Она дотронулась до его руки.
— Это редко бывает, — не очень ловко заметила она. — Я хочу сказать… чтобы первый же инфаркт… был роковым.
— Так и мне говорили.
— Но Бог ты мой, как же всем вам повезло. Уже одним тем, что вы заполучили Хоу, добились того, что он взялся за ваше дело. Это ведь было в начале пятидесятых, он тогда только начинал, да?
— Он тогда уже шел вверх, да и оправдание отца ему не повредило, — заметил Джек. — И не просто оправдение, а признание судом временного помрачения рассудка — не безумия, — так что все получилось как надо. Ведь других в подобных случаях отправляли в больницы для умалишенных до конца жизни — и сейчас отправляют, — а мой отец вышел из суда свободным человеком — шагай себе, куда хочешь. И, конечно же, он был невиновен и свободен, хотя потом ни разу не выходил из дома, кроме как на задний двор посидеть на солнышке… Бог ты мой, — продолжал Джек с горьким смешком, — как судья посмотрел тогда на присяжных! Этот старый мерзавец, судья Уилер — ах, до чего же он был чертовски возмущен: у него даже вены вздулись на лбу, хотя до той минуты я не знал, что они вообще у него есть! Так он был возмущен! Он даже не поблагодарил присяжных, — просто распустил их и вышел…
Джек умолк. Теперь он мог смеяться, теперь он мог говорить об этом легко, а ведь на самом-то деле ничего смешного тут не было. И у этой истории нет конца. Он мог рассказывать ее и пересказывать, а точки поставить не мог. До сих пор он рассказывал ее только трем людям — двум мужчинам, своим друзьям, и еще одной молодой женщине, на которой собирался жениться, когда был на последнем курсе юридического факультета, а затем передумал, — и всякий раз у истории, которую он рассказывал, не было конца, настоящего завершения. Потому что он ведь так и не знал — не знал.
Виновен или невиновен?
Хоу сказал ему тогда: «Ты никогда этого не узнаешь».
— Ну, а что до Хоу, — продолжал Джек, стараясь держаться все того же легкого, беспечного тона, — больше я его никогда не видел. Сегодня я был его счастливой звездой, его выигрышным билетом, чуть ли не его сыном, а назавтра его и след простыл. Сегодня он знает о моем отце и обо всех нас — несчастных Моррисси — больше, чем мы сами знаем о себе, настолько он впитал в себя все сведения о нас, словно сам нас создал, совсем как романист, работающий над большим романом со множеством действующих лиц, когда надо без устали продвигаться вперед и нет времени оглядываться, да и нет в этом нужды, — а назавтра Хоу и след простыл, он переключился на что-то другое. На кого-то другого. Очередной убийца, которым он занялся, был старик, владелец фирмы «Баум бразерс», клиент классом повыше, чем Джозеф Моррисси. Так что Хоу шел вверх.
Женщина — Рэйчел — резко рассмеялась. Она почесала колено как бы в раздумье. Колено было крепкое, крупное. Выставленное без стеснения напоказ. Джеку оно понравилось.
— Ты был влюблен в него, — сказал она.
Джек рассмеялся.
— Конечно, — сказал он.
Когда они проснулись, было около восьми. Им удалось все-таки немного поспать. Еще лежа в постели, Джек увидел, что под дверь что-то подсунули. Он пошел посмотреть, потрогал большим пальцем ноги.
— Что случилось? — спросила она.
Он показал ей кусок обычной коричневой картонки с блестящим бритвенным лезвием, прилепленным с помощью клейкой ленты; вокруг лезвия красными чернилами было нарисовано сердце. Красные печатные буквы: «Перережь себе горло сам».
Джек и женщина рассмеялись — вначале несколько нервным смехом. Потом уже весело.
— А лезвие-то новое, — сказал Джек. — Пригодится.
Он осторожно отодрал его от картонки.
Было это в Яве, центре округа Лайм, штат Миссисипи; шло лето 1964 года.
9
В голове у Джека быстро прояснело, когда он добрался до своей конторы, до своего взятого напрокат стола, за которым открыл дело. Прояснело при первом же телефонном звонке — громком дребезжащем звуке, который показался ему таким приятным, и он сразу почувствовал, как опьянение, необычные сложные чувства, бурлившие в нем прошлой ночью, упрощаются и исчезают.
Здесь была настоящая жизнь: Джек за большим побитым столом со множеством ящиков и выдвижной доской, которая уже не выдвигалась, столом, которым пользовались другие люди, набивали его бумагами, записками и всяким хламом, который ни у кого не хватало времени разобрать. Настоящая жизнь — это телефон. Снаружи улица в колдобинах, машины со следами ржавчины, припаркованные на обочине, черные люди на тротуарах — множество людей. Джеку все это очень нравилось. Он ведь впервые попал на Юг. Он работал в разных комитетах, помогал юристам Американского союза борьбы за гражданские свободы вести дела по защите гражданских прав на Севере, а на Юг забирался не дальше Карбондейла, штат Иллинойс, так что на настоящем Юге он был впервые; впервые самостоятельно давал консультации и действовал без чьей-либо подсказки. Он всегда терпеть не мог действовать по подсказке, даже если был с ней согласен.
