За «отчетный год» из визитеров запомнились трое.
Один (слава богу, не с нарочной, а с попутной машиной) привез для Агафьи паспорт. Чиновники в Абакане, решившие, что жизнь человека без бумажки с печатью на этой земле немыслима, попали в неловкое положенье — Агафья паспорт взять решительно отказалась. А ведь было написано (при миллионных тиражах «Комсомольской правды»), что секта старообрядцев, к которой принадлежат Лыковы, со времен Петра Первого не приемлет ни бумаг, ни печатей, ни денег, ни какой-либо службы царям. В эти неприятия, правда, жизнь постепенно вносит поправки.
Картошку, которую стали насаждать при Петре, староверы бегунского толка называли «многоплодным блудным растением», а для Лыковых она стала главным продуктом питанья. В первые посещенья любопытства ради я показал Агафье и Карпу Осиповичу бумажные деньги — отшатнулись, как будто я достал из кармана змею. А в прошлом году три денежные бумажки Агафья приняла уже с благодарностью и в этот раз шепнула, на что потратила, — «привезли два мешка муки и сети для рыбы».
Хорошие воспоминанья о себе оставил тут кемеровский губернатор Аман Тулеев, заглянувший, облетая «епархию», в уголок хакасской тайги. Агафья расплылась в улыбке, рассказывая о разговорах с Тулеевым. Припомнила все, что расспрашивал он и что сама она говорила. Наверняка хорошо уже понимая, кто есть такой «губернатор», Агафья явно для удовольствия еще раз услышать, как велика должность у нового ее друга, попросила и меня объяснить мудреную службу. «Хороший человек, добрый…» Чтобы эти свои слова подтвердить, Агафья принесла к костру из избы послание от Тулеева к 8 Марта.
Попутный вертолет доставил конверт заранее вместе с букетом цветов. Это Агафью растрогало и удивило: «Зимой — цветы…» Посланье она прочла нам внятно, даже торжественно, явно гордясь новым другом.
— И еще прилетал сюда Макаревич, — сказал Ерофей. — Прилетал поглядеть на Агафью.
Кто такой Макаревич, Агафья, конечно, не знала. Мужики же по поводу этой встречи, видно, в который раз пошутили: «И звезда с звездою говорит».
Сложно устроена жизнь. Макаревича в Абакане и Новокузнецке хватали, наверное, за полы поклонницы, просили автографы — звезда!
А сам Макаревич пожелал увидеть Агафью — тоже в некотором роде звезду. И неизвестно еще, какая из этих звезд на небосклоне известности более яркая.
Сознает ли Агафья необычность своего положенья? Вполне сознает. Думаю, отчасти по этой причине несет она тяжесть таежного одиночества — не переселяется к родственникам. Там она будет как все. А сюда к ней даже вот губернатор цветы прислал.
Ну а два мужика, как они оказались тут, при Агафье?
Ерофей, потеряв ногу, в нынешней жизни, при жалкой пенсии и неполадках в семье, вынужден был мучительно размышлять: куда прислонить голову?
Оглядываясь на прожитое, лучшие свои годы он видел в этих таежных местах — работал бурильщиком, охотился, двадцать лет состоит в дружбе с Лыковыми, много сделал, им помогая. И потянуло Ерофея в тайгу.
Без ноги таежник почти беспомощен. Это Ерофей хорошо понимал и два раза прилетал сюда осмотреться, себя испробовать. «На стажировку», как он пошутил в разговоре. И вот перебрался сюда на житье. А чтобы было житье осмысленным, решил пчеловодством заняться. Побывал у горных пасечников, прочитал кое-что и прошлой осенью явился сюда с пятью ульями. Тут зимовал. Сам выдюжил, а пчелы — нет. В зиму по незнанью или по недогляду пчелы пошли с запасом падевого меда. А это, пчеловодам известно, негодный корм для зимовки. Пчелы погибли. Только в одном улье теплится какая-то жизнь, и я застал Ерофея за тревожным наблюдением: будут пчелы летать или нет? Нужна ему матка с расплодом. Понимая серьезность его положения, обещал я добыть ему матку и переправить. (И все получилось. Сразу я позвонил в Абакан Николаю Николаевичу Савушкину. Он съездил в Шушенское к знакомому пчеловоду А. Н. Зиненко. Добрый человек, узнав, в чем дело, сказал: «Берите весь улей!» И успел уже Николай Николаевич переправить улей по назначенью.)
В тяжелом положении Ерофей. Несчастья почти всегда толкают человека к богоискательству. А тут и искать нечего: Агафья — агитатор очень настойчивый. Уже отпустил Ерофей Сазонтьевич «староверческую» бороду, уже внимательно слушает толкованья Агафьей книг.
Полное обращенье в «истинное христианство» задерживается пока вольным, «мирским» обращением Ерофея с посудой. Но, кажется, он уже на твердом пути в староверы.
