Давно Анюта так не хохотала, и песни подхватывала вместе с девчонками. Но сердечко ее грустило: милые барышни… И грезилась синяя рубашка. Она уговорила своих дубровцев идти завтра на танцы в Мокрое. Только бы ей не выдать себя, когда они столкнуться лицом к лицу. Засыпая, Анюта думала, как пусто она раньше жила, день за днем словно страницы перелистывала в книжке о чужой, неинтересной жизни. Теперь ее жизнь стала похожа на один яркий солнечный день.
Она ходила на танцы не только в субботу и воскресенье, но и в будни. Каждый раз на пороге клуба ее щеки горели, разум мутился от волнения. Но ни через неделю, ни через месяц Анюта так и не встретила его. А нетерпение первой влюбленности с каждым днем росло и требовало свое — видеть его, хотя бы мельком, хотя бы издалека.
Удивительную перемену в Анюте скоро заметили близкие.
— Не появился ли женишок какой? — обрадовалась крестная. — Может, она с Васькой ухажерится?
Им с кумой очень хотелось, чтобы с Васькой. Но когда спросили у Анюты, она только рассмеялась в ответ и капризно передернуло плечиком. И ужимочки эти новые, невесть откуда взявшиеся сразу отметила Настя, и как она намывается каждый день, и прихорашивается и танцует перед зеркалом. Настя осторожно выведывала-выспрашивала у девчонок с фермы, ведь они вместе бегали на танцы, не могли не заметить, кто зазнобил Нюрке сердечко. И девки ей тут же разболтали, что Анютка танцует со студентом из Калуги, Сашей зовут, что он даже провожал ее до Прилеп, и все ей на ухо нашептывал, что она похожа на артистку Валентину Серову и на ангела с картины какого художника, фамилию не вспомнить, не нашего, итальянского.
— Студент! — встревожилась мать. — Это очень, очень плохо, Настя, это одно баловство, только заклумит ей головушку.
— Про артистку это правда, и Сережка мой согласен, что похожа она на Серову, — с удовольствием подтвердила Настя. — Но зря ты, кума, горюешь, на артистку наша Нюрка не купится, на ангела она, может, и купилась бы…
К концу лета начал потихоньку угасать лихорадочный, счастливый жар, в котором Анюта прожила два месяца. Все чаще уныние, а потом и тоска стали нападать на нее. Скорее всего, он живет в школе и на деревенские танцы не ходит. А в школу она ни за что не пойдет, и помочь ей может только случайность. Но случай не помог, и Анюта смирилась: на всех счастья и удачи не хватает, надо кого-то и обделить.
Бабы на ферме смеялись — весело пожили наши девки, пока дорогу тянули, теперь долго будут вспоминать. А Настя с любопытством поглядывала на крестницу, не страдает ли она по своему Сашке. Но Анюта была спокойной и даже равнодушной, как будто угасла после отъезда строителей.
Всколыхнула, разворотила ее эта странная любовь, но не сбылась. Поболело, поныло сердечко и перестало.
Любаша так распланировала Анюткину жизнь: поработает год-другой проводницей, потом училище, железнодорожное или педагогическое. А если Карп заупрямится, Толикова сестра сделает справку из туберкулезного диспансера, перед этой справкой никто не устоит.
Тихий, ласковый старичок Карп Василич устоял и перед справкой, и перед Любкиной шальной энергией. И вышло так, что когда Анюта совсем было решилась уехать в Калугу, было уже поздно. Карп вызвал их в контору и долго жаловался на обстоятельства. А обстоятельства были таковы: когда большак потянули дальше и деревни перестали гонять на дорожные работы, тут же навалились лесозаготовки, на их куст наложили несколько тысяч кубов планового леса, эти кубы разделили по дворам и будь добр, выполняй государственный план.
— Что ни день, то новые разнарядки: пять человек отправь на строительство кирпичного завода, пятнадцать — в лес, за год сорок человек уехали в ФЗО — тянут и тянут из деревни, как из дойной коровы. Не всем же по городам жить, кто-то должен и землю пахать, — Карп Василич даже разволновался, рассуждая на эту больную для себя тему — о том, как обижают и разоряют деревню.
И Анюте стало жалко его и совестно за себя, в самом деле, чем она лучше других, которым некуда ехать и суждено бедовать в колхозе? Но мать все же робко вставила:
— Карп Василич, ты погляди на нее, какой она лесовщик, что она в лесу наработает?
Карп поглядел на Анюту и остался очень доволен:
— А что, она девушка здоровая, только хрупкого сложения. Ты не бойся, Сашка, там ей дадут работу полегче, сучья обрубать или на кухне.
