— Можно подумать, что у тебя самого нет личной жизни, — сказала Иветта с улыбкой и села напротив.
В глазах Марсиаля вспыхнул лукавый огонек:
— Моя личная жизнь… — Он был отнюдь не прочь, чтобы дочь смутно подозревала о его похождениях и по-дружески намекнула ему на это. Он был не прочь слыть донжуаном. — Много ли ты о ней знаешь? Впрочем, как ты догадываешься, я собирался поговорить с тобой не о моей личной жизни. А скорее о твоей.
— В таком случае, — сказала она, сразу насторожившись, хотя еще продолжая улыбаться, — предупреждаю заранее: она тебя не касается.
Их взгляды скрестились, Марсиаль сделал усилие, чтобы подавить слабый всплеск гнева.
— Знаю, — сказал он. — Твоя личная жизнь меня не касается. Ты совершеннолетняя. Однако же ты все-таки моя дочь. Согласись, что я могу беспокоиться и интересоваться, все ли у тебя идет хорошо и счастлива ли ты. Я спрашиваю не из праздного любопытства. А потому, что я тебя люблю. Надеюсь, ты не станешь меня упрекать за то, что я о тебе тревожусь?
— У тебя нет оснований для тревоги.
— А я думаю, что есть. Ты уже несколько дней плохо выглядишь. Как будто чем-то огорчена.
— По-моему, это впервые в жизни…
— Что впервые? Впервые огорчена?
— Нет, впервые в жизни ты это заметил. Заметил настроение тех, кто тебя окружает.
— Вот те на! Почему это, хотелось бы знать?
— Потому что обыкновенно ты ничего не видишь.
— Ну ясно, я слишком большой эгоист!
— Я этого не говорю. Я говорю только, что на этот счет ты не слишком наблюдателен… Ну ладно, — заявила она, точно желала покончить с этой темой. — Наверное, мама тебе что-нибудь сказала?
— Ну что ж, не стану скрывать, да.
— Ох, так я и поняла! Тут особой проницательности не нужно. Знаешь, каждый раз, когда ты собирался читать нам с Жан-Пьером мораль, мы это за версту угадывали. Все равно как если бы ты вывешивал флаг, на котором большими буквами было выведено: «Мораль».
— Полагаю, это только в мою пользу. Значит, я не умею притворяться.
— Нет, бедняжка папа, не умеешь, — вздохнув, согласилась она. — Так что же ты желаешь узнать?
— Просто все ли у тебя идет так, как тебе хочется. Мама считает, что нет.
— Она ошибается. Можешь ее успокоить.
Марсиаль пересел на диван — поближе к дочери. Он обнял ее за плечи и привлек ее себе. Он твердо решил ее покорить, а для этого пустить в ход средства, которые сотни раз приносили успех в прошлом, когда Иветта была ребенком и подростком: бурные изъявления нежности, поддразнивание, шуточки, вкрадчивый тон (Марсиаль умел придавать своему голосу самые подкупающие интонации). Как правило, ни одна женщина не могла устоять перед этими приемами, а тем более женщины из его семьи. Они таяли, как снег на солнце. Марсиаль и сам таял. Попадаясь в собственные сети, он порой доводил себя чуть ли не до слез. Размякший от умиления и счастья, он начинал гордиться тем, какой он прекрасный отец (или, смотря по обстоятельствам, какой чуткий любовник) и добродетельный муж. Правда, на завершающей стадии этого процесса он сам чувствовал, что ломает комедию, мысленно обзывал себя «лицедеем» или даже «старой потаскухой», но эти робкие потуги раскаяния рассеивались во взрывах добродушного веселья, а еще чаще — оглушительного хохота.
— Послушай, дорогая моя девочка, почему ты не хочешь поговорить со мной по душам? Поговорить, как с другом? Может, ты и права, что я не слишком наблюдателен, но, в конце концов, я всегда все могу понять, всегда!.. В особенности если мне объяснят поподробнее. Ты же знаешь, какой я сообразительный. — Улыбка. — Я чувствовал бы себя очень несчастным при мысли, что ты хоть капельку страдаешь из-за чего-то — уж не знаю из-за чего. — Поцелуй в голову, рука сильнее стискивает плечи дочери. — Ну же, будь поласковей со своим старым римским легионером. — Это была давнишняя шутка, обыгрывавшая имя, которым, — жаловался Марсиаль, — его «наградили» родители. — Со старым твоим легионером, которому скоро уже пора на покой…
— Куда клонятся все эти красивые слова?
Она искоса поглядывала на него, все еще улыбаясь, но напряженная и откровенно настороженная.
— Куда клонятся… Мама сказала мне, что ей кажется, будто ты несчастлива из-за этого Реми Вьерона. Да погоди ты, не возражай! Дай хоть договорить до конца… Сущее наказание эта девочка… Нетерпеливая, нервная… Прямо необъезженная кобылка… Ну так вот. Продолжаю. Мы с мамой ничего не имеем против Реми Вьерона. Нам только кажется, что между вами большая разница в летах… В общем, чего там — он слишком стар для тебя! Он моего возраста или ненамного моложе…
— Ну и что из того? — с вызовом бросила Иветта. — А эта девица, с которой я тебя видела как-то вечером в «Эшоде», разве ты не годишься ей в отцы?