Он выглянул в окно и посмотрел вниз на улицу — такого влажного, мягкого солнечного света он ни разу не видел на Севере, и он подумал: как хорошо, что его контора находится на втором этаже, над закусочной — пожалуй, безопаснее на втором этаже.
Люди стали по очереди заходить, чтобы потолковать с ним; целая толпа образовалась на лестничной площадке.
День накалялся.
Он делал записи, слушая черного юриста, человека из Джексона, который ерзал и потел. На столе царил ералаш — Джеку то и дело приходилось все перерывать в поисках нужных бумаг, и он сбросил на пол несколько ксерокопий; черный нагнулся и поднял их.
— Тут нужен вам не я, а Боб Эфрон — это священник там у них…
— Я знаю, но он не хочет со мной говорить, — сказал Джек. — Когда я ему звоню, к телефону всегда подходит кто-то другой и говорит, что передаст ему, но он ни разу еще мне не позвонил. Как раз сейчас я велел одной из девушек позвонить ему домой, но он явно не хочет нам помочь.
— Не совсем так. Дело в том, что год назад он участвовал в акции, аналогичной той, которую вы сейчас затеваете, и…
— Я знаю, — сказал Джек.
— И он до сих пор ощущает последствия — собственно, как и все остальные, — сказал черный. — Вы должны это понимать.
— Я понимаю, — сказал Джек. — Значит, вы не можете помочь мне добраться до него, нет? Хорошо. Я благодарен вам за информацию. А что происходит с вами, как ваши дела? Вас отпустили на поруки?
— За пятьсот долларов — такую определили сумму залога, — угрюмо пробормотал черный.
Только тут Джек внимательно посмотрел на него: он не без удивления увидел, что черному всего лет тридцать — значит, совсем молодой человек. Джек не уловил его имени. И, пока черный принялся объяснять свое сложное, запутанное дело, Джек пробежал взглядом перечень имен на отпечатанном листе бумаги, лежавшем перед ним. X — получил удары по голове, арестован за то, что «мешал движению на тротуаре», «оказал сопротивление при аресте», тюрьма округа Лайм… X — «нарушение правил езды», имеет долговое обязательство фонду ПГС[5], подлежащее оплате 15/VII, местонахождение неизвестно… X — член НАРЦН[6], город Джексон, штат Миссисипи, арестован за «противозаконную практику» — вот это то, что нужно. Фамилия — что-то вроде Портер, Поттер. Печатные буквы были смазаны и Джек заколебался — назвать его Портер или Поттер?..
— С тех пор как мы начали бойкот, аресты так и посыпались, — говорил тем временем клиент, жалобно, однако не без хвастовства. — Некоторые, похоже, быстро выберутся, а вот что со мной будет? Они хотят лишить меня профессии — это не просто удар из-за угла, сейчас они как бы заставляют меня бросить все и уехать — я хочу сказать: полиция заставляет; к примеру, мистер Моррисси, когда посланный шерифа явился ко мне с повесткой, у него было с собой ружье, я хочу сказать, он держал его наготове, понимаете, мистер Моррисси, наготове? Он вошел с ружьем прямо ко мне в контору и говорит: «Эй, смотри не вынуждай меня пристрелить тебя при свидетелях, слышишь?» — этакая забавная шуточка. С вами такое когда-нибудь бывало?
— Пока еще нет, — неприязненно заметил Джек. — Но я слышал о вещах и похуже.
— Я тоже. Но ведь я же, понимаете, получил диплом и выдержал экзамены на адвоката, что дает определенные привилегии, а они хотят у меня их отобрать. А кроме того, я вовсе не желаю, чтоб меня пристрелили, но не желаю и бежать, пользуясь тем, что взят на поруки… Но, послушайте меня, вы очень скоро поймете одну штуку: люди, которых они избивают, обыскивают и сажают в тюрьму, я хочу сказать — обычные люди, ну, понимаете, те, которые принимают участие в бойкоте, не вызывают у них особой неприязни, а вот на таких, как мы с вами, они действительно точат зубы…
Джек взглянул на свои часы — почти полдень. Утро пролетело, а у него еще с полдюжины дел, кому-то надо позвонить, кому-то ответить на звонок, да и люди терпеливо ждут на лестнице возможности побеседовать с ним. А юрист, глубоко уязвленный, все говорил, словно думал вслух, и мысль текла медленно, убыстряясь, лишь когда его охватывал гнев; Джек же старался хоть что-то записать и не выказывать нетерпения.
