Пожилой человек поглядел на двухместное сиденье, над которым красовалась надпись: «Для стариков, детей, больных и беременных». Сейчас всю скамейку занимал упитанный верзила, притворявшийся спящим. Кондукторша ничего не могла с ним поделать. Только что вошедшая женщина с грудным ребенком посадила его на кондукторскую стойку, не встретив при этом возражений. Хотя такое в последнее время случалось не так уж редко, все равно скверное впечатление, созданное поведением толстяка, несколько рассеялось. Пожилой человек перестал обижаться на окружающих, спокойно доехал до Мусиди, нашел свой термометр…
«Правильно говорят — век живи, век учись, — подумал он. — Сколько ездил на автобусах, и никогда не обращал внимания на то, в каких условиях трудятся водители!»
Переходя от единичного к общему, мысли придавали его взгляду новую глубину и силу. Неудивительно, что выражение его глаз так подействовало на Хань Дуншэна. Еще не до конца успокоившись, он решил продолжить рейс. Но он все-таки не хотел терять лица. Обернувшись к пассажирам, он крикнул:
— Машина не в порядке, она не заводится. Если хотите ехать, пусть несколько человек сойдут и подтолкнут машину.
Среди пассажиров вновь разгорелась дискуссия. Никто не хотел выходить, не веря в поломку машины. Послышались голоса обиженных, некоторые готовы были вновь ввязаться в спор с водителем. Но пожилой пассажир первым сошел с автобуса, приговаривая:
— Пойдемте, пойдемте, разомнемся немножко!
За ним последовало сначала три-четыре человека, потом еще десяток. Ся Сяоли высунулась из окна и крикнула пожилому пассажиру:
— А вы не толкайте! Пусть они поработают!
Хань включил зажигание, люди стали возвращаться в автобус. Пожилому кто-то уступил место, и он сел.
Автобус продолжил наконец движение.
Автобусы, наши автобусы…
В них еще можно встретить таких водителей, как Хань Дуншэн, и таких кондукторов, как Ся Сяоли. В них нередко приходится на одном квадратном метре вместе с двенадцатью соотечественниками «из своих тел строить Великую стену»[38].
Над этим стоит как следует поразмыслить. «Из своих тел строить Великую стену» — это не более как возвышенная метафора. Но попытаемся, не прибегая к метафорам, ответить на вопрос: что мы должны делать?
ЛЮ ШАОТАН
ЭМЭЙ
© Перевод Т. Сорокина
Из услышанного на бахче под ивой
Лю Шаотан родился в 1936 году в деревне уезда Тунсянь близ Пекина. В 1953 году вступил в ряды КПК. Закончив среднюю школу в 1954 году, учился один год в Пекинском университете на факультете китайской филологии. В 1955 году переведен на работу в ЦК комсомола. В 1956 году был принят в Союз китайских писателей, стал профессиональным литератором. С 1958 по 1979 год работал на Пекинской железной дороге, на гидротехнических сооружениях, а затем в сельскохозяйственной коммуне родного села.
С 1979 года по возвращении в Пекин вновь занялся литературным трудом, является членом правления пекинского отделения Союза китайских писателей.
Начал печататься в 1949 году. В 50-е годы вышли сборники его рассказов «Темные ветви, зеленые листья», «Песни деревни Шаньча», «Частный визит», «Праздник середины осени», сборники повестей «Плеск весел на канале», «Лето». С 1980 года вышли сборники рассказов «Эмэй», «Избранные повести», «Избранное», а также романы «Крик петуха в бурю», «Подземный огонь» и другие. Изданная в 1980 году повесть «Слабые люди» удостоена премии на Всекитайском конкурсе повестей 1977–1980 годов. Рассказ «Эмэй» получил премию на конкурсе рассказов 1981 года.
1
К северо-востоку от деревни Силюин течет канал, к западу протянулось шоссе Пекин — Тяньцзинь. Вокруг простираются плодородные, тучные земли, но, как это обычно бывает, у живущих возле леса нет дров, сидящий на кладе просит милостыню. С нищетой здесь не расставались.
На берегу канала плакучие ивы свешивают над водой ветви, пестреют цветы, зеленеют деревья — все как на картине. Но красоту нарушает виднеющийся за зеленой завесой ивовых ветвей глинобитный, окруженный полуразвалившейся плетеной изгородью домишко под соломенной крышей, от которого еще издали веет застарелой бедностью.
