Где-то за окном завели патефон — мяукающим голосом пел Фрэнк Синатра: «Как насчет поцелуйчика, Цецилия?» В соседней комнате, судя по доносившимся восклицаниям, играли в карты. На столе жужжал туманный диск вентилятора, через каждые пятнадцать секунд обдавая ее лицо струей прохладного воздуха. Нет, Мигель, я обещала, что никогда не заставлю тебя стыдиться своей жены…
Это, наверное, будет очень страшно и, наверное, очень больно — как раз в самый последний момент. Только недолго. Хорошо, если бы сразу, чтобы вообще ничего не почувствовать. Говорят, иногда первая же пуля попадает прямо в сердце, и тогда человек ничего не чувствует…
Джоанне стало вдруг очень холодно — возможно, от вентилятора. И пересохло во рту. Встав, она налила себе стакан воды из стоящего на столе графина. Зубы ее стучали о край стакана, как в лихорадке. Обычно вода успокаивает. Нужно сделать так, чтобы капитан ничего не заметил… Хорошо, что стол — можно спрятать руки, зажать их между колен. Колени тоже дрожат, но из-за стола их не видно. Главное, чтобы капитан ничего не заметил, а потом… Наверное, это будет сразу… Не может быть, чтобы…
Вернулся капитан. Явно не в духе, он прошел мимо Джоанны и опустился в свое кресло. Джоанне хотелось стереть выступившую на лбу испарину, но она почему-то не решалась это сделать. Прошла минута. За окном в третий раз завели ту же пластинку, и Сикатра опять принялся выклянчивать поцелуйчик у своей Цецилии. В соседней комнате у картежников вспыхнула яростная ссора; Джоанна узнала голос лейтенанта: «Ты как пошел, кусок идиота? Кто ж ходит с этой карты? Погонщики мулов так ходят, осел ты этакий!» «Значит, Нарваэс здесь», — подумала она, почему-то испугавшись, как будто это имело какое-то значение, здесь он или не здесь.
— Итак, сеньора? — сухо спросил капитан.
Помертвев, Джоанна стиснула зубы и отрицательно мотнула головой. Потом она сделала над собой страшное усилие и пробормотала чужим голосом:
— Нет, я… я не могу.
— Потрудитесь давать ясные ответы! Чего вы не можете?
В этот момент к ней почему-то вернулось самообладание. Она почти спокойно подняла на следователя глаза, чуть вскинув брови.
— Вы недогадливы, капитан. Я говорю, что не могу принять ваше предложение.
— Вот как, — сказал тот. Несколько секунд он смотрел на Джоанну, словно что-то обдумывая, потом пожал плечами.
— В таком случае, сеньора, я умываю руки. Вы знаете, на что идете.
Да, она это знала. Ужас бился в ее сердце и туманил рассудок, но она сидела очень прямо, как когда-то учила ее сидеть гувернантка, и смотрела в стену, поверх головы капитана. На стене висел портрет Армаса с отпечатанным лозунгом «освободителей» «Бог — Родина — Свобода».
— Итак, вы решительно отказываетесь? — снова спросил капитан.
— Да, — сказала Джоанна.
— Ну что ж…
Капитан встал и позвонил. Вошел лейтенант Нарваэс. Джоанну опять начало трясти, с каждой секундой все сильнее. Возможно, это был минутный обморок, потому что она не слышала, о чем говорили оба офицера. Потом Нарваэс нагнулся и взял ее за локоть.
— Прошу вас, сеньорита…
Джоанна поднялась из кресла и почти спокойно пошла к двери.
Когда они уже вышли из кабинета, капитан вдруг крикнул:
— Ола, Нарваэс! На минутку…
Лейтенант передал Джоанну караульному солдату и вернулся.
— Приказывайте, мой капитан!
— Присядьте, Нарваэс. — Капитан задумчиво посмотрел на него, почесывая карандашом бровь. — Вот какое дело… Я не хотел говорить это в присутствии сеньоры… В конце концов нужно щадить человеческие чувства, не правда ли? Дело такого рода. Расстрелы у вас производятся обычным способом?
— Так точно, мой капитан, — несколько недоумевающе ответил Нарваэс.
— Я имею в виду… — капитан поиграл карандашом. — На прошлой неделе мне пришлось присутствовать при расстреле нескольких человек в Сакапа… совершенно случайно, так сказать, мимоходом… сам я не любитель подобных зрелищ. Им стреляли в затылок, разрывной пулей. Правда, там были особые причины желать, чтобы расстрелянные остались неопознанными. Так вот, я хочу предостеречь вас от чего-либо подобного… в отношении этой молодой дамы, — он указал карандашом на дверь. — Понимаете, Нарваэс? Кроме того, я попрошу вас повременить с похоронами. Расстрелянных обычно зарывают на месте, я знаю. Тело сеньоры вы оставите до завтрашнего дня. Чтобы вам было понятнее, я поделюсь своей мыслью… надеюсь, вы ее одобрите…
Капитан закурил и угостил сигаретой Нарваэса.