Марсиаль, растерявшись от неожиданной контратаки, расслабил объятия.
— Какая еще девица? — спросил он с видом величайшего изумления.
— Может, ты станешь отрицать? Настоящая хиппи. Ей от силы лет семнадцать-восемнадцать. Вы сидели вместе в «Эшоде». За столиком у окна. Я вошла и сразу вас заметила. И тотчас ушла.
— Ах, вот ты о ком! — воскликнул Марсиаль, как будто только сейчас понял, о ком идет речь. — Да это же бедная девочка, которую я в тот вечер пригласил поужинать, потому что у нее не было ни гроша в кармане и она сутки ничего не ела. Клянусь тебе жизнью мамы, да нет, твоей собственной жизнью, между нами ничего нет, совершенно ничего! Я пригласил ее из жалости. Из чистого сострадания. Нет, в самом деле! Надеюсь, ты не вообразила… Я ведь все-таки не чудовище какое-то. И поверь, что по части женщин… Короче, это девчушка совсем не в моем вкусе, то есть ну совсем не в моем!.. Я просто хотел ей немного помочь. К тому же она назавтра уезжала в Испанию. Так, стало быть, ты нас видела, плутовка? И вместо того, чтобы подойти и мило поздороваться — поверь я ни капельки не смутился бы! — ты сбежала, будто подглядела, уж, право, не знаю что, какую-то непристойную сцену!.. Ну, скажу тебе, милая Иветта, хорошенького же ты мнения о своем отце!.. Впрочем, ладно, речь о тебе и о Реми Вьероне. Повторяю, меня шокирует эта разница в возрасте. Вдобавок то, что о нем говорят и чего он, впрочем, не скрывает… Короче, нам с мамой больно думать, что ты, может быть, попала… ну, в ловушку, что ли. Не думай, что мы на тебя за это сердимся, ничуть. Мы хотим помочь тебе избежать разочаровании…
Вместо того чтобы довериться ему, как это бывало прежде и должно было случиться и теперь, если бы мир не сошел с рельсов и если бы Марсиаль не стал жертвой проклятия, она яростно стряхнула с плеча его руку.
— Оставь меня в покое! — крикнула она. — Мне нечего тебе сказать.
Она отодвинулась от него. Марсиаль посмотрел на хорошенькое мрачное личико — из-под насупленных бровей хмурый взгляд. Выражение его лица тоже сразу изменилось. Ах, так! Его заигрывания отвергнуты, в его нежности не нуждаются, его больше не любят! Тогда — ненависть и разрушение! Рвись наружу, ярость, и затопи мир! Марсиаль встал. Заложив руки в карманы и не глядя на дочь, он заявил ледяным тоном:
— Я не одобряю твоих отношений с этим человеком.
— А мне все равно, одобряешь ты или нет…
— А мне все равно, совершеннолетняя ты или нет, по вкусу тебе то, что я говорю, или нет, — мое слово пока еще кое-что значит, и тебе придется меня выслушать. Я требую, чтобы ты перестала встречаться с Вьероном. Поняла?
— Я вольна встречаться с кем хочу.
— Не уверен…
— Я тебя не боюсь. Можешь побить меня, если хочешь. Я не уступлю.
Потрясенный шквальным разворотом ссоры, Марсиаль долгим недоверчивым взглядом посмотрел на дочь. Вцепившись руками в край дивана, выпрямившись, вздернув подбородок, она бросала ему вызов всей своей тоненькой, трепещущей, напряженной фигуркой. Никогда еще она не была так хороша. Марсиаль содрогнулся от восхищения. Вот это женщина! Неукротимая, готовая идти наперекор земле, небу и родному отцу. Достойная дочь римского легионера, Марсиаля, воинственное дитя Марса, как и он сам… Не будь она его родная дочь!.. Ну-ну. Умерим свой пыл. Переменим пластинку. Введем поток ярости в русло, пусть она забрызжет струйками сарказмов. Это будет еще оскорбительней, еще сладостнее… Марсиаль с шумом перевел дух, чтобы подавить возбуждение и овладеть бешенством, которое кипело в нем.
— Ах, вот что, это, оказывается, всерьез? — заговорил он ласковым, скрывавшим угрозу тоном. — Ради этого господина ты готова стерпеть, чтобы тебя побили? Ты, такая тонкая, умная, не станешь же ты уверять меня, что тебя и впрямь прельстил этот тип.
— Да что ты о нем знаешь? Ты его никогда не видел и даже не читал!
— Во-первых, читал. Во всяком случае, одну или две книги. Этого довольно, чтобы судить о его таланте. Потом, я видел его фотографии в газетах. И еще кое-что о нем слышал. Словом, получил довольно точное представление.
