся с постели, запахнулся и наклонился над Маришиной кроваткой. Улыбнулся:
— Спит.
— Вот и не буди.
— Поздно. Кажется, проснулась.
— Сейчас запросит есть, а у меня еще ничего не готово, — я крутанулась на месте, почему-то до сих пор не получалось так сразу, на автомате, ориентироваться в собственном доме. Шагнула к двери, и Михайль напутственно набросил мне халат на плечи, нашел, из-за чего беспокоиться.
Уходя, мимолетно оглянулась: он взял ее на руки, еще полусонную и потому тихую, поднес к окну и увлеченно что-то нашептывал, указывая на рассвет и капель.
Я варила кашку, ритмично помешивая ложкой в тефлоновой кастрюльке на современной снежно-сверкающей плите, и шумела запрограммированная кофеварка, и щелкнул, отключившись, тостер, и все это было излишне и прекрасно, самой своей необязательностью подтверждая непотопляемую прочность моего мира, нашего мира, нашего сада камней. Кажется, теперь я понимаю, почему девочка Таша так гордилась своими штампованными пластмассовыми игрушками — потому что можно ведь и без них, запросто, спокойно, не чувствуя потери; зато с ними приходит искристое ощущение сверхгармонии, переполненности, радости через край.
Но почему, интересно, она не хотела позировать Михайлю?
…После завтрака мы пошли гулять — под солнце, в капель, в новорожденную весну. Тропинку занесло в метель, и рыхлый снег уже без малейшего звука пружинил под ногами, налипал на подошвы и на полозья коляски, странно все той же, из корзины, из прошлой жизни — ну, так получилось, потому что Михайль пока не ездил за покупками в город. Лес чернел на глазах, сбрасывая пластами временные белые одежды, наброшенные бурей. С ветвей капало в сложносочиненном ритме, снег под деревьями превратился в изрытую дырчатую губку, иногда попадало и по голове — звонким ударом, каждый раз неожиданным, как выстрел.
Михайль катил вперед коляску, то и дело налегая с заметным усилием, когда она буксовала в липком снегу. И оглядывался по сторонам, любуясь, восхищаясь, запоминая, задумывая. И подмигивал мне: видишь, мол? И еще, склонив голову набок, улыбался в коляску, внутрь, в белое кружевное убежище внимательных черных глаз.
Маринка не спала. Похоже, поняла наконец, что сон — не единственный и далеко не лучший способ провести прогулку. Ее глазищи двигались туда-сюда и видели, я знала точно, смешное в ракурсе отцовское лицо, и кружащиеся прозрачные кроны, и летящие вниз, будто из одной точки, сплошным стеклянным конусом или веером, стремительные капли. Ей нравилось на них смотреть, и она смотрела. В коляску они не залетали, ни единая: такая вот хорошая, функциональная конструкция, все-таки ее придумала я.
А я всегда умела придумывать.
* * *
Здравствуйте, уважаемая фрау Марков!
Это сугубо официальное письмо, и я просил бы вас воспринимать мое послание именно так. Я ознакомился с вашим оригинальным сценарием под условным названием (у вас же всегда так пишут, подстраховка из соображений авторских прав?) «Два человека». Компания «Гроссштадт», фактическим владельцем и председателем совета директоров которой я являюсь, готова принять участие в производстве кинокартины в качестве основного финансового партнера. Продюсирование фильма, подбор съемочной группы и прочие творческие вопросы будут оставлены всецело на ваше усмотрение, фрау Марков.
Как мне стало известно от моего и вашего давнего партнера в сфере кинематографии (вы знаете, о ком я говорю), вы рассматриваете вариант государственного финансирования картины. Со всей искренностью не рекомендую вам останавливаться на этом варианте. С вашим государством нельзя иметь дел ни в каких вопросах, а в творческих особенно.
Но ты все равно не послушаешься, я же знаю. Я собирался оказать тебе помощь анонимно, через подставных лиц и фиктивную фирму, но это было бы унизительно для тебя, ведь такие вещи все равно не могут оставаться в тайне от начала и до конца. Пойми, Марина, я предлагаю тебе сотрудничество не только потому, что ты — это ты, и тем более не из-за того, что я до сих пор надеюсь… Это было бы пошло, я понимаю. Странно и страшно, что ты почему-то не понимаешь.
Я действительно прочел сценарий, мне предоставил такую возможность И. Э., вряд ли он согласовывал свои действия с тобой, но тебе не стоит растрачивать нервы еще и по данному поводу. Марина, это будет хороший фильм. Если, конечно, его снимешь ты и тебе никто не будет мешать.
