– Нужно попытаться вырваться сразу. Только перед этим определи, где расположена воронка. Для этого надо дать водовороту прокрутить себя один круг. Потом можно начинать выгребать по течению. Но получается уйти далеко не всегда. Нельзя вырываться слишком долго. Иначе – хана: истратишь силы, потонешь. Это надо почувствовать, и если ничего не получается, если ты в крепком плену – расслабляйся и отдыхай, удерживаясь на плаву. Отдайся водовороту. Главное – не бояться, желательно и не волноваться. Круги будут становиться всё короче и короче, и перед тем, как тебя затянет вглубь, в самый последний момент, вырываешься из воды вверх и делаешь глубокий, какой только можешь, вдох. Обязательно. Никому не известно, сколько метров воды под тобой… Уходишь под воду. Теперь всё внимание на ноги. Как только почувствуешь, что коснулся ногами дна, – сгруппировываешься и со всей силой отталкиваешься вбок от эпицентра и начинаешь выгребать наверх. Водоворот сам вышвырнет тебя на поверхность. От начала и до конца пройдёт-то какая-то минута, не более… Другое дело, что может показаться, будто бы ты только что чуть не остался в вязкой вечности.
Закончив свою лекцию, о которой его никто не просил, мужчина отбросил окурок в сторону, поднялся на ноги и, коротко попрощавшись, направился к реке. В лунном свете я видел, как он зашёл в воду, как он поплыл. Словно зачарованный, неподвижно глядя в кусок ночи, в то место, где мгла поглотила его, я вдруг подумал, что река – разумное, живое существо.
Я не вспоминал об этом целых четырнадцать лет, хотя и подумал тогда, что что-то тут не так: необычные встречи уже по природе своей не могут совсем ничего не значить.
Но моя, беспомощная подчас, память каждый раз при любых экстремальных обстоятельствах выдавала какие-нибудь сюрпризы.
В очередной раз именно так и произошло минувшей ночью в следственном изоляторе города Севастополя.
СИЗО г. Симферополя
Сергей Соловей
Из «Дневника Мертвеца»
22.05.2001
Жизнь обесценилась напрочь. 15 лет тюрьмы. Жизнь фактически закончилась. Нереально пробыть здесь столько и остаться в здравом уме. Нереально, попав дикарём из джунглей в незнакомый, полностью изменившийся мир, найти в нем своё место. Жи вотное существование бомжа и скотская смерть в петле исключены. Выхода нет, тупик. Этот тупик – начало абсолютной свободы. Свободы от будущего, которого нет. Свободы от прошлого, ставшего похожим на когда-то прочитанную и почти забытую книгу. А единственное настоящее – камера голодающих, мрачное дно тюрьмы, дно дна. Завершённой жизнью можно вертеть, как чётками в руке. Моя воля – единственный закон. Продлить на несколько лет заключение, вспоров живот какой-нибудь особо мерзкой двуногой твари, или быть предельно дипломатичным. Довести до конца объявленную голодовку смерти или согласиться на предложенные тюремные льготы. Как лягут в ладонь чётки. Чуть не договорился, что стал Богом – прости меня, Господи, грешного.
Свобода! Полная свобода! Ваша тюрьма для меня рухнула.
Дневник Мертвеца. Сижу в каземате без окна, вентиляции и почти без воздуха. Холодно, однако, как на улице. Воняет параша. Сыро до тумана. В едва освещённом застенке со мной сидит человек по фамилии Солнце. Он моряк и повар. Своими разговорами мы устраиваем в голодовочной камере виртуальный ресторан. Свиные ножки и бараньи шейки висят в сыром вонючем воздухе.
Есть приёмник. Новости делаем погромче. Вся тюрьма голодает, протестуя против запрета передач с воли. Я начал голодовку раньше остальных, своевременно известив прессу. Зато набираем тюремного чая, а сегодня я отоварился на 4 лата сигаретами в магазине – хитрожопый мертвец! Вот и дневник начал – в день покупки тетради.
Прочитал своё интервью в газете «Час». «Захватчик башни Петра: «Подавитесь моим трупом» – правильный заголовок. Поперекрикивался с Максом, голодающим в карцере, называемом в тюрьме трюмом. Это крошечная одиночка того же качества, обычно там сидят наказанные. У него всего одна кружка под чай, надо как-то отправить ему посуду.
Сутки, никак не разделённые на день и ночь, продолжаются.
Из ранее написанного: Приговор
Finita la comedia. Маститый судья, председатель судебной коллегии, и только закончившая вуз прокурорша без запинки отыграли дуэт для контрабаса и флейты, сочинённый в больших правительственных кабинетах. Старой советской закалки пожилой латыш и прыщавая, не по годам отъевшаяся русско-фамильная девица, вскормленная современным прозападным б…вом.
