После завтрака Хонда снова, в одних шортах и рубашке поло, вышел под это сияющее утреннее небо, прилег у бассейна и стал, забавляясь, черпать рукой воду.
— Что ты там делаешь? — опять позвала Риэ, убиравшая после завтрака посуду. На этот раз он не ответил.
Риэ через окно пристально смотрела на сумасбродства пятидесятивосьмилетнего мужа. Прежде всего, ей не нравился его внешний вид. Человеку, имеющему отношение к закону, не следует надевать шорты. Из-под них торчат слабые, дряблые, белые ноги. Рубашка ей тоже не понравилась. Под ней не чувствовалось молодого, крепкого тела: на спине, на рукавах она висела так, будто Хонда закутался в водоросли. Риэ с интересом наблюдала за мужем, увлеченным столь странным занятием. Она испытывала своего рода удовольствие, будто ее гладили против чешуи, под которой укрылись чувства.
Спиной почувствовав, что Риэ, смирившись, ушла в дом, Хонда спокойно погрузился в созерцание прелестей пейзажа, отражавшихся в утреннем бассейне.
В роще кипарисовиков зазвенели цикады. Хонда поднял глаза. Фудзи, которая совсем недавно была напоена цветом благородного вина, сейчас, в восемь утра, стала темно-фиолетовой, а в переливах оттенков зеленого вставали у подножия редкий лес и очертания поселка. И когда Хонда разглядывал летнюю, синего цвета Фудзи, он нашел маленькое развлечение, которым мог наслаждаться в одиночестве. Это был тайный способ увидеть в разгар лета зимнюю Фудзи. Если на некоторое время сосредоточить взгляд на темно-синей горе, а потом неожиданно перевести его на голубизну неба, то Фудзи, по-прежнему стоящая перед глазами, станет белоснежной: на мгновение на фоне голубого неба возникнет девственно белая гора.
Как-то незаметно усвоив способ, каким можно было это осуществить, Хонда поверил, что есть две горы Фудзи. Рядом е летней Фудзи всегда есть зимняя. Ослепительно белая сущность феномена рядом с ним самим.
Значительную часть поверхности воды в бассейне занимало отражение гор Хаконэ. Лето в полных зелени горах было удушливо-жарким. По небу, опрокинувшемуся в воду, сновали птички, кормушку посетил старый соловей.
Да. Вчера он убил рядом с беседкой змею. То была полосатая змейка. Длиной чуть больше полуметра, но чтобы она не испугала сегодняшних гостей, он убил ее ударом камня по голове. Это маленькое происшествие вчера весь день занимало Хонду. Внутри словно сидела черная стальная пружина — перед глазами стояло масляно сверкавшее тело, корчившееся в смертельных судорогах. Ощущение, что и он превратился в убийцу, усугубляло и без того мрачное настроение Хонды.
Бассейн. Хонда протянул руку и поболтал ею в воде. Летние облака превратились в хрустальные осколки. Достроенный бассейн наполнили водой шесть дней назад, но пока в нем еще никто не купался. Хонда с Риэ были здесь уже три дня, но Хонда, под тем предлогом, что вода холодная, ни разу не окунулся.
Бассейн вырыт исключительно для того, чтобы увидеть обнаженное тело Йинг Тьян. Все остальное было не в счет.
Издалека доносились звуки ударов молотка. Соседний дом — дом Кэйко начали перестраивать. После того как ей вернули усадьбу в Токио, Кэйко стала редко появляться в Готэмбе. Отношения с Джеком как-то охладели, новый дом Хонды разжег в ней чувство соперничества, и она принялась строить практически заново огромное сооружение. Кэйко сообщила, что нынешним летом вряд ли можно будет в нем жить, поэтому она проведет летний сезон в Каруидзаве.
Хонда поднялся на ноги и, чтобы спрятаться от начавшего припекать солнца, с усилием открыл пляжный зонт над столиком, сел в его тени на стул и снова принялся смотреть на воду в бассейне.
Выпитый за завтраком кофе еще продолжал действовать — у него немел затылок. Белые линии на дне бассейна, имевшего размер девять на двадцать пять метров, напомнили о спортивных соревнованиях, что были в далекой юности, вызывали в памяти те проведенные известкой белые линии и мятный запах салициловой мази. С геометрической точностью везде проводились чистые, белые линии, а потом что-то происходило. На самом деле это были не его, чужие воспоминания. Юность Хонды никак не была связана со стадионом.
Белая линия напоминала скорее черту, которая шла посреди ночного шоссе. Хонда неожиданно вспомнил маленького старичка, с неизменной тростью прогуливавшегося в вечернем парке. Один раз он встретил его на тротуаре, освещенном фарами автомобилей. Старичок выпятил грудь и повесил трость с ручкой из слоновой кости на руку, трость волочилась по земле, поэтому он неестественно задирал локоть и двигался с еще большей чопорностью. По одну сторону тротуара тянулась благоухавшая майская роща. Старичок выглядел как отставной военный, казалось, что во внутреннем кармане он бережно прячет ставшие ненужными теперь ордена.
