— Но не могу ли я скопировать кое-что с жесткого диска?
— Боюсь, это будет расценено как искажение вещественных доказательств.
— Но почему?
— Поскольку не я занимаюсь этим расследованием…
— Мне нужна копия моего романа, чтобы я мог продолжить работу.
— Вы что же, не сделали резервной копии?
— Я потерял ее, — соврал я. Мне не хотелось рассказывать Леклерку про погром в комнате — это могло вызвать дополнительные вопросы, и он мог настоять на том, чтобы я задержался в Париже еще на несколько дней…
— Очень плохо, — сказал инспектор. — Настоящий писатель всегда делает несколько копий в процессе работы.
— Я всего лишь любитель.
— Не стоит так расстраиваться, monsieur. И уж извините за прямоту, но выглядите вы неважно и… пахнете дурно.
— Вы не обеспечили меня ванной.
— Радуйтесь тому, что вас вообще выпустили… да еще с паспортом. По закону Кутар мог задержать вас еще на какое-то время.
— Но вы можете проследить за тем, как я копирую файл.
— Это все равно будет считаться искажением улик.
— Но этот роман — вся моя жизнь…
— Тогда я не понимаю, почему вы не скопировали «свою жизнь» в нескольких экземплярах. — С этими словами он развернулся и ушел.
Я плюхнулся на стул, совершенно разбитый, пытаясь сообразить, что делать дальше.
— Monsieur, — заговорил дежурный, — если у вас больше нет никаких дел, я вынужден попросить вас покинуть помещение.
— Да-да, конечно, — сказал я, поднимаясь. — Могу ли я оставить здесь свой чемодан на пару часов?
Коп посмотрел на меня как на умалишенного.
— Monsieur, здесь commissariat de police, а не камера хранения.
— Извините, — сказал я и повез свой чемодан к двери.
На улице я взглянул на часы: 13:23. Почти четыре часа до того, как я смогу переступить порог квартиры на улице Линне. Мне необходимо было где-то скоротать время желательно под крышей. Я стал спускаться вниз по переулку, и тут мне на глаза попался дешевый отель «Нормандия» (на табличке значилась одинокая звездочка). Холл отеля был совсем крохотным, с облупившейся краской на стенах, на полу — вздутый линолеум; все это убожество освещали лампы дневного света.
Я нажал кнопку звонка на стойке администратора.
Тишина.
Я позвонил снова.
Наконец появился пожилой африканец, потирая глаза.
— Мне нужна комната, — сказал я.
— Регистрация в три пополудни.
— Нет ли возможности…
— В три пополудни, monsieur.
— Мне нездоровится. Я…
Африканец внимательно взглянул на меня, пытаясь угадать, говорю ли я правду или просто хочу получить бесплатные девяносто минут проживания. Вероятно, мой вид убедил его в том, что я действительно болен.
— На сколько ночей? — спросил он.
— Всего на одну.
— С душем?
— Обязательно.
Негр повернулся к панели с ключами и снял один. На деревянном брелоке значилась цифра семь.
— Сорок пять евро, оплата вперед.
Я вытащил деньги.
— Второй этаж, справа.
— Спасибо вам.
Он лишь пожал плечами и снова исчез в своей каморке.
Номер был сущей дырой, но мне было все равно. Я снял с себя вонючую одежду, взял мыло, шампунь и встал под жалкой струей так называемого душа. Потом насухо вытерся крохотным полотенцем, поразившись тому, что оно оказалось чистым. Теперь спать. Радиоприемник должен был разбудить меня через два часа. Я юркнул под одеяло, закрыл глаза. Сразу возникло ощущение, будто я лечу вниз. В считанные минуты постель стала влажной от пота. Зубы стучали, и я вцепился в подушку, как будто она была спасательным кругом. Вскоре я провалился в пустоту…
Разбудили меня звуки Берлиоза на «Франс-Мюзик». «Фантастическая симфония». Снова в душ. Чистая одежда. Тело еще ломило от усталости, но озноб прошел. Я накинул куртку, похлопав по карману, где хранил деньги и паспорт. Внутренний голос шептал: «Уезжай сейчас же! Заберешь свой лэптопу у копов как-нибудь потом. Так ты сможешь уйти от всех вопросов, связанных с Маргит, и списать все на…»
На что? На собственное безумие. Четыре месяца галлюцинаций, которые я прожил как во сне.
Называй это как хочешь. Только беги, пока есть возможность.
Я убегу, но только после того, как встречусь с ней и выясню все…
А что тебе нужно выяснить?
