– Не помню… – соврал писатель.
– А я помню! Чресла еще ноют после скорых объятий, а ты уже клянешься в любви другой! Вы скрытный человек, коллега! Кстати, договариваясь о месте встречи, Борька всячески пытается увильнуть от трубача, предлагает: Нескучный сад, Сокольники, Парк Победы…
– Парка Победы тогда еще не было.
– Правильно. Видите, и я уже начинаю чистить тапочки зубным порошком. Рановато. Но Юлия неумолима: только возле Трубача и нигде больше. Как и все женщины, она склонна к сентиментальной символике. Знаете, у меня была одна учительница…
– Это та, которая в дневнике сына назначала вам свидания?
– Нет, другая. Та к вот, она десять лет хранила у себя мою запонку, которую я обронил во время нашей единственной ночи любви. А вернула ее, только когда на излете своей женской ликвидности собралась замуж. Передала через знакомых с запиской: «Ты так и не пришел за ней. А я ждала!» Вообразите, она ждала десять лет, а я даже не помнил, где потерял запонку!
– Вы отклонились.
– Да, в самом деле. В общем, так: наша Юля о будущем ребенке хочет сообщить своему избраннику именно там, где они поклялись друг другу в вечной любви. Как сказал Сен-Жон Перс, все измены начинаются с клятв в верности. И вот они сошлись. Это будет свидание без единого слова. Понимаете? Едва они встретились глазами, Юля все сразу поняла. Ах, как я это сниму! Она горько усмехается, поворачивается и безмолвно уходит. Он что-то кричит вдогонку, пытается оправдаться, зачем-то признается в измене с омерзительными подробностями…
– Вы же сказали, это свидание без слов?
– Вы, Кокотов, гомеопат, а не художник!
– Допустим. Но почему она не избавилась от ребенка?
– А сами-то вы как думаете?
– Ей сказали: если она сделает аборт, детей у нее больше не будет. И еще она, конечно, надеется, что Борис передумает и вернется…
– А давайте-ка усложним ситуацию: с первого курса в Юлю безнадежно влюблен студент с факультета дефектологии, будущий логопед… Имя?
– Никита?
– Прекрасное имя для безнадежно влюбленного логопеда! Он постоянно зовет ее замуж, а она отшучивается с лукавым целомудрием любящей и любимой женщины. Он уже почти стал другом, правда, без права на мечту о теле. И вдруг Никита замечает: с Юлей что-то случилось. Более того, цепким взглядом он определяет: неприступная однокурсница беременна. Это шанс! Никита снова зовет ее замуж, обещая быть хорошим отцом будущему ребенку. И она соглашается: для нее это и месть Борису, и выход из тупика… Все ведь будут думать, что это ребенок Никиты!
– Погодите! Но мужа Юли зовут Костя!
– Андрей Львович, прошу вас не перебивать меня по пустякам! Ладно – Костя. Какая разница!..И вот две свадьбы, две невесты, два жениха. Первая богатая, изобильная, с могучими гостями… В «Праге». Нет, лучше в «Метрополе». Чиновный отец поглядывает на свеженького зятя как на досрочно введенный в строй объект большой химии. Ксения торжествует. И только ее мудрая мать, Елизавета Марковна, усталая хранительница полупогасшего семейного очага, давно привыкшая к банным изменам мужа, предчувствует недоброе. Вторая свадьба совершенно иная, скромная, студенческая, на квартире… Юля старается казаться веселой, шутит по поводу своего уже заметного животика. Друзья поддевают Костю, мол, тихоня, а такую девушку обрюхатил! Дефектологи, они, знаете, циничны, особенно смолоду. Но ему эти шутки не нравятся. Понимаете? Уже не нравятся. И в его еле заметной самолюбивой гримаске зашифрована уже вся катастрофа их будущей семейной жизни! Гости кричат: «Горько, горько!». Ах, как я это сниму! Я придумал фантастический ход! Феллини перевернется в гробу!
– Так уж перевернется!
– Обязательно, как Гоголь – перевернется и потеряет голову!
– Какой ход?
– Да ведь вы же разболтаете?
– Не разболтаю.
– Ладно, слушайте: когда молодые целуются, на месте Ксении мы вдруг видим Юлию, а на месте Кости – Бориса. Поняли?
– Сильно! – восхитился писодей. – А если сделать то же самое, но в первую брачную ночь?
– Не понял? Что-о? Кокотов, вы меня пугаете! Вам срочно нужна женщина! И сегодня же – иначе я останусь без соавтора!
– Никто мне не нужен!
– Ошибаетесь!
– Не ошибаюсь!
– Я вам добра хочу!
– Не надо!
Неизвестно, чем бы закончились эти пререкания, но в дверь грохнули так, что задребезжал казенный дулевский сервиз в буфете, а люстра под потолком качнулась, будто от землетрясения.
– Не успокоился, – вздохнул Жарынин.
