- Даешь ли ты отчет себе, Владислав, что если б я Могилевского не взял бы нынче на кунштюк, эта бравая славянская орда уже топтала бы на плацу твои зубные протезы, тройной попрыгунчик, тварь ты злокачественная?
Часть Словаря внезапно свернула к полусотне экзекуторов, мокнущих в стороне и в ожидании, когда их полководцы базар прикроют.
- Надо поговорить, - хрипло выдавил Словарь.
- Валяй, - согласился я без особого энтузиазма. - У тебя сколько времени?
Словарь встряхнул запястьем с рыжими котлами.
- Пятнадцать двадцать.
- У меня десять. Но в минутах.
- Прикажи своим, - Словарь кивнул на похоронную команду.
Я жестом подозвал уголовника с татуировкой на лбу. Тот, поддержавши фасон, вразвалочку подкатился и небрежно махнул пятерней у козырька.
- Штаб-фельдфебель Дикий.
- Веди бойцов, штаб-фельдфебель. В казармах по случаю траура уставные отношения отменяются. Флаг приспустить. Всем братьям за упокой Могилы по литру шнапса и полудюжине пива темного. За доблесть и натиск пить стоя.
- Это по-нашему, капеллан, - золотые коронки фельдфебеля тускло блеснули в пелене.
- Кто будет скалиться, тому в зубы. Кругом.
Фельдфебель серьезно и по-военному отдал мне честь, развернулся четко. Отряд быстро составился в колонну по четыре, и через минуту его не стало.
Унижение Словаря в глазах орденского братства было продиктовано сугубо воспитательной мерой, и совсем не в отношении Словаря. Словарь загнулся вместе с альбиносом. Каждый брошенный в Могилу камень срикошетил по влиянию Гроссмейстера на бытовых и рецидивистов, объединившихся под флагом, пошитым из расовых предрассудков и княжеских ассигнаций. Но я слишком понимал: Орден без наводимой рукою Могилы и Перца с Лавром железной дисциплины, за сутки обернется в армию насильников и мародеров. Лавра попросту не достанет, чтобы удержать в повиновении банду отщепенцев, которых междоусобица их собственных главарей лишила единящей веры в святость и обязательность какой-то миссии. Любой. Какой угодно. Хоть миссии освобождения Иерусалима от китайцев. Но я обязан был вернуть им такую веру.
Вогнать их в казармы, напоить, осудить, почтить, и занять работой. И занять образовавшийся вакуум в их мозгах иллюзией продолжения чего-то. Хоть на сутки, на двое. Пока они сами не займутся спасением собственных шкур.
- Ты лучше выкладывай, коли потребность - напомнил я нервно курившему Словарю. - У меня осталось восемь из десяти. У тебя примерно столько же.
И Словарь заговорил. Говорил он минут шесть без остановки. О том, что я друг его пожизненный. Что в мыслях его не роилось губить мой уклад. Но все в его нутре подсказывало, что я должен здесь оказаться. Что настанут роковые часы, когда я только смогу выправить стечение. Спасти его от пагубы. И так оно и случилось. И теперь я, собравши всю власть в своих кулаках, организую здесь полный хаос. Главное, что уголовников сдержу. Они охраняют периметр и дворы цехов, а там все. А я выручу. Я талант. Он за меня ручается. Всю эту пургу он высадил одним духом, и объявил, что теперь ему надобно срочно в кадры. В кадрах бедлам. Среди контрактов черт ноги переломает. Наконец, он заткнулся. Минуту ушла на молчание и очистку моих сапог от налипшей глины. Еще около тридцати секунд пошло на мое пророчество:
- Борис Александрович тебя имеет, Словарь. Закон прибавочной стоимости. Чем больше фабриканты прибавляют конторским, тем дороже им стоит контора. За это фабриканты имеют конторских служащих. В каждое отверстие он тебя имеет, Словарь. Но кончит не он, а ты. Где-то по дороге к лимузину ты кончишь. На мусорной свалке. Ты набираешь вес прямо пропорционально увеличению объемов производства RM 20/20. Тяжелые словари лишний балласт. Потому их сбрасывают со счета.
Словарь только усмехнулся:
- Это тебе кажется, что ты все знаешь, дурашка.
Точно дуэльный барьер, я бросил между нами использованный для сапожного очищения грязный черенок. Мы со Словарем разошлись, и более не сходились.
