О: Ничего не было.
В: Как так — не было?
О: В комнате я его обняла, но он разъял мои руки, сказав, что сие без толку. Дескать, он пошел со мной, чтоб не срамиться перед лордом В., и хорошо оплатит мое молчанье.
В: Ужель не испробовали твоих знаменитых фортелей?
О: Нет.
В: Ты удивилась?
О: Подобное не редкость.
В: Вот как?
О: Да. Правда, мало кто сознавался, не сделав попытки. Но все платили за молчанье и восхваленье их удали.
В: Даже так?
О: В гостиную все сходили героями. Мы потакали, раз сие на пользу нашим кошелькам, но меж собою говорили: языком-то берет, а к делу не льнет. Думаю, так оно не только в борделе.
В: Оставь при себе ваши похабные остроты.
О: Неправда, что ль?
В: Будет! Стало быть, его сиятельство не захотели то ль не смогли. Что дальше?
О: Вел он себя учтиво, сказал, что лорд В. меня хвалил. Расспрашивал об жизни во грехе и нравится ль мое занятье.
В: Как они держались: раскованно иль смущенно?
О: Как несмышленыш. Я позвала его лечь рядом, но он отказался. Потом все-таки присел в изножье кровати и кое-что об себе рассказал. Дескать, он никогда не был с женщиной и шибко страдает, ибо немочь свою вынужден скрывать от друзей и родных, кто за отказ от выгодных партий крепко пеняет младшему сыну, не имеющему радужной будущности. Казалось, он в безграничном отчаянье и прячет лицо, стыдясь, что своим горем может поделиться только со шлюхой.
В: Что ты ответила?
О: Как могла утешала — дескать, какие его годы, мол, знавала я ущербных, кто нынче в полной силе, надо б и нам попробовать, но он ни в какую. Потом соскочил с кровати и вспылил, когда я позвала обратно, — мол, оставь меня, прилипала! — но тотчас рассыпался в извиненьях: мол, я ни при чем, то он как мраморный статуй, от поцелуев моих не растает, ну и всякое прочее. Вот ежели б, говорит, ты набралась терпенья, через пару деньков я б сделал новый заход, а то нынче в чужом месте с незнакомой дамой шибко переволновался, но зато уж вполне уверился в твоих прелестях, хоть их не отведал. Вот и все.
В: Об новой встрече условились?
О: Да.
В: Деньги ты получила?
О: Уходя, он бросил две-три гинеи на мою кровать.
В: Скажи-ка, ведь подобные расспросы и комплименты редки среди распутников?
О: Нет.
В: Не чаще ль ублаженный клиент молча уходит?
О: Были и такие, но большинство искали удовольствия в нашем обществе. По части бесед заведенье Клейборн слыло лучшим в столице. Косноязычных — в гостиной иль постели — мадам не брала.
В: И что, многие этак изливались?
О: Всяк по-своему. Шлюхе откроешь то, чего не расскажешь жене, прости господи.
В: Ладно. Его сиятельство пришли в другой раз?
О: Да.
В: И что было?
О: Он опять ко мне не притронулся. Однако изъявил желанье посмотреть, как его слуга управится с тем, что ему не под силу. Дескать, понимает всю необычность своей просьбы, страшится отказа и готов щедро оплатить мои труды.
В: На первом свиданье об сем разговору не было?
О: Точно помню — нет. Но теперь он подвел меня к окну и показал Дика, ожидавшего на тротуаре.
В: Как ты ответила?
О: Сперва отказалась — дескать, купить меня можно, только не для слуги. Мадам Клейборн ведет строгий учет и подобного никогда не допустит. Тут он шибко пригорюнился — эх, все насмарку. Потом мы разговорились, и он признался, мол, идею подсказал ученый лекарь и все такое, но, думаю, то было лишь оправданьем просьбы. Однако огорченье его казалось неподдельным, и я, сжалившись, позвала его в постель, но он отказался и вновь стал меня увещевать: мол, они с Диком рождены в один день и все равно что братья, хоть столь отличны наружностью и положеньем.
В: Странным оно не показалось?
О: Да, но веры вызвало больше, чем байка об лекарях. Знаешь, еще чуднее то, что я узнала позже: во многом столь несхожие, они были едины душой и дополняли друг друга, словно мужчина и женщина. И впрямь братья-близнецы, хоть кровь их разная.
В: Об том еще поговорим. Короче, он тебя уломал?