Приговор зачитывался больше часа, в течение которого, стоя с безупречно прямой спиной – помог армейский опыт, – я придумывал, что бы рявкнуть в похотливо разглядывающие меня телекамеры. Когда судья, наконец, дошёл до статей и сроков, камеры сгрудились возле решётки, надеясь поймать гримасу отчаяния или дрожь в коленях. «Смирно!» – скомандовал я своим товарищам еле слышно.
Раздались вопли: «Фашисты! Фашисты!», судьи, недодержав на физиономиях церемонные маски, смылись, к нашей клетке полетели цветы, а в сучьи объективы – перефразированный Шварценеггер: «Мы вернёмся!» Пусть не будет ничего, кроме клоунады, и в ней мы тоже талантливее их.
Адвокатша потом рассказала, что «вернёмся» в сочетание с «прольётся кровь» товарища Абеля производили с телеэкрана ещё тот эффект. Дебилы! Это мы были ограждены от вас толстыми прутьями решётки, а никак не наоборот. От вашего правосудия, от вашего порядка, от вашего сытого комфорта – корыта помоев для тупых, ни на что, кроме как жрать и срать, не способных свиней. Тюрьма в ваших мыслях, а у нас только стены с решётками, «где каждый поворот ведёт в тупик», да ваши собратья по корыту, звенящие ключами на коридоре. По сути, вы упрятали нас в свои безмозглые черепа, где мы надолго останемся вашим ночным кошмаром – атлетически сложённые молодчики в чёрном, совсем не похожие на невзрачных учителей из провинции.
Командир конвоя собрал рассыпанные перед клеткой гвоздики и вручил их мне. Он чуял звериным ментовским чутьём – мы вернёмся.
Дневник Мертвеца, наблюдение. Когда залезаешь под одеяло и пьёшь чай, чтобы согреться, каждый глоток горячим комком медленно ползёт по пищеводу и с противным бульканьем проваливается в пустой желудок. Потеряв четверть веса, постоянно ощущаю биение сердца под рёбрами. Когда-то я был биологом, насмотрелся и на развороченные трупы в мытищинском морге – глаз не смущало. Но ощущение собственной анатомии – не из приятных.
23.05.2001
Возвращаюсь к началу путешествия на дно дна. Две необъективные версии:
«Самарский учитель и национал-большевик Сергей Соловей прибыл в Латвию в ноябре 2000 года. Цель, по его представлениям, была благородная: провести акцию в защиту местных русских и ветеранов Великой Отечественной – Кононова и Фарбтуха.
Акцию задумали в духе современных леваков: без насилия, но шумно. 17 ноября Соловей с двумя товарищами забрались на местную историческую башню. Напугав её персонал сувенирной гранатой, нацболы два часа размахивали сверху красными флагами, выкрикивая свои призывы столпившейся внизу публике и полиции.
Потом российские «десантники» сдались – в полной уверенности, что наказание будет «как всегда». Однако выяснилось, что Латвия шуток не понимает. Соловей отправился за решётку, а через полгода получил 15 лет тюрьмы».
В. Мараховский, рижская газета «Час»
Над мертвенными водами Двины
И над зевак колеблющейся жижей
Кричащие в тумане не видны
Для снайперов, расставленных на крышах.
Глас вопиющего в пустыне – этот крик:
Какие-то права, кому-то там свободу…
Народ к бесправию давно привык,
И благородный бунт – не для народа.
Приказ «На штурм!» «Омеге» не был дан.
«Сдаемся!» Сталь запястья драла,
И как бы проступала сквозь туман
Решетчатая внутренность Централа.
Победа – всё, что нужно мужчине. All you need is Victory. Хлеб, вино и баба – лишь трофеи победителя. Только в Победе мужчина обретает свою истинную огненно-ледяную сущность.
Высшая победа – победа над Материей. До неё далеко. Но мне уже знакомо дно дна Материи, я изучил дислокацию вражеского войска, знаю его сердцевину из четырёх почерневших стен, сдавивших собой сырой и вонючий воздух. Однажды я нанесу Материи ответный удар.
Мистика: Через несколько дней после нашего ареста в Самаре случилось землетрясение. Пустяковое, 2 балла, но и такого никогда не было.
Я хочу уйти в побег. На этапе в самой середине лета. Прыгнуть в наполненное солнцем пространство из грохочущего по шоссе решётчатого катафалка, ускользнуть из липких мясных лап конвоиров, и чтобы только пули жужжали за спиной, как жадные до крови оводы. И если один из них ужалит меня в голову, я скроюсь от погони ещё надёжней, упав на позолоченную солнцем траву, густо пропитанную стрекотанием насекомых и ароматом цветов. Нет ничего мучительней жизни, но и быть таким слишком живым мертвецом – нелегко.
