Женщины занялись на кухне обедом, а мы с Оксаной ушли гулять. Предварительно я притащил две большие охапки дров и ведро угля для круглой печки. В небольшой комнате, очевидно кабинете, две стены были заняты книжными полками, у окна письменный стол, на свободной стене развешаны карты звездного неба. В углу — подзорная труба в круглом черном чехле из папье-маше.
Мороз был градусов пятнадцать, на крыше «Жигулей» искрился иней, посверкивали зеленые иголки на величественных соснах и елях. Я толкал перед собой сани, на которых сидела Оксана. Джек бежал впереди. Она то и дело поворачивала ко мне порозовевшую мордашку с темными блестящими глазами и говорила:
— Вон зеленая дача с башенкой! Там живет Гарик, у него боксер, так он дурак…
— Боксер? — улыбаюсь я.
— Да нет, Гарик! Не разрешает Бурану играть с Джеком.
— А кто такой Буран?
— Ну чего ты такой бестолковый? — удивляется Оксана.— Буран — это боксер.
— Ну, ладно, у Гарика есть боксер — дурак,— поддразниваю я ее.
Мне почему-то хочется ее рассердить, но это, оказывается, не так-то просто. Она терпеливо растолковывает:
— Боксер — умный, дурак — Гарик. Говорит, что наш Джек не компания Бурану. Джек — беспородная дворняжка, а у боксера две медали с выставки. Хоть у него и медали, а он прибегает к нам и играет с Джеком, когда потихоньку улизнет из дому.
— Умный боксер,— соглашаюсь я.
— Гарик тоже ничего…— задумчиво говорит Оксана.— У него одна нога короче.
— Почему?
— Он носит ботинок… орто…
— Ортопедический,— подсказываю я.
— Даже незаметно, что хромой.
Гора действительно довольно большая, но пологая. Мальчишки и девчонки катаются с нее на санках, лыжники проложили колею чуть в стороне, ближе к соснам. Я одной ногой становлюсь на длинный полоз, второй разгоняю сани, и вот мы с Оксаной летим с горы. Снег визжит, ветер завывает в ушах, а девочка весело смеется и кричит мне:
— Ты купишь мне мороженого?
Всю ее серьезность будто ветром сдуло.
— Горло заболит…
— Ты жадный, да? Как мой папа?
Это для меня новость! Я не знал, что ее папа скупердяй.
— Где его продают? На заливе? Пингвины или моржи? — отшучиваюсь я.
— У меня гланды вырезали, мне можно есть мороженого сколько захочу,— хвастается она.— А Гарику не разрешают, у него сразу ангина.
Назад в гору было подниматься долго и утомительно. Оксана слезла с саней, чтобы мне было легче. Мы еще раз с ветерком скатились и низом отправились в сторону станции за мороженым. Оксана сидела на санях и командовала, куда мне ехать. Показала мне еще одну дачу и рассказала, что сюда осенью забрались воры и украли книжки, а больше ничего не тронули.
— Ты веселый,— сказала Оксана и, помолчав, прибавила: — Папа со мной не катается на санках.
— Не бывает здесь? — не удержался и спросил я, в душе кляня себя за любопытство: не хватало еще у ребенка выпытывать про таинственного папу, о котором мне почти ничего не известно. Правда, теперь знаю, что он жадный.
— Папа в Москве,— сказала Оксана.— Он ездит на машине.— И после продолжительной паузы, будто для себя: — Смешно, чтобы мой папа катался на санках!
— Смешно?
— Мой папа начальник,— с гордостью ответила она.— А ты кто? Тоже начальник?
— Как тебе сказать…
— У Гарика папа директор гастронома,— рассказывает Оксана.
— Начальник,— соглашаюсь я.
— Гарик тоже любит мороженое, а его пичкают пирожными. Он толстый.
— Папа?
— И папа, и Гарик, и Буран.
— А мама?
