Мне страшно. У меня есть причины бояться.
Крики.
Крики боли и страха. Мужчины, женщины, дети.
Я вижу, как люди бегут, спасаясь от пуль, и сам бросаюсь на землю, за деревья, потому что вокруг меня тоже свистит.
Толпа бежит по проспекту врассыпную, прячась за фонарные столбы, машины, а вслед бегущим безоружным людям с двух сторон гремят выстрелы.
Двое мужчин тащат и усаживают около дерева девчонку с простреленной ногой. Кто-то кричит, что убили журналиста.
Я бегу. Из горла вырывается хрип. Ноги как будто не мои. Все вокруг в тумане. То впереди, то позади раздается голос, требующий не нарушать строй, не отставать.
Трус? Может, и так. Как и все остальные. Я трусливо прячу голову в песок.
Сзади слышатся выстрелы. Я продолжаю бежать.
Бежавший впереди человек оглядывается через плечо:
- Ты как, в порядке?
- Нормально. Давай быстрее.
Приток адреналина в крови слабеет, суставы тяжелеют. Сколько времени это заняло, сказать трудно. Минуты две, но не больше трех. Опять ударяют очереди.
Я даже не понимаю, откуда стреляют. Совсем рядом отчаянно кричит женщина, неловко ломается и падает. Кричат уже многие. Кто-то падает на асфальт, закрывая голову руками, кто-то бросается еще быстрее вперед.
Я забираюсь на пожарную, разбитую машину. Смотрю назад – туда, откуда мы прибежали. На улицу выезжают БТРы и начинают стрелять из пулеметов. Прыгаю вниз, на усеянный битым стеклом, залитый черной жидкостью асфальт.
Время от времени кого-нибудь из толпы сбивает с ног пулей. Толпа трупов не боится. Лишь ощущается, как замирает сердце, и тут же слышатся облегченные вздохи. Это словно игра на везение. Я, конечно, реалист, но иногда во мне вспыхивает азартный огонек.
- Да, это и есть война, - говорит один проходивший мимо другому. – Ее выдают запахи.
Сам я ничего не чувствую, если не считать запаха мазута и мочи.
Подъезжали полицейские машины и автобусы с подкреплением. Потом подвозят на больших, крытых брезентом военных грузовиках.
По улице идет несколько БТРов, на которых сидят люди в камуфляжной форме и стреляют вверх из помповых ружей.
Я слышу как грохочут проезжающие по улице танки. Вокруг спецавтобусы, военные грузовики, БТРы.
На улице справа появляется КрАЗ и едет на строй солдат. Машина катится по улице, никого не зацепила, останавливается, врезавшись в угол здания.
Люди в пятнистых куртках, с автоматами наперевес, настигают мальчишек, которые визжат, как щенки, вжимают головы в плечи. Тех, кто может бежать, догоняют. Упавших пинают, а потом забрасывают в машины и увозят.
Я закатываюсь под скамейку и зажмуриваю глаза, стараясь не слышать выстрелы и звон разбитого стекла.
Нет ничего проще, чем пропасть в России. Потому что очередная попытка сделать своими силами что-то заканчивается так же, как заканчиваются все аналогичные попытки в этой стране.
Время умирать. Я уже не чувствую себя частью этого действа. И уже не чувствую в этом потребность. Смена игрока. Игра выходит из-под контроля.
Я ничего не слышу, кроме стука собственного сердца. Сначала я не могу поверить в это и прислушиваюсь повнимательнее. Никаких криков, никакого звона разбитого стекла, никаких сирен. В воздухе летают кругами несколько вертолётов.
Периодически я вижу зарево, вспышки и слышу автоматные очередей. Кто то кричит. Это детский голос, такой тонкий и неокрепший, но этот ребёнок всё же кричит довольно громко, хоть и срывается.
Перед тем как повернуть за угол, я внимательно осматриваюсь. Ни полицейских, ни машин, ни пешеходов. Все тихо.
Дым. Осколки стекла, пепел, облако пыли. Гудение в голове. Не думаю, что я терял сознание.
Переднее окно кафе вылетает. Ужасный грохот. Гигантские, неправильной формы клубы черного дыма. Обломки сыплются с неба, и площадь тут же покрывается пылью, словно по ней прошла песчаная буря. Как только утихает звон бьющегося стекла, поднимается крик. По площади бегают окровавленные люди, которые что-то кричат в мобильные телефоны.
