– Людмила, – помолчав, сказал Алтынник. – Ты чего из себя это строишь? Ты же не девочка и должна знать, зачем ты меня приглашала и зачем я к тебе приехал, и не за тем, чтобы над тобой посмеяться или пошутить, а чтоб по-товарищески сделать тебе и себе удовольствие. А если ты из себя будешь девочку строить, то надо было сразу или сказать, или намекнуть, потому что время у меня ограничено, сама понимаешь – солдатское положение.
Она молчала. На печи негромко всхрапывала и чмокала губами во сне старуха. Алтынник посмотрел на часы, но спьяну не мог разобрать – то ли половина четвертого, то ли двадцать минут шестого. Людмила сидела, положив голову на руки. Иван еще посидел, повздыхал, почесал в голове. Было обидно, что зря потратил столько времени и не выспался.
Нагнувшись, достал он под столом сапог, вынул из него портянку и стал наматывать на ногу. Задача эта оказалась нелегкой, потому что стоило ему задрать ногу, как он терял равновесие и хватался за край стола, чтобы не свалиться с табуретки. В конце концов с этим сапогом он кое-как справился и полез за вторым. Людмила подняла голову и удивленно посмотрела на Алтынника:
– Ты куда собираешься?
Он пожал плечом:
– На станцию.
– Зачем?
– А чего мне здесь делать? Поеду.
– Куда ж ты поедешь? До поезда еще цельные сутки.
– Ничего, подожду, – сказал он, принимаясь за второй сапог.
– Обиделся?
Он молчал, сосредоточенно пытаясь попасть ногой в голенище.
– Эх ты, дурачок, дурачок, – Людмила вырвала у него сапог и швырнула обратно под стол.
Он только хотел рассердиться, как она схватила его и стала целовать, и он снова все позабыл, и опять не хватало рук и нечем было дышать.
– Подожди, – шепнула она, – сейчас свет погашу, пойдем в горницу.
Он с трудом от нее отлепился. Он мог подождать, но недолго. Поцеловав его, она на цыпочках прошла к двери и щелкнула выключателем. Свет погас.
Алтынник ждал ее нетерпеливо, чувствуя, как беспорядочно колотится сердце, словно дергают его за веревку. Людмила не возвращалась.
– Людмила! – позвал он шепотом.
– Сейчас, Ваня, – отозвалась она из темноты тоже шепотом.
Он поднялся и, чувствуя, что ноги его не держат, хватался за край стола и таращил глаза в темноту, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Но, ничего не увидев, осторожно оторвался от стола и, как был в одном сапоге, направился туда, где, по его мнению, находилась Людмила.
Он шел бесконечно долго и в конце своего пути напоролся на табуретку, повалил ее, чуть не свалился сам и сильно зашиб колено. Табуретка упала с таким грохотом, что ему показалось: сейчас он поднимет весь дом. И действительно, старуха на печи коротко вскрикнула, но, должно быть, во сне, потому что тут же опять захрапела и зачмокала губами. Он понял, что забрал слишком сильно вправо, и пошел дальше, стараясь держаться левее, и наткнулся на какую-то тряпку и догадался, что это занавеска, за которой спал сын Людмилы. Он отшатнулся, но занавеска оказалась и сзади. И слева, и справа. Чтобы освободиться от нее, он стал делать над головой такие движения руками, как будто отбивался от целого роя пчел, запутался окончательно и, не видя иного способа вырваться, дернулся что было сил в сторону. Где-то что-то затрещало, Алтынник рухнул на пол и на этот раз ударился головой. «Господи! – подумал он с тоской. – Так я сегодня и вовсе убьюсь». Он попытался подняться, но никаких сил для этого не было. Тогда он пошарил вокруг себя руками, наткнулся на какой-то веник, подложил его под голову и уснул.
Проснулся он оттого, что стало больно глазам. Солнце светило прямо ему в лицо сквозь полузамерзшие стекла. Слегка повернув голову, он увидел, что лежит в комнате совершенно ему незнакомой, на широкой кровати и под ним мягкая перина и огромная пуховая подушка. За круглым столом посреди комнаты между окном и зеркальным шкафом сидел парень лет четырнадцати в старой школьной форме. Должно быть, считалось, что парень сейчас делает уроки, на самом же деле он одну за другой зажигал спички, совал их, зажженные, в рот, а потом перед зеркалом шкафа выдыхал дым и делал страшные рожи. Алтынник стал за ним следить через зеркало. Парень чиркнул очередной спичкой, раскрыл рот и в этот момент встретился с отраженным в зеркале Алтынником. Он вздрогнул, закрыл рот, а спичку зажал в кулаке и, наверное, обжегся. Потом повернулся, и они оба бесконечно долго разглядывали друг друга.
Парень первый нарушил молчание.
– Мамка побегла в магазин, – сказал он.
– У-у, – промычал Иван в знак того, что все ясно, хотя ему ничего не было ясно.