Представляю, как ты смеешься, как запускаешь пальцы в свою гриву цвета соли с перцем (давно тебя не видел, возможно, ты уже носишь другой цвет?), как говоришь снисходительно: Отто, ты же ничего в этом не понимаешь. Это не совсем так, Марина. За прошедшие годы я существенно пополнил свои знания в области кинематографа, развил вкус, казавшийся тебе бюргерским, хоть он и никогда таковым не был. Я собрал неплохую коллекцию кинофильмов на DVD и желал бы ее тебе показать.
Помнишь, когда-то мы говорили с тобой о саде камней? О той высшей гармонии в себе и в мире, к которой необходимо стремиться, несмотря на то, что она недостижима? Постарайся понять: своим отказом — а я его, к сожалению, предвижу — ты если и не разрушишь свой сад камней, то отдалишь его от себя на слишком большое расстояние для одной-единственной человеческой жизни. Если же сделаешь шаг мне навстречу, то тем самым получишь как минимум передышку, период истинного творчества, а значит, и возможность обустроить и приблизить свой сад.
Ты меня знаешь, я ничего не потребую взамен. Соглашайся. Напиши хотя бы, что обдумаешь мое предложение; я сочту эту формулировку не вежливым отказом, а и вправду готовностью подумать и согласиться.
Дубликат письма (его деловой части, разумеется) я направляю И. Э., чтобы тебе не пришлось самой вводить его в курс дела. Думаю, он примет мое предложение без каких-либо значимых оговорок. Не знаю, впрочем, насколько для тебя ценно его мнение.
Подумай сама.
Жду вашего ответа, фрау Марков.
Отто Висберг, председатель совета директоров компании «Гроссштадт-Ltd». * * *
— Объективная реальность, Чернобурка, это компромисс. Результат договора между людьми, заключенного для удобства взаимодействия — и только. Больше она ни на что не нужна. Нечто вроде правил этикета, ну ладно, пускай дорожного движения. Ты когда-нибудь видела, чтобы кто-то ни разу в жизни не нарушал правил?
— Не знаю. Ты, наверное, постоянно нарушаешь.
— На себя посмотри. На самом деле никакой объективной реальности не существует. Ага, ничего себе сказанул — «на самом деле»… По большому счету, все живут в своих мирах и сами их придумывают. А ты еще удивляешься.
— Все?
— Ну хорошо, не все, это я загнул. Конечно, большинство предпочитают не творить, а встраиваться. В ту реальность, которая поближе. Созданную, допустим, их родителями, школой, двором, армией, институтом, женой, мужем, работой, начальством, друзьями, обществом, церковью, массмедиа, государственной идеологией… До многих, кстати, рано или поздно доходит, что их собственная реальность была бы куда лучше приспособлена для жизни. Но прорваться в нее не так-то просто — потому что стоит блок. Довлеет ценность этого компромисса, общественного договора, на который далеко не каждый осмеливается посягнуть. А если и попробует, не имея ничего по-настоящему своего за душой, то это обычно плохо кончается.
— Тюрьмой, психушкой?
— И зачем я тебе рассказываю, Чернобурка, ты же сама знаешь. Но это не про нас с тобой. Мы-то всегда все придумывали себе сами. А что придумано — уже существует. Если в человеке достаточно творческих сил, чтобы создавать собственную реальность, так называемая объективная теряет всякий смысл, может заткнуться, поджать хвост и отползти в сторонку. Зачем она нам?
— Ты сам сказал: для взаимодействия с другими людьми. Видишь ли, для того чтобы организовать съемочный процесс, приходится взаимодействовать с чертовой прорвой…
— Правильно. Ты сама всю жизнь сознательно устанавливала в себе этот блок, а так оно еще хуже. Потому тебя и пробивало в твою настоящую реальность — с криком, с болью, на грани, я же помню. Бедная моя Чернобурка, дикий мой зверь…
— Тихо! Слышишь, по-моему, Маринка… нет, вроде бы показалось. Совершенно необязательно меня жалеть. И потом, еще неизвестно, куда именно оно… пробивает.
— Ой, только не разводи мне тут мракобесия, договорились? Не терплю, когда люди, способные создавать, творить — сами! — прячутся за какие-то искусственные построения и величины, плодят лишние сущности. Зачем, ты мне можешь объяснить? Я думаю, чтобы уйти от ответственности за сотворенное, так оно, разумеется, удобнее и легче, иногда ведь получается такое, что самому становится страшно.
