Джулиет молчит так долго, что я уже не ожидаю продолжения. Ее слова звенят у меня в голове, порхают с места на места и складываются в узор, как подсказки в головоломке. «Она всегда искала во всем светлую сторону… Наверное, она полчаса ее терла… Ее пальцы были опухшими и красными…» Я словно балансирую на грани понимания чего-то, что мне не слишком хочется знать. Комнатка кажется крошечной и душной. На грудь давит невыносимая тяжесть. Вот бы сбежать, выскочить за дверь, раствориться на вечеринке, выпить пива и забыть о Джулиет, забыть обо всем. Но я прикована к месту. Не могу пошевелиться. Передо мной встает бесконечная темнота моего сна. Только не это.
— Забавно, если подумать, — подает голос Джулиет. — Мы все делали вместе, Линдси и я. Мы даже вместе вступили в герлскауты. Это она придумала. Я вовсе не рвалась торговать печеньем, жечь костры и так далее. Мы отправились в поход в начале пятого класса. Разумеется, мы спали в одной палатке.
Я смотрю на руки Джулиет: они дрожат едва заметно, но быстро-быстро, словно крылышки колибри. Уголком глаза она замечает мой взгляд и опускает руки на бедра, грациозно, но безнадежно.
— Помнишь кличку, которую мне дали в пятом классе? Кличку, которой наградила меня Линдси? Мышка-мокрушка. — Она качает головой. — Эта кличка мне снилась, так часто я ее слышала. Иногда я забывала свое настоящее имя. — Джулиет поворачивается ко мне; ее лицо сияет, почти светится, блещет красотой. — Самое забавное, что я вообще ни при чем. Это Линдси напрудила в спальный мешок. К утру вся палатка пропахла. Но когда пришла мисс Бриджес с вопросом, что случилось, Линдси ткнула в меня пальцем и закричала: «Это она!» В жизни не забуду ее лица. «Это она!» Испуганное. Словно я — бродячий пес, который собирается ее укусить.
Я прижимаюсь к двери. Хорошо, что есть надежная опора. Разумеется, это чертовски похоже на правду. Теперь все понятно: злоба Линдси; то, как она всегда держала пальцы крестом, чтобы отпугнуть Джулиет Сиху. Она не ненавидит ее. Она боится ее. Джулиет Сиху, хранительницу самого старого, возможно, самого ужасного секрета Линдси.
И все теперь кажется нелепым, случайным. Кто-то взмывает вверх, а кто-то несется по спирали вниз — бессмысленно, наугад. Так же просто, как оказаться в удачном месте, или в неудачном месте, или как вам больше нравится. Так же просто, как однажды днем на вечеринке у бассейна захотеть диетической пепси и быть подхваченной ветром; так же просто, как сказать «нет».
— Почему ты промолчала? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ; получается хрипло, оттого что я сглатываю слезы.
— Она ведь была моей лучшей подругой, — пожимает плечами Джулиет. — И постоянно грустила в то время. К тому же я надеялась, что все наладится.
— Джулиет… — начинаю я.
Она встряхивает плечами, будто сбрасывает груз беседы, груз прошлого.
— Теперь уже неважно.
После этой фразы она дергает ручку и выскальзывает за дверь.
— Джулиет!
У двери собралась толпа, и когда я выхожу, меня сразу сносят к стене — две одиннадцатиклассницы дерутся из-за очереди и пьяно вопят. «Я первая пришла!» — «Нет, я!» — «Ты вообще только что пришла!» Несколько человек бросают на меня косые взгляды, затем мимо пролетает Бриджет Макгуир с красным, пятнистым лицом в потеках слез. При виде меня она всхлипывает: «Ты…», но осекается, ныряет мимо одиннадцатиклассниц и запирается в ванной.
— О господи, опять! — возмущается кто-то.
— Я сейчас описаюсь, — стонет одиннадцатиклассница, скрещивая ноги и подпрыгивая на месте.
Алекс Лимент следует за Бриджет по пятам. Он пробивается к двери ванной и колотит по ней, призывая Бриджет. Я по-прежнему стою у стены, прижатая толпой, парализованная тем, насколько все неправильно. Однажды я слышала, что когда падаешь в холодную воду, то тонешь не сразу. Холод сбивает с толку, заставляет думать, что верх — это низ, а низ — это верх, и ты плывешь, плывешь, плывешь что есть сил, но не в ту сторону, а прямиком на дно, в объятия смерти. Вот что я чувствую — что весь мир перевернулся.
— Поверить не могу.
Внезапно я понимаю, что Алекс обращается ко мне, скаля зубы.
— Знаешь, кто ты? — Он хватает меня за голову, не давая пошевелиться; на его лбу блестят капельки пота, изо рта пахнет травкой и пивом. — Ты сука, Саманта Кингстон.
Его слова встряхивают, будят меня. Надо сосредоточиться. Джулиет где-то в лесу, на холоде. Наверное, пробирается к шоссе. Я еще успею найти ее, отговорить, заставить понять.