Я что, сошел с ума?
Без комментариев.
Вниз по шатким ступенькам лестницы, снова на улицу поворот, налево, короткая остановка в интернет-кафе на бульваре Севастополь. Часы показывали 4:07. Через десять минут я должен был покинуть кафе и сесть в metro, чтобы ехать в Пятый округ. А пока я хотел просмотреть местные газеты Огайо и выяснить подробности возмездия, которое, как я предполагал, совершила моя Немезида…
Но прежде я открыл свой почтовый ящик. Меня дожидалось единственное письмо — от моего бывшего коллеги, Дуга Стенли. В нем шла речь о громком скандале с участием Робсона; о том, как неделю назад у декана полетел компьютер, как был вызван техник, который и обнаружил:
«…около двух тысяч порнографических снимков детей на жестком диске. Техник доложил руководству колледжа, те вызвали копов, копы — федералов, и теперь Робсона держат в тюрьме Кливленда, пока за него не внесут миллион долларов залога… Робсон твердит о своей невиновности — мол, кто-то подбросил эти снимки в его компьютер. Но вчера федералы выступили с заявлением, в котором сообщили, что их эксперты имеют убедительные доказательства, что он сам загрузил это.
Короче, парень по уши в дерьме, от которого уже не отмоешься. Из колледжа его уволили, скандал был подхвачен местными таблоидами, и ходят слухи, что в тюрьме он под круглосуточным надзором как потенциальный самоубийца. Прокурор объявил, что планирует провести показательный процесс — под лозунгом "оскорбление общественного доверия, да еще нанесенное работником просвещения". Он будет требовать минимум двадцати лет тюрьмы… поскольку Робсон занимался еще и продажей, этих снимков таким же извращенцам. Это тебе не торговля фальшивыми бейсбольными карточками — это классифицируется как "распространение порнографии" и, следовательно, как федеральное преступление. Окружной прокурор также заявил, что располагает доказательствами, что Робсон был главарем шайки коллекционеров детского порно, поскольку федералы обнаружили счет, который он открыл для сбора платежей за эту продукцию. Это просто невероятно… и лишний раз доказывает, что чужая душа потемки.
Есть еще одна жертва краха Робсона — Сьюзан… Изучая документы, хранившиеся на жестком диске декана, федералы нашли целый ряд писем, которые он отправил ей за несколько месяцев до того, как выгнал тебя с работы. Это любовные письма и — мне неприятно говорить тебе об этом, но ты должен знать, — очень откровенные в плане интимных подробностей их отношений. Это спровоцировало еще один скандал, за который тут же ухватилась пресса. Сьюзан временно отстранили от работы без выплаты жалованья, пока колледж проводит внутреннее расследование с целью выяснить, не получила ли она штатную должность исключительно потому, что была любовницей Робсона.
Вчера ночью я звонил твоей бывшей жене. Она в жутком состоянии — потрясена разоблачением Робсона и почти уверена, что из колледжа ее все-таки выгонят. Она, конечно, обеспокоена и тем, как все это воспримет Меган, и как ей теперь жить, поскольку из-за скандала она вряд ли куда-нибудь устроится преподавателем. Сегодня днем я собираюсь заехать к ней. Не хочу больше грузить тебя, но меня беспокоит состояние Сьюзан — похоже, она на грани нервного срыва. Напишу тебе потом, после того как навещу ее.
Колледж стоит на ушах. На волне всех этих разоблачений многие с нашего факультета говорят мне, что чувствуют себя виноватыми, что голосовали за твое увольнение. Среди любовных писем, которые Робсон отправлял Сьюзан, нашли и те, где он пишет о том, как "предаст огласке" твой роман с Шелли и уничтожит тебя. Боюсь, что и у Сьюзан рыльце в пушку, потому что в ответном письме она написала: "Так ему и надо" — или что-то в этом роде.
Извини, что вывалил тебе все это… Но думаю, лучше если ты узнаешь это от своего друга, чем прочтешь в газете или тебе позвонит какой-нибудь ушлый репортер, начнет выведывать, как ты воспринял новость…
Радуйся, что ты в Париже, далеко от нашего мерзкого Пейтон-плейс. Сегодня вечером я буду дома, если захочешь пообщаться в Сети.
Всего наилучшего, Дуг».
Я обхватил голову руками, в ужасе от того, что приключилось с моей женой. Да, ее слова «Так ему и надо» больно жалили. Но все равно я боялся за нее.