И после этого душевного разговора Карп строго предупредил, что никакие справки не помогут, не отпустит он Анюту и со справкой, пока будут гонять на лесозаготовки. Потом, ближе к лету видно будет, что именно видно, он не сказал. Но Любаша не сдалась, через неделю прислала весточку с одной мокровской знакомой. Вот что надумала сестрица: их сосед, хороший парень, инвалидом с войны пришел, согласился жениться на Анютке, не по-настоящему, а чтобы только вызволить девку из колхоза. Она приедет в Калугу на один день, распишется с парнем, а к вечеру уже вернется со свидетельством о браке. Помашет этой бумажкой у Карпа перед носом: прощай, Карпуша, прощайте лесозаготовки и телятник!
Насте эта затея очень понравилась: ну, Любашка, до чего придумливая молодка!
— Ну чего вы кукситесь? — ругала она куму. — Это же не в церкви перед аналоем стоять, пошел записался, через полгода отписался, как будто и женатым не был. Сейчас многие так делают, в Козловке Таська Чугунова так сбежала из колхоза, батька ти две, ти три тысячи, говорят, отдал жениху, а этот парень без денег, по доброте душевной…
— Узнают про такое, могут засудить, — испуганно твердила кума.
— Да кто ж докажет, ты попробуй, докажи!
Как не по душе была им эта свадьба. Любаша даже не написала, как зовут парня, наверное, по осторожности. Такое непривычное, страшноватое дело, мало ли чем оно может обернуться? И Анюта решила подождать до весны, раз Карп Василич обещал …
В первый раз они недолго пробыли на лесозаготовках, с месяц. Пригнали их под Песочню, в самые лесные дебри. И как им повезло — хозяйка попалась хорошая и хатка теплая. Встали они на постой вчетвером к этой бабке, на ночь собирались укладываться спать на полу, а она им говорит: «Что ж вы, девки, будете спать на мосту, вы ж смерзнете, сейчас мы чего-нибудь сообразим». Настелила им на полатях мешков, дерюг, а сверху прикрыла тулупами. И они хорошо спали, в тепле, а под ними, в подполье, шуршала и тихо вздыхала больная овечка. Утром встали, а баушка уже топит печку, варит им чугунок картошек: ешьте, девки, вволю, картох у меня много.
Они получали паек — триста граммов хлеба в день. Маше с Зинкой не хватало этого пайка, они девки здоровые и вечно ходили голодные, поэтому старались сделать две норма. Выработают две нормы, им дадут шестьсот граммов хлебушка, они наедятся досыта. А норма была — четыре кубометра в день. Анюта молила Бога, чтобы помог ей осилить одну норму, о двух и не задумывалась. Хлеба ей хватало. Вечером она аккуратно делила пайку на три равные части. К бабкиной картошке девчонки жарили сковородку сала, всем им из дома дали по куску сала. В обед привозили на делянку похлебку. Вот с этой казенной похлебочки можно было ноги протянуть — за каждой крупинкой гоняйся с дубинкой. Ну, а вечером опять картошка. Анюта заскучала по мамкиным щам и молоку.
Вместе с ребятами-подростками ее поставили на легкую работу — сучья обрубать. С утра до вечера тюкала она топором, до головокружения, до серебряных искр в глазах. Время от времени поднимала голову, чтобы увидеть одну и ту же картину — сосны и ели в белых сугробах. Их заснеженные лапы даже по ночам ей снились. Ей уже стало казаться, что ничего, кроме леса, она не видела в жизни, родилась здесь под елкой и останется навсегда.
Сначала Анюта любила утренний, нетронутый и невзбудораженный порубщиками лес. Когда он еще жил сам в себе, своей чуткой лесной жизнью. И его лесная душа витала повсюду, над верхушками красавиц-сосен и под лапками молоденьких елок. Но вот врывались они, как дикие орды, и к вечеру на развороченном снегу валялись обкорнанные столбы, а пышные ветви, еще недавно мягко реявшие над головой, летели в костер или затаптывались в бурелом. И вместо леса оставалась на земле голая, безобразная плешь. На другой день они губили еще один кусочек леса, покорно ложившийся под топор. В первые дни Анюта чувствовала себя, как на бойне, потом привыкла. Ведь без леса жить нельзя, надо строить дома, топить печки, убеждала она себя. Конечно, лес живой, и наверное, страдает, но мало ли живых тварей убивает человек себе на пропитание, а болезни и войны губят тысячи людей. И все это люди принимают покорно и равнодушно, как обыкновенное течение жизни. Этими детскими, глупыми мыслями Анюта ни с кем не делилась.
Давно она ничему так не радовалась, как последнему дню в лесу. Они собрали свои котомочки, попрощались с бабушкой и, счастливые, зашагали на станцию. Целых двадцать километров отмахали как ни в чем не бывало, домой ведь шли! Думали, все, отработали свое, хватит с них леса. А оказалось, это было только начало. В марте их снова отправили на лесозаготовки, на этот раз сказали, до самого лета. Анюта затосковала, так не хотелось из дому уезжать, но кто ее спрашивал!