О: Не тогда, в следующий раз. Сейчас скажу то, чего не говорила Джонсу. Мне все равно, поверишь ты иль нет, но сие правда. Считай меня отпетой шлюхой, спорить не стану. Так оно и было, да смилуется Господь Иисус над великой грешницей, чья душа затвердела крепче камня, но до конца не умерла, ибо совесть еще говорила, что не получить ей прощенья за грехи ее. В том доме многие сестры мои были слепы, они не ведали, что творят, я ж сознавала, что шагаю дорогой в ад, чему нет иного оправданья, кроме моего упрямства, кое извиненьем служить не может. Хуже нет, когда грешишь не ради наслажденья, а из ненависти к греху. Не по желанью, но из необходимости, словно раб, кто исполняет хозяйскую волю, ненавидя приказ и хозяина. Ко встрече с его сиятельством я металась в ловушке и грешила еще безудержнее оттого, что в сердце своем грешить не желала. Чем благопристойнее была я в помыслах, тем бесстыднее в поступках. Вспомни, ведь женщины предназначены к исполненью мужской воли. Знаю, мужчины скажут, что в похоть их заманивает Ева. Но кто не выпускает их обратно? Адам.
В: И он же многих сохраняет в чистоте. Ладно, хватит болтать.
О: Ты прячешь глаза, а значит, я права. Во мне крепла мысль, что надо изменить свою жизнь, и в его сиятельстве я узрела ключ от моей темницы. Когда выяснилось, что план его требует поездки в мои родные края, меня аж затрясло от желанья сбежать.
В: То бишь при любом раскладе ты б не вернулась к Клейборн?
О: Нет.
В: И порвала б с прошлым?
О: Я скажу, с чем хотела порвать. Со своим нескончаемым позором. Распаляя отъявленных пакостников, я изображала целомудренную деву, победа над кем особенно сладостна. Реквизитом служила Библия — я будто б ею заслонялась, но осатаневшие кобели, войдя в роль безбожников, глумящихся над словом Господним, отбрасывали ее прочь и овладевали мною. Чуть теплившаяся совесть шептала, что творится страшная мерзость, но я не могла ослушаться Клейборн, автора сей постановки. Но потом, в одиночестве, я начала постигать смысл Книги, над которой так надругалась.
В: Что ты имеешь в виду?
О: Стала разбирать буквы, что было несложно, ибо многое я знала на память. Господи, как давно я не слышала тех слов! Даже тогда Иисус был ко мне милостив, ибо с каждой главой все яснее становилось, что я творю страшный грех, коим вновь Его распинаю. Но, погрязшая в блуде, я еще не могла заставить себя исполнить свой долг. Мне слишком нравилась мирская суета, и я все откладывала решенье на завтра. Пойми, я мучилась, ибо совесть мою саднило, будто в ней зрел нарыв, какой надо вскрыть, иначе он тебя уморит.
В: Ты говорила его сиятельству об сем нарыве меж вечно раздвинутых ног?
О: Нет.
В: Ладно, хватит об твоей бедной душеньке. Что стало предлогом поездки?
О: В основном затея с Диком — мол, на стороне удобнее сладиться. Кроме того, его сиятельство прослышал об целебных водах и захотел разом испробовать два средства.
В: Названье тех вод не поминалось?
О: Нет. Еще он сказал, что отказ от женитьбы породил в его семействе наихудшие подозренья и поездку надобно замаскировать, ибо велика опасность шпиков. Дескать, он уже придумал, как все устроить.
В: И как же?
О: План с липовым похищеньем, где мне отводилась роль горничной его дамы сердца.
В: Клейборн в план не посвятили?
О: Нет, ей сказали, что мы участвуем в оксфордской гулянке, куда все съезжаются со своими девицами.
В: И она отхватила недурственный гонорар, так? Тебе ж посулили еще больше?
О: Не пожалеешь, сказали мне, и я подумала, что шибко разбогатею. Видит Бог, так и вышло, но его сиятельство подразумевал иную награду.
В: Тебе-то мнилось, речь об деньгах?
О: Да.
В: А что они имели в виду?
О: Меня нынешнюю.
В: Следует ли понимать, что своим превращеньем ты обязана его сиятельству?
О: Об том еще скажу.
В: Хорошо. Только давай уточним: конкретное вознагражденье за труды не назначалось?
О: Нет.
В: И ты его не потребовала?
О: Нет, надежда на избавленье казалась более чем достойной наградой, а плата за грех меня не влекла.
