У галереи Уайлденстейна на Восточной 64-й улице Грета Гарбо с тюрбаном на голове и меховым палантином на плечах стоит на углу перед неизбежно драпированными бархатом стенами Уайлденстейна меж двух картин — Чиличева и Прендергаста. Грета Гарбо — потрясающе красивая и роскошная женщина, однако при всем при том полностью лишенная стремления выпендриться. Все люди в округе принимаются толкать друг друга локтями, говоря: «Это Грета Гарбо, Грета Гарбо, Гарбо, Гарбо, Гарбо, Гарбо, Гарбо». Затем все вроде как отступают назад — кроме Мерилин, которая пытается высунуться вперед и разглядеть, что там у Греты Гарбо надето под палантином.
— Что же там все-таки такое? — обращается Мерилин к Лайле, которая также «Седьмая авеню», как они выражаются. — Похоже на одну из тех вязаных штуковин от Пуччи.
— Бога ради, расслабься, — говорит Лайла. — Не будет же она вечно на этом углу торчать.
Дальше, у двери, там, где поднимается металлическая конструкция, вдохновенная, с филигранью, стоит Пьер Скапула, декоратор интерьера. На нем кожаное пальто с широким поясом. Скапула одновременно обращается на французском к одному из людей мистера Уайлденстейна и на английском к какому-то своему приятелю:
— Здесь самое чудесное место. Семь французских диванов, и в ту самую минуту, как ты…
В четырех кварталах оттуда, на 68-й улице. Мими Рассел идет вниз по Мэдисон-авеню в направлении «Ти-Энтониса», магазина, торгующего изделиями из кожи. Мими; проживающая в доме номер 1 на Саттон-Плейс, внучка герцога Мальборо, дочь издателя журнала «Вог», является единственной девушкой из четырнадцати молодых персон славной крови и славной кости, обвиненных большим жюри округа Саффолк в участии в крупном бесчинстве, учиненном в «Лэдд-хаусе» после бала в честь выхода в свет Фернанды Уэзерилл. Прямо сейчас, впрочем, вся эта скандальная история на глазах изнашивается на Мими, подобно тому клетчатому пальто, что на ней надето. Прямо сейчас, на «субботнем маршруте», она выглядит на миллион долларов. По обеим сторонам от Мими идут сопровождающие ее сестра Серена и Ник Вилльерс — оба молодые и очень симпатичные.
По другой стороне улицы движется парень в длинном непромокаемом пальто с двумя девчушками на прицепе. Это Минди Уэйджер, актер.
А на углу 77-й улицы, близ Парк-Берне, стоит здоровенный малый в спортивной куртке из шотландки и в серой рубашке, опять-таки из шотландки, с полосатым серым галстуком. Это Марк Ротко, художник. Как он там очутился? А, ясно, Марк направляется на шоу Раушенберга в галерее Кастелли, что в доме номер 4 по Восточной 77-й улице. Мерилин чуть позже обязательно скажет: «Да, вон те маленькие ерундовинки были бы очень милы», — на что Лайла ей заметит: «Бога ради, Мерилин, ты же не дамское белье покупаешь».
Ротко стоит в самой середине невероятной кометы и рассказывает, что обычно он нипочем не отправится по «субботнему маршруту» без трехметрового шеста в руках.
— Да, я хожу на открытия, — говорит он. — На открытия выставок моих друзей. Я уже пожилой человек, и у меня уйма друзей. А на сей раз мне просто случилось оказаться по соседству.
Для самих участников «субботнего маршрута», однако, ровным счетом ничего не значит то, что художники и серьезные коллекционеры смотрят на весь этот променад как на спектакль социальный, а следовательно, не особенно клевый. Непреложный факт состоит в том, что «субботний маршрут» по художественным галереям имеет приблизительно такое же отношение к Искусству, какое посещение церкви имеет к Церкви. В прежние времена суббота являлась великим днем для коллекционеров. Теперь же они предусмотрительно появляются на улицах со вторника по пятницу включительно, избегая «толпы» — хотя в этот самый момент у Уайлденстейна «чарлзы райтмены» находятся в том зале с драпировкой из бархата цвета портвейна, где, как всегда, на мольберте под северным светом стоит единственная картина, а две другие прислонены к ближайшей стене.
— Обожаю, — говорит Дж. ___, покупатель и поклонник. — Это настоящий шедевр. Похоже на игру желтой собаки.
