Он говорил быстро, отрывисто, с горечью и обидой, глотая слова, нервно теребя пальцами листок бумаги. Наконец порвал его на мелкие кусочки и кинул под ноги девушки. Она быстро нагнулась, желая поднять, и громко вскрикнула, заметив, как ветерок разогнал исписанные клочки в разные стороны. Ксюша сникла, опустила плечи, отчетливо понимая, что никогда не узнает, что написал ей Михаил. Не сумев сдержаться, она разрыдалась, вытирая слезы старушечьим платком. Длинные волосы девушки распустились по плечам, открыв всю девичью красу. Пораженный, Михаил удивленно замолчал, неожиданно прижал ее дрожащее тело к себе, прошептал:
– Уходи скорее, воспитательница, и помни, что я сказал. Сейчас не время и не место. Вытри слезки, я провожу.
Они молча достигли передовых позиций федералов. Словоохотливый снайпер не удержался и на прощание крикнул:
– Приходи еще, милости просим. «Духам» передай: труба их дело, пусть сами себе харакири делают, пока я не сделал. Так и скажи этой проклятой снайперше: сержант Вова расчет получить хочет. Натурой, ее головой. Командир, дальше опасно. Не ходите, стрельнет.
Михаил кивнул заботливому сержанту, прошел несколько шагов, поднявшись на бугорок, остановился. Вырвал листок из блокнота, по-доброму усмехнулся, что-то черкнул и протянул Ксюше:
– Возьми, воспитательница. Это тебе ответ. Сегодня у снайперов перемирие, но чем черт не шутит. Наши олухи тоже без разбора лупят, могут и в спину. Я на видном месте стоять буду, пока ты до своих доберешься. Так они не посмеют. Ох уж эта война. Чертовщина, а не война, даже на Афган не похожа. Одни заваруху начинают, другие капиталы наживают, третьи страдают, четвертые погибают. Мне холостяком легче в войнушках участвовать, никто не ждет. Мать умерла, жена бросила. Только вот жизнь проходит, а ты гол как сокол. Без дома, без семьи. Не вечно война будет, но надо надеяться на лучшее. Уходите из города, красавица. Мы не отступим, будет штурм. Первыми пострадают женщины и дети. Я не хочу вашей гибели, понимаешь, не хочу. Теперь иди и помни мои слова. Как говорят, ни пуха тебе, ни пера.
– К черту, – прошептала Ксюша, плотно сжимая в ладони драгоценную записку, приблизилась к нему, обняла за плечи, заглянула в синеву его глаз, засмеялась. – Снайперша просила поцеловать тебя. Она наблюдает в прицел, это главное ее условие.
Она потянулась к нему, зажмурилась, почувствовав его дыхание и дурманящий привкус солоноватых губ. На виду у своих и чужих они замерли в первом и последнем поцелуе, крепко обняв друг друга. Опомнившись, она неловко оттолкнула его, виновато сказала:
– Еще заревнует, пальнет с обиды. Мне пора, не обессудь, дети и бабушка ждут. Понял, бабушка и дети.
Ксюша пальцами прижала ему губы, глазами попросила молчать, вывернулась из его объятий и прощально махнула рукой. Она шла, не оглядываясь, зная наверняка, что он растерянно смотрит вслед.
Михаил повернулся к болтливому сержанту и громко приказал:
– Передай по цепочке – не стрелять. Без приказа не стрелять. Иначе и меня уложат, сейчас могут и не пожалеть. Понял, Вова, не стрелять.
На полдороге девушка не вытерпела. Присела, воровато оглядываясь, и быстро расправила смявшуюся в ладони записку. На листке чернели три слова и восклицательный знак, которые для Ксюши внесли ясность во всем. Они были сильнее обычного объяснения в любви. Всего три слова: «Это была ты!»
Девушка выпрямилась, прижала к сердцу дорогой листочек и пропела пришедшие на ум слова простой песни:
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой,
И там, в краю далеком,
Буду тебе женой.
Ей захотелось закричать от счастья, рассказать всему свету добрую сказку о своей любви, обнять и зацеловать ставший прекрасным мир. Вот и он, ее верный Мустафа, мрачно смотревший в прицел снайперской винтовки, направленной в сторону федералов.
Чеченец помнил их договор все время, пока девушка находилась у федералов. Видел болтливого русского снайпера, которому Мустафе ничего не стоило одним выстрелом раскроить черепную коробку. Наблюдал с лютой злобой, как они прощались на пригорке, прижимались друг к другу. Тогда он сжимал до посинения указательный палец правой руки от желания завалить обоих. Вытерпел позор Мустафа, взяв теперь не ее, а его на мушку. Видит Аллах, он играл до конца.