– Ты в каком же классе? – спросил он парнишку.
– В восьмом.
«Ничего себе», – удивился Алтынник. Сам он кончил только семь классов.
– А зовут тебя как?
– Вадик.
– Молодец, – похвалил Алтынник и прикрыл глаза. Побаливала голова. То ли оттого, что он вчера немного перебрал, то ли оттого, что он, кажется, обо что-то вчера ударился. Было у него еще такое ощущение, будто из его памяти выпало какое-то очень важное звено, но он не мог понять, какое именно. Смутно помнилось, вроде он ночью что-то искал, не нашел, улегся на полу. Но как он попал в кровать? И в мозгу его слабо забрезжило воспоминание, что будто бы Людмила подняла его с пола и положила к себе в постель и между ними как будто что-то было, а она его потом спросила:
– Почему же ты говорил, что маланец?
А он спросил:
– Что такое маланец?
– Еврей.
– А почему ж маланец?
– Ну, сказать человеку «еврей» неудобно, – пояснила Людмила.
Теперь никак он не мог припомнить, приснилось ему это все или было на самом деле. Но думать не хотелось, и он вскоре уснул.
Когда он открыл снова глаза, Вадика в комнате уже не было. Решив, что уже поздно, Алтынник встал, надел штаны (они вместе с гимнастеркой висели на спинке стула перед кроватью), сунул ноги без портянок в сапоги и вышел в соседнюю комнату.
Старуха в разорванном под мышками ситцевом платье (нижняя рубаха выглядывала из-под него) стояла спиной к Алтыннику возле печи и, нагнувшись, раздувала самовар.
Алтынник подошел к старухе сзади и крикнул в самое ухо:
– Бабка, где тут у вас уборная?
– Ой, батюшки-светы! – вскрикнула старуха и подняла на Алтынника перепуганные глаза. – Ой, напужал-то… Ты чего кричишь?
– Я думал, ты глухая, – махнул рукой Алтынник. Он поморщился. – Ой, бабка, мутит меня что-то, и голова вот прямо как чугун, честное слово.
– Похмелиться надо, – сочувственно улыбнулась бабка.
– Что ты, бабка! Какое там – похмелиться. Мне это вино и на глаза не показывай, и так там, внутре, как будто крысу проглотил, честное слово. Чего-нибудь бы холодненького испить бы, а, бабка?
– Кваску, – нараспев сказала старуха.
– А холодный? – оживился Алтынник.
– А как же. Чистый лед!
Алтынник обрадовался.
– Давай, бабка, быстрей, не то помру, – заторопил он.
Старуха сбегала в сени и вернулась с трехлитровой бутылью красного свекольного кваса. Алтынник хватил целую кружку.
– У-уу! – загудел он довольно. – Вот это квас! Аж дух зашибает. Погоди, бабка, не уноси. Сейчас я сбегаю по малому делу, еще выпью, а то уже некуда, под завязку.
На улице было морозно и солнечно. Жмурясь от слепящего глаза снега, Алтынник пробежал через огород к уборной и обратно, ворвался в избу немножко оживший, выпил еще квасу, попробовал закурить, не пошло – бросил. Поинтересовался у старухи, не пришла ли Людмила.
– Да еще не верталась. – Старуха все возилась у самовара.
– А Вадик где же?
– Гуляет.
– А ну-ка, бабка, подвинься, я дуну, – сказал Иван и отодвинул бабку плечом.
У него дело пошло лучше, и скоро самовар загудел.
– Во как надо дуть, – не удержался и похвастал Алтынник. – Три раза дунул – и порядок. У меня, бабка, легкие знаешь какие. Смотри, как грудь раздувается. – Он действительно набрал полную грудь воздуха да еще и выпятил ее до невозможности. – Поняла? Ты, бабка, не смотри, что росту среднего. Я на гражданке лабухом был. В духовом оркестре учился. На трубе играл. Она маленькая, а играть потяжельше, чем на басу. На басу просто, хотя и здоровый. Знай только щеки раздувай побольше, ума не надо. А на трубе, бабка, губы покрепче сожмешь и вот так делаешь: пу-пу-пу. И звук получается, бабка, чистый, тонкий. Бас, он мычит, все равно что баран: бэ-э, бэ-э, а труба… – Алтынник взял в руки воображаемую трубу и стал перебирать пальцами, словно нажимал клавиши. Но только собрался изобразить он, какой звук издает труба, как во дворе заиграла гармошка и, приблизившись к дому, смолкла. В сенях загремели тяжелые чьи-то шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура огромного мужика в синем зимнем пальто и валенках, подвернутых у колен. На груди у него висела маленькая для его роста гармошка. Алтынник все еще держал руки, как будто собирался играть на трубе.
Вошедший, не обращая ни на кого внимания и не здороваясь, снял и поставил гармошку на лавку рядом с ведрами, взял в углу веник и стал не спеша обмахивать валенки.