Во второй раз они встретились в темноте рощи. И Хонда вблизи наблюдал, как тот пользуется тростью.
Обычно, когда парочки встречались в роще, мужчина обнимал женщину, прижимая ее спиной к дереву. Редко было наоборот. Так вот, когда молодая парочка приблизилась к дереву, старичок прилип к стволу по другую сторону, Хонда в темноте с довольно большого расстояния увидел, как из-за ствола медленно, словно крючок, высовывается ручка трости. Хонда напряг зрение и по трости сразу узнал хозяина.
Девушка обеими руками обвила мужчину за шею, тот соединил руки у нее на спине. В свете автомобильных фар блеснули напомаженные волосы на затылке. Белая ручка трости некоторое время блуждала в темноте. Вскоре, будто решившись, этот крючок зацепил подол женской юбки. И со скоростью, свидетельствовавшей о необычайной сноровке, в один момент задрал юбку до самой талии. Открылись белые бедра, причем все было проделано так ловко, что женщина не почувствовала прикосновения холодной слоновой кости.
Женщина тихим голосом повторяла: «Нет, нет…», потом даже сказала «Что-то холодно», но мужчина, увлекшись, не реагировал, а женщина, как и всякая другая, не обратила внимание на то, что если он обнимает ее обеими руками, значит, руки у него заняты.
…Каждый раз, вспоминая эту скверную шутку, этакую «самоотверженную помощь», Хонда не мог сдержать улыбки, но когда он вспоминал о существовании мужчины, который средь бела дня заговорил с ним у входа в магазин для иностранцев «Мацуя», к толике юмора примешивалась тревога. Наверное, есть какая-то несправедливость в том, что вещи, доставляющие тебе истинное удовольствие, возбуждают у других отвращение, ты должен постоянно это чувствовать, более того, без этого отвращения уже не мыслишь удовольствия.
Жуткое до содрогания отвращение к себе становится неотделимым от сладчайшего искушения, самоуничижение сливается с сознанием того, что ничто не сможет тебя исцелить. Непоправимость бытия дает почувствовать бессмертие.
Хонда снова подошел к бассейну, наклонился, зачерпнул дрожащей воды. Он осязал богатство, которое ухватил в конце своей жизни. Летнее солнце припекало затылок, напоминая о том, что лето уже в пятьдесят восьмой раз посылает в него свои зловещие стрелы и усмешки. Не такой уж несчастной была его жизнь: он во всем следовал рассудку, благополучно избежал гибельных рифов, было бы преувеличением считать, что в его жизни не было счастливых моментов, и все-таки каким скучным было это плавание. Немного утрируя, он мог бы сказать, что жизнь была мрачной.
Это заявление как бы предполагало выяснение отношений. «В нашем с тобой общении не было никаких удовольствий, никаких радостей. Ты, хотя мне это было не в радость, упрямо навязывала мне свою дружбу, окутывала своей сетью. Заставляла экономить эмоции, дала избыток собственности, истинный смысл жизни заменила бумажным мусором, разум — мебелью, красоту сделала постыдной». Жизнь отправила в ссылку его привязанность к закону, уложила в больницу смелые идеи и вообще изрядно потрудилась, чтобы ввергнуть его в невежество. Она была как грязные, пропитанные кровью и гноем бинты на нарыве. Их, эти бинты, которые обматывают душу, каждый день меняют, и больной — молодой ли старый — всякий раз вскрикивает от одной и той же боли.
Хонда чувствовал, что где-то в сверкающей над горами голубизне прячутся огромные мягкие руки величавой сестры милосердия, которой поручено исцелять от этих пустых дней жизни. Эти руки нежно коснутся его и снова вернут к жизни. И белое облако, висевшее в небе над перевалом Отомэ, — это новые, ослепительно белые, неправдоподобно чистые бинты.
А как он выглядит со стороны? Хонда знал, что может взглянуть на себя достаточно объективно. Со стороны — Хонда самый богатый из адвокатов, на склоне лет он может спокойно наслаждаться жизнью, и это дано ему в награду за то, что за долгие годы работы судьей и адвокатом он никогда не злоупотреблял своим положением и законно поддерживал справедливость, поэтому, пусть ему и завидовали, упрекнуть его было не в чем. То была награда, которую он, пусть и с большим опозданием, получил за свое гражданское терпение от общества. Теперь, если паче чаяния и обнаружится какая-нибудь мелочь, достойная порицания, ему с улыбкой ее простят, как невинную, свойственную человеку слабость. В общем, в глазах света он «имеет все», кроме детей. Супруги не раз обсуждали, не взять ли приемного ребенка, другие тоже им это советовали. После того как они получили деньги, Риэ уже не хотела касаться этого вопроса, да и Хонда потерял к нему интерес. Они боялись чужого человека, который войдет в их жизнь ради денег.