— Не знаю, известно ли вам, что сеньора окончила Колумбийский университет… в Нью-Йорке. Так вот, мне сейчас пришло в голову, что мы можем использовать ее смерть в наших интересах. Раз уж не удалось использовать ее таланта. Завтра утром я пришлю к вам фотографа из службы информации, и вы проследите, чтобы он сфотографировал тело. Главное, чтобы лицо осталось ясно распознаваемым. Вы меня понимаете?
— Не совсем, мой капитан.
— Нарваэс, вы ребенок! Хорошо. Представьте себе такой заголовок в газете, ну, скажем: «Диплом Колумбийского университета — достаточное основание для смертного приговора в коммунистическом трибунале Арбенса». Затем снимки, — капитан карандашом очертил в воздухе квадрат, — а ниже текст: «Новое преступление гватемальского ЧК! Джоанна Аларика Монсон, талантливая молодая журналистка, только что окончившая с отличием Колумбийский университет, — очередная жертва красного террора. Труп обнаружен при занятии частями освободительной армии населенного пункта такого-то» — выберем там какой поглуше. Теперь поняли?
Нарваэс льстиво улыбнулся.
— Вы гений, мой капитан!
— Главное, — продолжал следователь, — это лицо, Нарваэс. Чтобы ее могли опознать сами «колумбийцы». Снимки мы немедленно отошлем в Штаты. Датируем их, ну, скажем, вторым июля. А почему задержка с публикацией? Да очень просто, экспертиза, установление личности и так далее. Одним словом, завтра вы доставите мне снимки, и мы сообща подумаем над текстом. Действуйте, лейтенант.
Нарваэс козырнул и вышел в приемную.
Джоанна стояла на том же месте, где он ее оставил. Лейтенант движением руки отослал солдата, подошел к ней и, улыбаясь, взял за подбородок.
— Итак, моя маленькая, теперь я всецело к твоим услугам. Да посмотри же на меня, нехорошо быть такою букой…
Их взгляды встретились. То, что увидела Джоанна. заставило ее похолодеть. Это была не смерть — это было что-то такое, по сравнению с чем «смерть показалась ей в эту секунду самым желанным счастьем. Комната поплыла перед ее расширившимися от ужаса глазами; она отшатнулась от Нарваэса и прижалась спиной к стене.
— Я никуда с вами не пойду, — сказала она срывающимся голосом, — оставьте меня, вы не имеете права, слышите?.. Я вам ничего не сделала…
«Я им ничего не сделала! — кричало в ней все ее существо, обезумевшее от ужаса. — Они не могут меня убить, не могут убить вместе со мной моего ребенка! Я ведь хочу жить только ради него, ради ребенка Мигеля… Они не имеют права, нет, нет, нет!..»
— Нет! — вскрикнула она отчаянно, и снова встретила взгляд лейтенанта, и поняла, что теперь уже ей не помогут ни просьбы, ни слезы, ни мольбы, что короткий ее путь окончился в этой пыльной пустой комнате с выщербленными плитками пола и ей осталось лишь сделать несколько последних, самых страшных шагов. Небо, если бы только Мигель был сейчас рядом, если бы он был с нею в эту страшную минуту!..
— У вас пошаливают нервы, сеньорита, — засмеялся лейтенант. — Разрешите предложить вам руку? Прошу… Машина нас ждет. Это совсем недалеко. Тверже шаг, Джоанна!
Когда Педро Родригеса вызвали на допрос, уже стемнело. Это было большой, неправдоподобной удачей. Обычно на допрос водили днем; но то, что конвоиров оказалось двое, почти заставило его отказаться от мысли о побеге. Один кинжал против двух автоматов — это уж слишком. Да и потом он вообще здорово отощал и ослаб за последние дни, хотя занимался каждое утро гимнастикой и старался держать себя в форме — поскольку это возможно в таком заключении.
От тюрьмы до старых казарм около километра с лишним. Дорога идет по невысокой насыпи, по обеим сторонам которой тянутся сплошные заросли колючего кустарника. Лучшего места для побега и не придумать. Вот если бы только не этот второй конвоир…
Рук ему не связали — это была вторая удача. Впрочем, рук не связывают никому. Смешно прибегать к такой мере предосторожности, когда двое вооруженных ведут одного безоружного. Он шел впереди, за ним — шага на три — конвоиры. Они лениво шаркали ногами по каменистой дороге, лениво переговаривались.
— А меня, по правде сказать, вообще сюда не тянуло. Это меня Марикита подбила… Я ей, суке, припомню, когда вернусь. Говорит, триста долларов в месяц, жратва, все такое, да еще и грабануть можно будет при случае… Я не хотел, эти дела не по мне, я в карты, может, по двести монет за ночь зашибал, если на дурака нападешь. Это все она, стерва. В Тегусигальпе тебя, говорит, уже в каждом баре знают как облупленного… Ты, говорит, лучше смотайся пока на пару месяцев, а я тут все следы замету…
