И тут Джонатан, с ликующим приливом облегчения, понимает, что, кем бы еще она ни оказалась (некоторые из возможностей его беспокоят), она прежде всего просто сумасшедшая. Возможно, этот тип умозаключений неизбежно отражается в выражении лица. Или, может быть, бабушка Бертильда просто очень восприимчивый человек. Как бы то ни было, она внезапно воспринимает Джонатана в неблагоприятном свете. Все равно — он чувствует себя много лучше.
Даже когда она бросается на него. Она — сумасшедшая, а он в безопасности! Отвали, Бертильда! Бертильда, уезжай! Она бессвязно вопит, и учителя с учениками сбегаются к ним по лужайке, когда ее на редкость сильные пальцы царапают лицо Бриджмена, а жесткие юбки цепляются за школьную форму со звуком, похожим на статический разряд. Пока двое мастеров по регби выпроваживают ее с территории школы, она выкрикивает различные оскорбления. В один из моментов озарения, которые иногда бывают у сумасшедших, она выпаливает: «Он мне не родня! Чужая кровь!»
Доктор Ноубл спрашивает Джонатана, все ли в порядке. Все хорошо, спасибо. Доктор Ноубл говорит (подразумевая бабушку Бертильду): неприятная история. Джонатан соглашается. После чего доктор Ноубл считает свои официальные обязанности выполненными должным образом и помещает бабушку Бертильду в чемодан с неупоминаемыми вещами, который все англичане, как почтальоны, таскают с собой. Неделей позже Джонатан получает письмо от мистера Спэвина, в котором тот советует не поддерживать более с бабушкой Бертильдой никаких контактов, чему тот, со своей стороны, уже поспособствовал некогда, поместив ее в приют на полуострове Гоуэр. Печальное было дельце, пишет он. Должно быть, не стоило отправлять ее в подобное место.
Вот это по-английски: линейно и последовательно катиться вперед по рельсам традиции и хороших манер. Следуй намекам, и будешь скользить бесконечно долго, на некоем социальном вечном двигателе. Игнорируй намеки, и вмажешься в стену.
Заявление, поданное Полом Гертлером в Кембридж, отклонено.
Они с Джонатаном хрустят по обледеневшей тропинке вдоль реки. Гертлер подробно рассказывает, как именно ему на все это плевать. Джонатан говорит, что ему очень жаль. Гертлер описывает, как оно все будет после революции, когда любой рабочий получит доступ к образованию, а люди будут должным образом обеспечены со стороны заботливого государства. Они вытряхивают сигареты из пачки и останавливаются, ссутулив плечи и глубоко спрятав свободные руки в карманы, их дыхание смешивается с сигаретным дымом в пушистые белые завитки. Зима изумляет Джонатана. Посеребренные поверхности листьев и белоснежное одеяло, укрывшее поля плоского Норфолка, мешают ему сосредоточиться на утопии Гертлера. В записной книжке, покоящейся в его кармане, появились записи: рождественские песенки и катание на коньках.
— У меня есть машина, — ни к селу ни к городу заявляет Гертлер. — Она припаркована у подсобок.
— Ты шутишь.
— Я серьезно. Она принадлежит моему отцу. Сомневаюсь, что он вообще заметил, что ее нет на месте.
— А что ты собираешься с ней делать?
— Как насчет Лондона?
И, впихнув себя в кашне и шляпы, они трогаются в путь. Руки Гертлера в шерстяных перчатках скользят по рулю. Автомобиль — довоенный «вулсли», просторный и импозантный. Гертлер заплатил служащему гинею за то, чтобы поставить машину в гараж, и теперь тот стоит с непроницаемым лицом, сложив руки на груди, и смотрит, как они отъезжают. Свет фар чертит два колеблющихся диска на обледенелой поверхности дороги. Все остальное — тьма. Поездка полна событий. Один раз они соскальзывают с дороги и тихо заворачивают за угол, чтобы уткнуться в стог. Где-то неподалеку от Колчестера начинает идти снег. К тому времени, как вокруг них начинается Лондон, они уже замерзли, устали и молча проезжают мимо низких кирпичных домов. Только когда силуэты зданий становятся выше, а фонари — ярче, они встряхиваются и спрашивают друг друга, каковы их дальнейшие планы.
Кофе и сэндвичи у стойки где-то в Айлингтоне.
Затем…
САМ
ВЕСТ-
ЭНД!
Где не имеет значения, сколько сейчас времени, и они припарковывают машину возле паба под названием «Карета и кони», ныряют в него, сразу к бару, неся над головой две пинты, такое переполненное место, извините, извините, извините, прижаты к столбу, могу ли я заинтересовать вас, джентльмены, нет, спасибо, оденься, снова на улице, люди в дверных проемах, музыка доносится из подвалов, перетасовываясь, синкопируя, девочки улыбаются и говорят, почему бы вам не зайти, мы снимаем вместе квартиру на Шепердс-Маркет, но сначала нужно пойти куда-нибудь выпить коктейль, сначала в «Египетскую комнату», вы же можете подождать, разве нет, это очень современная, очень американская вещь, о, так что вы хотели знать об американской вещи, а потом они каким-то образом опять на улице, возле заведения без вывески, только на звонке написано «У Мамаши Тэйлор», девочки исчезли, а с ними бумажник Пола, шляпа и все остальное тоже, и люди сочатся с обледенелых улиц, как кровь из раны.