Сергея-художника тоже прибило сюда мутной волной нынешней жизни. Учился в Харькове живописи, потом занимался коммерцией, но сильно был ею ушиблен и решил «оттаять» в тихом, спокойном месте. Свою часть таежного хлеба зарабатывает картинами, которые пишет на сколках кедра. Одну подарил губернатору. Тот не захотел оставаться в долгу и снял с руки дорогие часы. Сергей показал мне их с гордостью.
Сюда первый раз по тайге художник пришел пешком, чем сразу расположил к себе и Агафью, и меня тоже. Зная, как труден путь сюда по горам, я стал расспрашивать, как все было, но Сергей ничего особого в семидневном одиночном переходе не видит. «Детство прошло в Иркутской области. Тайгу я знаю с пеленок, причем тайгу северную, более суровую, чем здешняя».
Как прожила троица год? Нормально, притом что во всякой маленькой группе людей в изоляции почти всегда возникают трения, часто с драмой в конце. Трудовые обязанности тут поделили в соответствии с силами и здоровьем.
Сергей, как самый крепкий, помогал Агафье ставить ловушки на рыбу, носит воду с реки, участвует в огородных делах, добывает корм козам.
Агафья хотела, чтобы Сергей коз еще и доил, но тот уклонился: «Все-таки не мужская работа, да и краски забывать я не должен».
Житье коммуной для троицы невозможно. Мешают религиозные тонкости, разные вкусы в еде, привычки. Каждый печет свой хлеб, варит свою кашу, по трем тропинкам в разные стороны ходят в тайгу по нужде. Живут в трех хижинах. Поначалу мужики обосновались в одной, но разные характеры и привычки скоро дали о себе знать. После откровенного разговора разошлись, не испортив важных тут дружеских отношений. Сергей поселился в срубленной у реки баньке. Ерофей остался в избе. Надолго задержаться тут мужики не планируют. Сергей собирается жить до зимы, Ерофей судьбу свою хочет связать с пчеловодством, будет искать для этого подходящее место в горах и надежного компаньона. А пока живут, как трое хуторян, — ходят друг к другу в гости, делят труды и заботы.
Агафья потихоньку мне на соседей, ворча, пожаловалась. Но, зная лыковский непреклонный характер и строгость лыковской веры, этим, по большей части смешным, претензиям можно было лишь улыбнуться.
У костра вечером, перебивая друг друга, «хуторяне» рассказывали о визитах к жилью обитателей здешней тайги. Животные почти не встречаются тут с человеком, и жилье со специфическими запахами и звуками останавливает их вниманье. Медведи постоянно ходят вблизи, появляются даже на огороде. К счастью, этого зверя легко напугать. И Агафья повсюду развесила красные тряпки, ведра и прохудившиеся кастрюли, чтобы немедля можно было ударить в набат. «Они усираются…» — простодушно рассказывает Агафья о реакции медвежьего организма на внезапный испуг.
Кроткая кабарга минувшей зимой, забредя на усадьбу, долго по ней ходила, зашла, по следам было видно, даже в предбанник к Сергею.
Ястреб ухитрился уволочь курицу со двора. А филин порешил кошку. Мне показали дерево, на котором филин любит сидеть. Как сцапал он ночью кошку, никто, конечно, не видел. Кости ее и перышко филина нашли на камнях у реки. Теперь Агафья каждый вечер созывает кошек под крышу, соблазняя их молоком.
И неделю не страх, а нечто вроде развлечения в монотонно текущую здешнюю жизнь в январе привнес откуда-то вдруг появившийся волк. Агафья увидела его из окошка — «Упирался, тянул зубами из-под лабаза мешок с овсом» — и сейчас же постучалась в избу Ерофея. Тот успел пристегнуть «люминевую ногу» и вышел с ружьем к обрыву. Но патрон оказался заряженным дробью — с расстояния в двести метров выстрел зверя лишь напугал.
Волк убежал, но снова вернулся и опять почему-то к мешку с овсом. Ерофей снова «дал выстрел», но зверь продолжал рыскать поблизости. Ночью во дворе он копался в помоях, гремел кастрюлями, не обращая вниманья на неистовый лай собак. На речке волк сдернул с проруби старое одеяло (Агафья кладет его, чтобы прорубь не замерзала). Неделю продолжалась опереточная осада жилья странным зверем. «Когда пилили дрова — жгли костер для острастки. Вечером я выходила во двор с фонариком». Странный волк исчез так же неожиданно, как появился.
У костра говорили еще о разных зверях и птицах. Самыми ненавистными для Агафьи были всегда тут норки («поганят в ловушках рыбу»), кедровки (конкуренты по сбору орехов), бурундуки и кроты (а может быть, водяные крысы?), для которых очень привлекателен огород. А любимцы тут — трясогузки (раньше всех по весне появляются) и «польские петушки». По описанию и по звукам, какие изобразила Агафья, я понял: залетают в тайгу удоды.