– Кто? – не понял писатель.
– Сейчас увидите!
На пороге появился Розенблюменко, похожий на что-то среднее между королем Лиром и Тарасом Бульбой в исполнении звезды театра «Шолом». Лицо его было багрово, глаза грозно посверкивали из набрякших мешков, а живот бурно вздымался, чуть не разрывая «вышиванку». Очевидно, два лестничных пролета тяжело дались его потрясенному до основ организму. Люкс наполнился тяжким духом вчерашних излишеств. Следом за едва стоящим на ногах «игрохапом» в номер уверенно вошел плечистый, как Остап, Микола Пержхайло.
– Вымогаю реваншу! – задыхаясь, вымолвил Розенблюменко.
– Какой реванш, Андрюха, ты же помрешь! – урезонил однокашника режиссер.
– Зараз – Андрiй!
– Я за нього! – выступил вперед парубок.
– С мазепами не пью! – отрезал Жарынин.
– Тремтиш, москаль паганый! – усмехнулся Микола, и его красивое лицо покрылось гневным националистическим румянцем.
– Ну, смотри, сечевик, теперь оружие выбираю я! – предупредил рассерженный игровод.
– Злякав лысицю куркою!
– Водка под соленые огурцы! – после минутного раздумья объявил заступник Земли Русской так, будто предложил стреляться с трех шагов через платок.
При слове «водка» Розенблюменко позеленел, как хлорофилл, и его кадык тошнотворно заметался под небритой кожей, ища, где бы выскочить на волю. Бедняга, сбивая мебель, бросился в санузел, и через секунду оттуда донеслось судорожное рычание, словно там исторгался пещерный лев, отравившийся несвежим шерстистым носорогом.
– Чекай, москалю, я тоби не Розенблюм! Ты мэни й Курьск виддаш! – с ухмылкой чистокровного ужгородского арийца процедил Пержхайло и вышел вон, унося под мышкой незалежного товарища, окончательно обессилившего в очистительном надрыве.
– На чем мы остановились? – проводив их насмешливым взглядом, спросил Жарынин.
– На первой брачной ночи…
– Отлично! Но ведь это все, коллега, предыстория! Самое главное – встреча одноклассников через много-много лет. Для этого надо перенести героев в наши дни. Как? Думайте! – приказал игровод.
– Может так: они просыпаются после первой брачной ночи…
– А разве они могут не проснуться? Паленый алкоголь появился, мой анохронический друг, только через несколько лет, в середине катастройки…
– Дослушайте! – поморщился писодей. – Они просыпаются после первой брачной ночи в супружеских постелях… но через двадцать лет.
– Через двадцать лет? Неплохо! Хотя где-то уже было… – Режиссер причмокнул, точно пробуя идею на вкус. – Но вы все равно молодец! Ведь по тому, как именно просыпаются супруги, про них можно все понять! Сразу ясно: кто еще любит, а кто давно разлюбил и просто терпит эту двуспальную неволю. Увы, мой милый соавтор, пододеяльные механизмы счастья быстро изнашиваются или разлаживаются. Как справедливо заметил Сен-Жон Перс, в мире мало людей, умеющих красиво любить. Но людей, умеющих красиво разлюбить, еще меньше. Как вы думаете, дефектолог Костя все еще любит нашу Юлию?
– Полагаю, да… – подумав, произнес Кокотов.
– А вот я думаю: нет! – возразил игровод.
– Почему?
– Знаете, есть мужчины, которые надрываются от своего благородства и превращаются в ничтожество. Наш Костя – ворчливый, вечно обиженный неудачник. Несколько раз он начинал свое дело и проваливал. Приемную дочь он не то чтобы не любит… Кстати, как ее зовут?
– Вы же сказали, Нина!
– Разве? Лучше – Варя. Повзрослевшая, похорошевшая Варя, ни капли не похожая на него, – ежеминутное напоминание о чужой крови. И чем старше мужчина, тем это для него важнее. Кроме того, наша Юлия принадлежит к тому роковому типу женщин, которые истязают мужчин своей самодостаточностью. У таких дам, заметьте, глаза отрешенно-грустные даже когда они хохочут. У меня, знаете, была одна актриса. Страшное дело! Влюблен я был до сумасшествия, до стенокардии, долго добивался ее и наконец достиг. И что же? Вообразите: свидание, шепот, робкое дыханье, объятья, постель, как шторм у Айвазовского! Но вот, очнувшись после сладострастного обморока, она встает, задумчиво ходит по комнате, подбирает по частям свою разбросанную модную оболочку, медленно одевается. И вся в себе. Понимаете, вся! На меня если и взглядывает, то с неким удивлением… Словно я надувной резиновый «секс-бой», который, согласно инструкции, по окончании оздоровительной процедуры должен автоматически выпустить из себя воздух и так же самостоятельно убраться в чемоданчик… Понимаете?