В домишке жили двое — отец и сын. Тан Эру, по прозвищу Чудак, шел седьмой десяток. Когда-то он был известным на всю округу бахчеводом, но с тех пор как вышло распоряжение сеять только зерно и запретили разводить бахчевые, ему пришлось идти работать в поле. С возрастом сил поубавилось, и зарабатывал он каких-нибудь шесть единиц в день. Сын его, Тан Чуньцзао, окончил среднюю школу высшей ступени, и была у него заветная мечта поступить в университет. Плечистый и сильный, он мог хорошо работать, но учет трудовых единиц производится в коммуне по методу Дачжая[39] — и парня считали неквалифицированной рабочей силой. А при низких расценках и доход был невелик. Отец и сын весь год поливали землю потом, сохли и чернели на работе, но к концу года оказывалось, что заработанного хватало только на самую простую пищу, а денег не было ни гроша.
В этих местах, между двумя большими городами, из которых один — столица, парню жениться труднее, чем добраться до неба. Изящные, как стебелек цветка, девушки, словно облака к луне или птички к вершине деревьев, всей душой стремились в Пекин, на худой конец согласны были на Тяньцзинь. Ну, а неотесанные и даже дурнушки требовали таких свадебных подарков, что к ним и не подступишься.
Как говорил поэт, в здешних краях родителей «не радует больше родившийся сын, все надежды приносит им дочь»[40].
Но Тан Эр не расставался с радужными надеждами. Лежа на кане, он погружался в сложные расчеты. Не вырастишь платан — не прилетит феникс; хочешь женить сына — построй самое меньшее пятикомнатный кирпичный дом да еще потрать тысячу восемьсот юаней на свадебный подарок, а они с сыном вырабатывали в год пять тысяч трудовых единиц и на каждую единицу получали тридцать три фэня. Сколько ни считай, а чтобы ввести в дом золотую деву с яшмовым ликом, надо запечатать рот, затянуть до отказа пояс и двадцать лет не пить, не есть. Бывало, те, кто имел должность и, значит, надежный кусок хлеба, кто мог покупать рис в магазине, словом, все те толстокожие, которых трехвершковый гвоздь не пробьет, свинья не съест и собака не тронет, снисходили до деревенских невест. Да только они выкупа не платили, а еще за невестой получали хороший куш… Тут его осенило. Хочешь женить сына без лишних расходов и не надорвавшись — надо обеспечить ему хорошую должность. А как? Самый верный путь — учение. Книги и помогут заполучить золотую деву с яшмовым ликом.
Тан Чуньцзао был способным, понятливым малым, жадным до учения. Приняв твердое решение, старик приказал сыну, чтобы тот после работы зубрил не поднимая головы и ни о чем больше не думал. Сам же недоедал, недосыпал, выжимал из себя все соки, лишь бы сын смог постичь все книжные премудрости. Но увы! Оказалось, что он жил не по тому календарю. Времена изменились, цениться стало все что угодно, только не ученость; на Доске почета писали имена тех, кто подал на экзамене чистый лист бумаги. А Тан Чудак, выходит, был глуп, как пустая тыква, и бестолков, как безъязыкий колокол; мало, что беден и неотесан, так еще и упрям, как тутовое коромысло, — сломается, но не согнется: ни подольститься не умел, ни зайти с черного хода. И вот его сын из года в год не мог получить направление ни на работу, ни в вуз.
Холода сменялись жарой, шли годы. Тан Чуньцзао уже двадцать три, а виды на будущее чернее ночи; парень взрослый, пора жениться, и отец втайне волновался, стараясь не подать виду.
Но тут, как говорится, раз уж добрался до горы, какая-нибудь тропка вверх да выведет. В тяжелом семьдесят четвертом году, когда еды не хватило до нового урожая, один ловкий человек из их деревни, Ma Гочжан[41], по прозвищу «Императорский тесть», вывез из Сычуани семерых деревенских девушек, назначив за каждую свою цену. И вот Тан Эр побежал прицениваться.
На самом деле имя Ma Гочжана означало «Государственная печать». Так вот, на этой печати отчетливо проступали распутство, лень, жадность, хитрость, злоба. Этому человеку не нужно было называть себя по имени — его, как говорится, за десять ли было видно.
Но в те годы честным людям дороги не было, злодеи и лихоимцы шли в гору. И стоило одному из них выбраться наверх, как за ним тянулся целый хвост.
У Ma Гочжана был названый брат, такой же пройдоха, с легкостью менявший обличье, как Сунь Укун — царь обезьян. Он был из тех, кто поднялся на избиениях, погромах и грабежах. Показав себя знатоком методов Дачжая, он забрал власть в уезде. Не отставал и Ma Гочжан. Богатство меняет человека: побратим, вступив в должность, развелся со своей желтолицей женой. Ma Гочжан, быстро смекнув что к чему, тут же обрядил и привел к нему свою цветущую восемнадцатилетнюю дочь. Так названый брат стал его зятем, а Ma Гочжан — Императорским тестем.
