Иногда не могу сдержаться, схвачу ее в охапку и целую куда попало — в шейку, в щеки, в макушку, а она вырывается, мол, хватит, мама, пусти!
Однажды вдруг спросила, когда я укладывала ее спать:
— Мама, а откуда я взялась?
— Я тебя из снега слепила.
— Неправда! Я знаю, откуда дети берутся!
Смешная.
У вокзала в вагон влезает отец, народа уже много, мы сидим сзади, а он входит в переднюю дверь, я ему машу рукой, но он не видит. Только слышу, что он громко, будто со сцены — уже выпил с утра — на весь вагон рассказывает, как в детстве ему купили новые галоши:
— Не галоши, а праздник! Внутри малиновая нежная байка! И так вкусно пахнет резиной! И так не терпится в них скорее на улицу, где выпал свежий снежок, потому что следы от новых галош совершенно особенные — как шоколадные плитки! Мы играли, что это наш шоколад. Снимешь варежку, пальцами аккуратно берешь такую плитку и грызешь. И вот мы этим снежным шоколадом объедались!
— Мама, нам еще долго?
— Нет, уже скоро.
У кондукторши очки запотели, она подняла их на лоб и пересчитывает в сумке мелочь, рассматривает монеты утрехтской безглавой чеканки.
— Мама, нам еще долго?
Прижала ее к себе. Шепчу на ухо:
— Послушай, я должна тебе что-то сказать. Там будет один человек, не удивляйся, он положит мне голову на колени.
— Почему? Он тебя любит?
— Да.
— Я тоже тебя люблю. Очень-очень!
И положила мне голову на колени.
Сашенька!
Любимая! Родная моя!
Я иду к тебе. Осталось совсем немного.
Со мной случилось удивительное.
Вдруг слышу:
— А ну, покажи-ка мне твои мускулы!
Я ничего не понимаю и спрашиваю:
— Кто ты?
А он:
— Кто я? Разве не видишь? Я — поп Иван, а это кругом мое царство, горластое, благоухающее, нетленное. Я — господин господствующих и повелитель всех повелителей. В царстве моем каждый знает свое будущее и все равно живет свою жизнь, любящие любят еще прежде того, как узнают друг о друге, познакомятся и разговорятся, и реки текут днем в одну сторону, а ночью в другую. Устал?
Я:
— Да.
Он:
— Присядь. Я сейчас чайник поставлю.
Я:
— Не могу. Мне надо идти.
Он:
— Я знаю.
Я:
— Я должен спешить. Дело в том, что…
Он:
— Я знаю, я все знаю. Она тебя очень ждет.
Я:
— У меня нет времени. Я должен идти к ней. Я пойду.
Он:
— Подожди, ты без меня не найдешь. Я тебя провожу. Посиди пока, передохни. Я должен доделать одно дело и — в путь. Я скоро.
Я:
— Скажи, а вот эта картинка на стене…
Он:
— Ну, говори, говори! Не обращай внимания, что я пишу. Я должен это дописать, совсем немного осталось. Я тебя слушаю.
Я:
— Откуда у тебя это?
Он:
— Что?
Я:
— Этот план парохода в разрезе. Тот самый, с пририсованным матросом на якоре, вот же он, с ведром и кистью.
Он:
— Это нужно взять с собой. Вынь кнопки и сверни в трубочку. Кстати, ты что, не знаешь, что якорь — единственное на корабле, что не красят? Ладно, пустяки. Нужно взять с собой все важное, ничего не забыть. Подумай, соберись!
Я:
— А у меня ничего нет. Мне ничего не нужно.
Он:
— Ты забыл, что ли? Сам же говорил, что понял: ненужное — самое необходимое. Вот, слышишь?
Я:
— Прутиком по решетке?
Он:
— Да. Идут и трещат все кому не лень, кто палкой, кто зонтиком. А теперь, слышишь, кузнечики — будто кто-то заводит часики. А это прогремел на стрелках далекий трамвай.
Я:
— А это что?
Он:
— Как что? Колючки репейника. Ты же бросал ей в волосы. Потом сам их вытягивал, а они цеплялись. Все это тоже нужно взять. А запахи! Разве можно забыть запахи! Помнишь, сладкий дух из кондитерской? Ваниль, корица, шоколад, твои любимые пирожные-картошки.
Я:
— Смотри, а вот тот лист из гербария, на котором написано старательным детским почерком: «Подорожник, Plantago». Тоже возмем?
Он:
— Разумеется. И поленницу книг на полу в твоей комнате. И мамино кольцо, которое еще только кружится по подоконнику, подпрыгивая прозрачным золотым шариком, тренькая. И то, как один человек когда-то протирал очки галстуком.
Я:
— И обрывок газеты, приставший к порезу от бритья?
Он:
— Да, конечно, ведь у каждого такого обрывка есть свой, не похожий ни на кого человек, и он щупает пальцами стрелки на своих часах без стекла на циферблате.
Я:
— Нам пора!
Он:
— Да, да. Сейчас пойдем. Подожди еще немного!
Я:
— А где та круглая галька, которая вечность?
Он:
— А я ее выбросил. Сунул в карман и пошел погулять. Там был пруд. Вечность подпрыгнула на воде пару раз и булькнула, только круги остались, да и те ненадолго.
Я:
— Идем же!
Он:
— Сейчас! Сейчас. Что-то хотел тебе сказать, а теперь не вспомню. А, вот — не слушай Демокрита! И тела могут соприкасаться, и нет никакого зазора между душами. А люди становятся тем, чем они всегда были, — теплом и светом. Сейчас пойдем. Пора. Посмотри, ничего не забыли? Я заканчиваю. Все. Перо поскрипывает по бумаге, как чисто промытые волосы под пальцами. Уставшая рука спешит и медлит, выводя напоследок: счастлив бысть корабль, переплывши пучину морскую, так и писец книгу свою.