Пикировка наша совсем была бы напрасна, если бы не купеческая восточная пословица: «Собака лает, караван идет». Отстраненный мной от постыдной экзекуции штык-юнкер на пару с шефом безопасности бургомистра Анечкой Щукиной успел нарыть в капитанском саду урожай из двух чемоданов, обшитых брезентом, и доставил их в мою резиденцию. Больше того. Успел смотаться в отсутствие Словаря на химический комбинат и увести в казармы дежурную роту славянского караула. Таким образом, корпуса «Франконии» остались под охраной группы наемников, пусть вооруженных и с отменной боевой подготовкой, но вряд ли способных устоять под натиском дружины анархистов, славянской уголовной пехоты и зеленых повстанцев. И для сборки боеспособного ополчения мне еще предстояло сагитировать Полозова. А это было трудно. Почти невозможно. Сагитировать Полозова мог только он сам. И только сломив свою преданность хозяину во имя спасения двух с половиною сотен обреченных неудачников.
ТРОМБПосле полуночи в резиденции бургомистра мы на троих гоняли растворимый кофе с галетами. Лавр степенно докладывал о ходе казарменной перестройки:
- Две казармы из трех на бревна раскатали. Плот слоеный пятьдесят на сорок пробили скобами. Бревна в два наката обшили доской.
- Доски откуда?
- Штаб разобрали. Что там планировать?
- А винный погреб?
- Погреб цел. Над ним клозет поставили временно.
- Это пока его фекалиями не затопит?
- Пока не отремонтируют. Я лично замок навесил.
Лаврентий замолчал, переливая кофе в блюдце. Его какое-то школярское ожидание похвалы от наставника, да еще в присутствии возлюбленной, полагалось оправдать.
- Находчиво, - вырвалось из меня отчего-то именно вслух признание его искрометной фантазии. - Хрен бы мой котелок такое сварил.
Вьюн поперхнулась, закашлялась, выскочила вон, прибежала назад и брякнулась на диванчик.
- Не в то горло. У меня их два.
- По спине надо постучать, и все пройдет, - отсоветовал штык-юнкер.
- Что пройдет? - Вьюн, вскочивши с диванчика, подлетела к столу, звонко шлепнула по спине Лавра, выхватила у него блюдце и, развернувшись, точно дискобол вокруг собственной оси, метнула в дальний угол предмет казенной сервировки. - Улетело. Жаль. А что все, Лавочка? Что все должно пройти? И у кого пройти? Ты о чем? О наших отношениях, или вообще об отношениях?
- Сядь, - сказал я Вьюну. - И заткнись.
- Я-то сяду! - продолжала бушевать Анечка. - Я-то заткнусь! Только пусть мне этот лом сознается, какая сука ему напела, что кофе из блюдца пьют!
- У нее был трудный день, - извинился Лавр за возлюбленную.
- У меня был трудный день! - Вьюн разошлась не на шутку. - У бургомистра был трудный день! Даже, ты удивишься, Лавочка, у Могилы был трудный день! Но кого из нас ты нашел дующим кофе из блюдца?
- Тогда выйди, - сказал я Вьюну.
Она вышла, громко хлопнув дверью, обитой войлоком. Мы с Лаврентием закурили.
- Женщины, - заметил он философски.
- Точно, - согласился я с философом. - Но ты про плот не закончил.
- Штабная доска разошлась на днище. Вопрос. Где доска на палубу?
- Когда в казарму вернешься, часовню вели разобрать.
- Уже. Согласно распоряжению игумена.
Хитрость и простодушие, доверчивость и постоянная опаска, бесшабашная щедрость и скупой расчет. Порой удивительно разбросанные черты заключает в себе славянская натура, подобная оркестру, где отыщется всякий инструмент.
И уживается такой оркестр без любезных умам русских писателей внутренних конфликтов, и не ведают его инструменты, когда вступать, а так. Импровизация.
- А кто у нас игумен? - вернулся я в резиденцию.
- Да ты, отец. Братья-славяне более не желают над собою немецких порядков. Магистра и капеллана в шею. Нынче ты как игумен. Я сотник. Другой сотник Дикий. Ему братья любо крикнули.
- Сотник, так сотник. Штык-юнкер вообще артиллерийское звание. И Орден, чай, упразднили?
- Отшумел наш орден.
- Что же теперь?
- Теперь мы братина.
«Чудны дела твои, Господи, - подивился я, рассматривая довольного собою Лавра. - Немецкие славяне надрались бы в совершенный свинарник. Русские уголовники помянули вора в законе Могилу сдержанно, завернули рукава, да и пошли древесину тесать. Труден мир наш при тихой погоде, а дай ненастью грянуть, сплотится распоясанное общество, и на тебе братский плот за три с половиной авральные склянки, да еще и двойной, и пятьдесят на сорок».
- А образ Богородицы где? - спохватился я, вспомнив разобранную часовню.
- Игумен благословил укрепить на мачте, как православное знамя. Оборонит нас Богородица.
- Еще и мачту поставили?
- И мачту. И парус пошили четвертым отделением. И весло гребцов на восемь с кедровой лопатой. Гроссмейстерский стол на лопату спилили, зато надежность. Платформа устойчивая. Примет весь личный состав с недельным сухим пайком. Коробок тридцать водки тоже.