Ксюша не учла главного, страшного, что может быть только на войне, где многое соизмеряется через прицел винтовки. И чеченец тоже любил. По-своему, суровой солдатской любовью, по законам гор, где он родился. Суровый воин принимал как должное духовную близость девушки, заботился, оберегал ее, не щадя жизни. Он считал ее своей собственностью, частью необходимого интерьера, без которого не стоило жить. Мустафа был влюблен по-своему, по-настоящему. То, что он наблюдал в прицел оптики, перевернуло его душу, появилась бешеная ненависть к сопернику. Услышанные слова песни, нежный голосок Ксюши усилили ярость и ускорили развязку. Чеченец торопливо приподнял дуло винтовки, вывел перекрестье оптики на голову Михаила, в глубокую морщинку у него на лбу, с обидой пробормотал:
– Будут вам кошки-мышки...
Прицелившись, плавно нажал на спусковой крючок. Во всю грудь облегченно вздохнул, когда увидел, что пуля попала точно в цель. Не стал мудрить и для верности сделал два выстрела по фигуре падающего человека. Ксюша громко вскрикнула, всплеснула руками, поняв страшный смысл выстрелов, завыла, бросившись с кулаками на Мустафу, отчаянно закричала:
– Что ты наделал, что ты наделал, как ты мог?
Чеченец схватил ее за руки, рывком бросил на дно окопа, прорычал:
– Это ты виновата во всем, только ты...
А в это время друг и заместитель Михаила, собрав ротных командиров в штабной землянке, виновато говорил:
– Доигрались в парламентеров. Говорил ему: не верь чеченам, особенно бабам. Избежать кровопролития захотел, уговорить сучку не стрелять по нам. Вот как получилось. Переумничали, недооценили курву. Теперь исправлять ошибку будем. По всем правилам военного времени. Личный состав приготовить к атаке. Артиллерия – к бою! Радист, передавай: квадрат тридцать дробь два, отработать полный залп, чтобы все и всех сжечь к чертовой матери. Потом зачистка, в плен не брать. Ни баб, ни мужиков.
Артиллеристы быстро провели корректировку, и десятки стволов ракетно-залповых установок «Град» рыкнули своим звериным ревом.
Ксюша еще успела оттолкнуть Мустафу, вылезти из окопа, с болью и надеждой взглянула в сторону федералов. Услышала знакомый грохот ракетных установок. Следом показалось заросшее седой щетиной, искаженное гримасой страха лицо Мустафы. Он успел крикнуть: «Нас засекли, теперь накроют», – как ударная волна ударила по ним. Осколок величиной в кулак врезался в шею чеченца ниже подбородка, раздробил гортанную полость, разорвал вены и сухожилия. Сотни кровяных искринок полетели в девушку, обрызгав ее с ног до головы теплым красным дождем. Оторванная голова Мустафы с выпученными, еще живыми глазами кувыркнулась в воздухе и упала на грудь девушки. Ксюша машинально погладила плешь чеченца, скользнула ладонью вниз и обнаружила пустоту. Осознав случившееся, двумя руками оттолкнула с груди голову Мустафы, которая тяжело шмякнулась на дно окопа. Мельком заметив лежавшее рядом, дергающееся в конвульсиях тело, вспомнила приснившийся сон. Отчетливо поняла его пророческую суть. Размазав по лицу кровяные капли, оглохшая и равнодушная ко всему, она поднялась на ноги и, шатаясь, как пьяная, побрела по полю в сторону федералов. С долей надежды взглянула на бугорок, где попрощалась с Михаилом, и, не найдя его, окончательно сникла, смирившись со своей участью. Теперь она торопилась мысленно проститься с близкими ей людьми, попросить у них прощения. И, может быть, не только у Михаила и Мустафы, но и у всех убитых в этой войне русских и чеченцев. Опустошенная, безразличная ко всему живому, она ждала, как избавления от душевных мук, скорой и легкой смерти. И боги смилостивились. Повторный залп ракетных установок поставил точку. С бешеной скоростью снаряд ворвался в ее тело. Разорвал на тысячи песчинок то, что секунду назад было человеком по имени Ксюша. Навсегда примирив ее с миром и людьми.
Через полчаса федералы произвели зачистку местности, но трупа снайперши так и не нашли. На обвалившийся и засыпанный землей окоп не обратили внимания. Последним, плюясь, уходил снайпер Вова, на глазах которого был убит Михаил. «Выжила, выжила, стерва, – бубнил он под нос, нервно сжимая свою винтовку. – Все равно достану, заплатишь мне за командира кровавыми слезами, гадина».
А ночью приползли чеченцы. Молча разрыли саперными лопатками обвалившийся окоп, бывший последней позицией снайперши. На самом дне нашли похолодевшую человеческую голову, покрытую сгустками кровяной пыли. Под головой обнаружили снайперскую винтовку и тонкий белый блокнот. Без труда определили владельца головы и завернули в брезентовую накидку. Дальнейшие поиски ни к чему не привели. Ни тела Мустафы, ни трупа девушки не обнаружили.