Впрочем, что нам до Искусства как абстракции? Уже почти три часа дня, и вся комета, похоже, поворачивает к Парк-Берне. Огаст Хекшер только закончил свои дела у Кутца (острогранные абстракции Реймонда Паркера), а также у Стэмпфли (те дикие штуковины за авторством Хорхе Пикераса) и теперь направляется к Парк-Берне. Тот малый в черном честерфилде напротив Парк-Берне, рядом со Старком — это Джон Леб из «Леб энд Леб Лебс», внук Артура Лемана. Все Леманы, похоже, выходят на «субботний маршрут». Роберт Леман только что покинул галерею Уайлденстейна. Гербер Леман, губернатор, сенатор, восьмидесятивосьмилетний патриарх, уже находится в том великом месте встречи, на третьем этаже Парк-Берне. Два больших зала галереи, как всегда, блистают изобилием антиквариата, который будет продан с аукциона на следующей неделе. Сейчас же он тщательно пронумерован и выставлен для всеобщего обозрения: буковые стулья эпохи Людовика XVI с горчично-желтой обшивкой, алые лакированные кресла Зонсея, украшенные мозаикой из игральных карт с лицами китайских вельмож, задрапированные бронзовые девы, держащие в руках изогнутые рога изобилия, откуда пускает побеги осветительная арматура, молитвенный коврик «кулах», причудливой формы пепельница из клуассонской эмали, малахитовые пасхальные яйца, парочка золоченых пальм примерно восемь с половиной футов в вышину, кувшины для сливок, табакерки, низкие столики, канделябры, кольца для салфеток, а также всевозможные табуретки, безделушки давно умерших царей, аристократов, рыцарей, сражавшихся на турнирах, и мелкопоместных дворян с запада Англии.
На стенах (опять сплошной бархат) висит изумительно простой ассортимент картин XIX столетия. Все эти произведения искусства сорок лет тому назад были приговорены парижскими авангардистами как «буквалистские», «академичные» и «слащавые», но теперь они довольно яростно, если даже не отчасти извращенно, «берутся» — и Мессонье, и Бреме, и Вильбер, и Милле, и Риджуэй Найт.
Слева располагается аукционный зал, где носильщики в зеленой униформе затаскивают канапе в стиле Адама, столы с подножками, карликовые шкафчики и прочие внушительные предметы искусства на сцену, пока Джон Марион из Парк-Берне что-то монотонно долдонит с кафедры. Однако все дожидаются двух pièces de résistance2, двух чиппендейловских комодов со змеевидными фасадами и косолапыми ножками.
У Дж. ___, молодого человека, продающего комоды, вид слегка встревоженный, зато его жена выглядит на редкость невозмутимо, а друзья Дж. ___ вовсе не собираются позволить этой оказии стать слишком серьезной.
— Эй, Дж. ___, ты куда? У тебя такой сердитый вид.
— Хочу повидаться с Марионом, — отвечает молодой человек. Он имеет в виду Луиса Дж. Мариона, президента Парк-Берне.
— Ну тогда ладно, а то уж мы боялись, что ты на нас обиделся.
Тем временем комета набирает полную мощь, все кружа и кружа по помещениям галереи, то входя в аукционный зал, то выходя оттуда. Губернатор Леман смотрит на Руссо (имеется в виду Пьер Этьен Теодор Руссо). На картине изображены коровы, слоняющиеся по большой болотистой луже. Ян Митчелл с женой разглядывают сделанный Гейнсборо набросок портрета какой-то девушки. Норман Норелл, модельер, проходит в аукционный зал. Огаст Хекшер сидит в заднем ряду. Миссис Эдмунд Линч, жена однофамильца Меррилла Линча, выходит оттуда. Эмметт Хьюз выглядывает в заднюю дверь.
— Мне кажется, с прошлого года это место стало весьма светским, — говорит Эмметт Хьюз. — Немного похожим на те маленькие кафешки на Виа Венето.
Блестящие молодые люди, знаменитости, «Седьмая авеню», жезлоносцы, глашатаи что-то бубнят со всех сторон.
— Дорогой, перестань говорить мне, что ты не собираешься ничего покупать. Иди купи себе малахитовое яйцо или еще что-нибудь в таком духе.
— Конечно, я прекрасно знаю, что делать с двумя восьмифутовыми пальмами. Просто устраиваешь на самом верху газовые струи и…
— Что я делаю? Я ровным счетом ничего здесь не делаю, хотя очень мило, что ты спросил…
— …Ох, да иди ты к черту. По-моему, ты где-то читал, что…
— …Вся штука в том, что я был у него в студии. Но все это слишком уж ослепляет…
— …Изящная коллекция? Да все, кто бывал в Кью-Гарденз…
— …Боже милостивый, галереи…
— …Это место уже становится совсем как модные кафешки…
— Тони!
— Марта!
— Эдмонд!
Влажный чпок!
А затем — бух! — и уже второй из двух комодов продается за десять тысяч долларов, как и первый. И все это чувствуют — даже те, кто на аукцион никакого внимания не обращал. Когда очередь доходит до последней из тяжелых вещей, это равносильно звонку, возвещающему о закрытии музея «Метрополитен»: все в темпе начинают сворачивать свой «субботний маршрут». Такое чувство, словно бы кто-то вдруг взял и отключил все волшебство.