Я иду, спотыкаясь о куски штукатурки и теплоизоляции. Прохожу мимо девушки, лицо которой рассечено осколком стекла.
Из двери выходит парочка: он прижимает висящую плетью руку к телу, у нее по ногам течет кровь.
Единственным, что я слышу - это шум собственной крови в ушах. Шум понемногу слабеет, сменяясь неестественной, звонкой тишиной. Потом в небе сверкают голубые огни, рядом стоит машина «скорой помощи», и какие то люди склоняются надо мной. Их несколько, но я ясно вижу только одного.
– Можешь двигаться? – спрашивает он.
Слова эти произносит полицейский, опустившийся рядом со мной на колени. Я машу рукой, как бы говоря: «Со мной все в порядке», и начинаю подниматься, а он помогает мне, поддерживая под локоть.
– Нам нужно увести вас отсюда.
Я уже полностью прихожу в себя, так что со всех сторон наваливаются звуки, цвета, хаос. Полиция, пожарные. Я попал в вечерние новости?
Полицейский ведет меня к зоне, похоже, отведенной для раненых. Меня все-таки зацепило взрывом.
Мимо проезжает грузовая машина-платформа, на которой громоздятся покореженные кузова четырех или пяти легковых машин.
Блевать уже нечем. И плакать – тоже, все слезы кончились. Я просто брожу по улицам. Долго, очень долго. Это вполне может случиться. С каждым.
Освободившись от внутреннего напряжения, я чувствую пустоту. Очень приятная пустота.
Смысла не будет. Смысл кончился.
42
Я не понимаю, как себя чувствую. Кажется странным снова вернуться в мир, заниматься своим делом. В этом есть что-то нереальное, иллюзорное. И еще у меня болит голова. Все ведут себя так, словно ничего особенного не происходило. Сколько из нас думают так даже сегодня?
Раньше мне казалось, что моя жизнь разваливается на части, но теперь от нее и вовсе остались клочки. Впрочем, это соответствует состоянию окружающего мира, который тоже рушится на глазах. Мне действительно плохо. Реально, физически плохо. Это ужасно. Возвращение к реальности оказывается трудным.
Я чувствую безысходность. Убежденность в собственном бессилии парализует меня. Трясу головой, которая сама собой клонится от усталости. Тру глаза.
Я должен молчать. Никому не рассказывать правды. По-прежнему не могу справиться с нервным возбуждением.
У меня ощущение, что я схожу с ума. Тревога все нарастает, в горле стоит ком, сердце трепещет. По коже пробегают мурашки. Что же это такое?
Это называется паника.
Пульс учащается. Я падаю в кресло. Встаю. Снова сажусь. Сгибаюсь пополам, схватившись за грудь.
Неисчезающее ощущение, что я безнадежно опоздал. Удушающие навязчивые идеи и сковывающие по рукам и ногам неврозы.
Что со мной? Мои ли это мысли? Разве я один такой?
Будущее стоит впереди, непоколебимое, как камень. Неизменимое, прочное. Фаталисты были правы.
Мне остается только одно: соображать, думать, вспоминать.
Странно, что такая фиксированная вещь, как прошлое, способно удивить – как будто меня там никогда не было.
Неизвестность мучает. Вместо ответов – одно воображение. Реальность вытесняется фантазиями. И чем больше размышляю, тем изощреннее и навязчивее становятся фантазии.
Говорят, что первый шок мешает адекватно воспринимать реальность. Я понимаю все совершенно четко. Возврата к прошлому нет и ничего нельзя исправить или изменить.
Самая большая проблема – это посмотреть на мир другими глазами.
Я провожу подробный анализ, раскладываю все события по ячейкам, ищу логические связи. Но жизнь – это клоун с печальным лицом. В ней нет ни последовательности, ни разумности, ни даже иронии.
Никаких больше секретов. Давай посмотрим правде в лицо. Сегодня вечером я в безопасности. Завтра пойдет совсем другая история.
Меня душит беспричинный смех: я вдруг вижу ситуацию со стороны, представляю, как буду рассказывать эту историю, и с каждой минутой веселюсь все больше и больше. Может быть, я смогу тянуть свою жизнь и дальше.
© Copyright: Сергей Ермолов, 2015