Положив руки Алексу на грудь, я отталкиваю его. Он неуклюже пятится.
— Это я уже слышала. Не сомневайся.
Я пробиваюсь сквозь толпу в коридоре и уже наполовину спускаюсь по лестнице, когда кто-то окликает меня. Я замираю на месте; люди позади налетают друг на друга, словно костяшки домино, и осыпают меня ругательствами.
— О боже, ну что еще? — оборачиваюсь я и вижу Кента.
Он перепрыгивает через перила на лестницу, едва не столкнув Ханну Гордон, и приземляется на две ступеньки выше, слегка запыхавшись.
— Ты пришла.
Его глаза горят от счастья. Шоколадные и карамельные пряди волос падают на лоб, вбирая свет рождественских гирлянд, развешенных повсюду. Я испытываю почти неодолимое желание заправить ему волосы за уши.
— Я же обещала прийти.
В животе разгорается тупая боль. Весь вечер — весь день — я желала одного: оказаться рядом с ним. А теперь у меня нет времени.
— Слушай, Кент…
— Я сначала подумал, что ты где-то здесь, когда увидел Линдси. Вы же неразлучная парочка. Но потом я искал тебя… — Он осекается и краснеет. — В смысле, не то чтобы искал. Просто, ну, знаешь, бродил среди толпы, развлекал гостей. Разве не это должен делать хозяин? Развлекать гостей. В общем, я поглядывал по сторонам…
— Кент.
Мой голос звучит резко и злобно; на мгновение я закрываю глаза, представляя, каково лежать рядом с ним в полной темноте, воображая прикосновение его руки. Внезапно до меня доходит, насколько все это невозможно — между им и мной. Когда я открываю глаза, он по-прежнему стоит рядом и ждет, чуть морща лоб, такой нормальный и милый. Ему нужна девушка в кашемировом свитере, которая превосходно решает кроссворды, или играет на скрипке, или работает в благотворительных столовых. Хорошая, нормальная, честная девушка. Боль в животе усиливается, словно там сидит дикий зверь и грызет мои внутренности. Я никогда не стану достаточно хороша для него. Даже если придется проживать этот день до скончания веков, я никогда не буду ему соответствовать.
— Прости, — выдавливаю я. — Не могу сейчас с тобой говорить.
— Но… — начинает он, с неуверенным видом пряча руки в манжеты рубашки.
— Прости.
Я чуть не добавляю: «Так лучше», но решаю, что это бессмысленно. И не оборачиваюсь, хотя чувствую спиной его взгляд.
На улице я натягиваю флиску и застегиваю до подбородка. Дождь стекает по шее, на штанах мгновенно появляются пятна. По крайней мере, сегодня на мне обувь без каблука. Я иду по подъездной дорожке. Асфальт обледенел, и я хватаюсь за машины, чтобы не упасть. Холод раздирает легкие, и как ни странно, в голове возникает простейшая и глупейшая мысль: «Надо было чаще бегать». Я практически выбилась из сил, мне хочется смеяться и плакать. Но я не останавливаюсь — меня подхлестывает мысль о Джулиет, которая припала к земле у Девятого шоссе, наблюдая, как машины мчатся мимо, поджидая Линдси.
Наконец грохот вечеринки затихает, и наступает тишина, не считая шороха дождя, словно тысячи осколков стекла осыпаются на мостовую, и стука моих шагов. Темно, и мне приходится двигаться медленнее. Я на ощупь пробираюсь от одной машины к другой; металл настолько холодный, что обжигает пальцы. Найдя Танк, возвышающийся над остальными автомобилями, я роюсь в сумке, пока не вытаскиваю холодный металлический брелок со стразами и надписью «Плохая девочка». Ключи Линдси от машины. Я шумно выдыхаю. Хоть что-то хорошее. Теперь Линдси никуда не денется. Ее Танк не проедет сегодня по шоссе, сколько бы Джулиет ни ждала. И все же я запираю дверцы на два оборота.
Автомобили кончаются; я с трудом пробираюсь вперед, мысленно проклиная себя за то, что не взяла фонарик, проклиная двенадцатое февраля, проклиная Джулиет Сиху. Теперь понятно, что розы были дурацкой идеей, даже оскорбительной. Я думаю о Джулиет и Линдси много лет назад в палатке, когда испуганная, униженная Линдси ткнула в Джулиет пальцем и все завертелось. Долгие годы Джулиет хранила секрет Линдси. «Я надеялась, что все наладится».
И в то же время чем больше я размышляю, пока хлещет яростный ливень, тем больше злюсь. Это моя жизнь, безбрежная мешанина возможностей — первых поцелуев, последних поцелуев, колледжа, квартир, брака, ссор, извинений и счастья, — сведенных к точке, секунде, доле секунды, уничтожена в то последнее мгновение поступком Джулиет, ее местью нам, местью мне. Чем дальше я от вечеринки, тем более четкий у меня настрой: «Нет. Этому не бывать. Что бы мы ни сделали, этому не бывать».