Гертлер кричит «Черт вас всех подери! Всех, всех, всех!» в окна на Сент-Джеймс, их неминуемо арестуют, если только Джонатану, который пил не так энергично, не удастся уговорить его вернуться в школу к завтраку — то есть отправляться надо уже сейчас. Поехали же, Пол. Джонатан чувствует, что каждая минута задержки аккумулирует дурную энергию; позже он оглянется на этот момент как на отправную точку, начиная с которой дела его друга покатились по наклонной. Они дрейфуют обратно в Сохо. Гертлер пинает урну для мусора, которая с грохотом катится до конца Бик-стрит. Затем Джонатан сует ему в руку ключи и приказывает вести машину. Что тот и делает.
Обратный путь в Норфолк намного, намного хуже. Гертлер настолько пьян, что его голова постоянно клонится к рулю. Каждые несколько минут назревает кризис: тележка молочника, поворачивающий кэб — они еле избегают аварии. Джонатан удивлен, что они вообще выбрались из города.
— Они все меня ненавидят, — говорит Гертлер в Эссексе, и тут они наконец врезаются в дерево. Джонатан думает, что потерял сознание на несколько секунд или минуту, но, когда он открывает глаза, Гертлер все еще говорит, как если бы ничего не случилось. — Все они… Почему они это делают, как ты думаешь? — спрашивает он.
Лобовое стекло разбито вдребезги, у Гертлера рассечен лоб, и струйка крови бежит через левый глаз. Передний бампер «вулсли» помят, но мотор каким-то чудом работает, и сами они более или менее целы. Спустя несколько минут, если не обращать внимания на ветер, задувающий через пустую раму, и засохшую кровь на лице Гертлера, можно считать, что все это им приснилось.
Когда они прибывают в Чопхэм-Констэбл, служащий смотрит на них в изумлении. Два свирепых, но решительных мальчика. Раненые, но ходят. Они оставляют машину и идут вдоль осыпающейся стены, огораживающей территорию школы, в поисках места, где можно было бы перелезть на ту сторону. В деревне воскресное утро. Птицы щебечут на максимальной громкости, как высокочастотный джаз-бэнд. Наполовину преодолев стену, Джонатан замечает, что из-за деревьев за ними кто-то наблюдает. Это херувимское личико не узнать невозможно. Каштановые кудряшки, острые, хитрые, расчетливые глазки: Уоллер, школьная проститутка.
Когда Гертлер приземляется рядом с ним и падает на бок, покряхтывая, Джонатан указывает ему на дерево. Уоллер видит, что его засекли, и ныряет за куст. Бегущий мальчик мелькает среди древесных стволов. Гертлер, ругаясь, бросается за ним. Объятый ужасом, Джонатан смотрит, как тот ловит младшеклашку и сбивает с ног. Плохая идея. Очень плохая идея. Уоллер — любимчик Фендер-Грина, а Гертлер лупит его и не может остановиться. Уоллер извивается, весь в земле и грязной листве, отплевывается, огрызается: я тебя достану, я тебя достану, и тут Гертлер наваливается ему на грудь коленом и начинает молотить его по лицу. Джонатан подбегает и оттаскивает Пола. Оба смотрят, как Уоллер, шатаясь, бредет по направлению к школе и прижимает платок к окровавленному носу. Затем они начинают обвинять друг друга в том, что все еще больше запуталось. Бок о бок, не разговаривая, они бредут к дому.
Разумеется, неприятности не заставляют себя ждать. В обеденное время в их комнату заглядывает «шестерка» и вызывает их на встречу с Фендер-Грином. Тот взбудоражен, новый жилет и пижонские золотые часы демонстрируют значимость этого случая. К счастью, несмотря на все подозрения, доказать он может только то, что они выходили за пределы школьной территории. Затем поднимается вопрос избиения. «Очень характерно для тебя, Гертлер. Так не по-христиански». Джонатан полон раскаяния, Гертлер холоден. Потеря привилегий, порка, и вопрос как будто решен. Но это все только на поверхности. Джонатан знает, что они обидели одного из лизоблюдов Фендер-Грина, которые оказывают ему особые услуги и именно таким образом, каким он предпочитает. А Уоллер — не рядовой лизоблюд, это Теда Бара[156] Школьного дома, отравленное и экзотическое растение, уже ставшее причиной изгнания двух старшеклассников; терпят его только благодаря покровительству Фендер-Грина и существованию уоллеровского Кубка за особые заслуги школьного театра, который недавно (и поспешно) спонсировал его отец.