— Мама у них худущая… У нее рак.
— Откуда ты все знаешь? — удивляюсь я.
— Мы же соседи,— невозмутимо отвечает Оксана.
Вдвоем нам с Вероникой в этом доме так и не выпало побыть. Когда вечером отправились с ней прогуляться, с нами увязалась Оксана, а за калиткой присоединился Джек. Он здесь жил на свободе, носился по участку, охранял дом, спать предпочитал в дровяном сарае на опилках.
— Ты понравился Оксанке,— сообщила Вероника, когда ее дочь вприпрыжку убежала с Джеком вперед.— Только, говорит, ты бестолковый…
— Это точно,— согласился я.— Какого черта, спрашивается, поехал сюда?
— Тебе здесь плохо, Георгий? — сбоку заглянула она мне в лицо.
— Могла бы предупредить, что мы тут будем не одни.
— Я тебя знаю, ты бы тогда не поехал.
— Хорошо еще, что твоего мужа здесь не застал,— усмехнулся я.
— Он знает, что у меня есть ты,— просто сказала она.
— Знает? — Я даже остановился.
— Две любви, дорогой, в одном сердце не помещаются,— вздохнула она.— Я его давно не люблю. Предлагала развестись, он не хочет.
— И что же? — тупо спросил я.
— Наверное, ему надо все это переварить в себе,— сказала она.— Он ведь тугодум.
— А ты переварила?
— Я жить с ним не буду…— Голос ее был твердым.— Видишь ли, милый, я могу любить только одного мужчину.
— А я…
— Ты можешь любить всех женщин мира,— улыбнулась она.— У меня свои принципы, у тебя свои.
— К чему мне все женщины мира?
— Когда есть я, да? — Она смеялась, и я не знал, шутит она или нет.
— Когда есть ты,— повторил я. И я не шутил.
Мы стояли на узкой тропинке и смотрели друг на друга. Далеко впереди что-то выговаривала Джеку Оксана, пес захлебывался от лая. На некоторых дачах зажглись огни, большинство же стояли меж заснеженных деревьев темные и молчаливые. Девственная снежная белизна, чуть разбавленная синими сумерками, расстилалась вокруг. Даже цепочки кошачьих следов не тянулись к покинутым до весны дачам. У толстых елей вокруг стволов рассыпаны чешуйки от шишек. Это белки поработали.
Я всматривался в ее глаза, казалось, смотревшие мне прямо в душу. Глаза были с искорками в глубине и немного грустные. Нежной, маленькой и беззащитной показалась мне на этой узкой снежной тропинке Вероника, хотя я уже на горьком опыте знал, что у нее характер ой-ей!
Она, оказывается, не раз видела меня на каменных ступеньках Думы и не подошла, тогда она еще для себя не решила, как ей быть. И только в Новый год ей наконец захотелось меня увидеть. Потом она была у мужа в Москве и все ему выложила. Далеко не каждая женщина способна на такое!
О муже она рассказывала скупо, мол, он неплохой человек, его очень ценят на работе, но она его не любит. Это еще началось до его отъезда в Москву. Помнится, они сидели в партере театра, смотрели какую-то пьесу современного автора, и она вдруг пронзительно-отчетливо поняла, что рядом с ней сидит совсем чужой человек! Далекий-далекий…
Хотя она и поняла — что-то внутри нее произошло, но не поверила самой себе: с мужем они жили хорошо, без ссор и скандалов. Сначала, правда, он ревновал ее, но потом вроде бы перестал, когда убедился, что она просто не способна на измену. Он-то думал, что она не может ему изменить, на самом деле она не могла самой себе изменить. Много времени она отдавала работе, маленькой Оксане, а потом муж настоял, чтобы она ушла из обсерватории. Он хорошо зарабатывал и считал, что будет лучше, если жена посвятит свой досуг дому и дочери. Наверное, этого делать нельзя было. Досуга стало столько, что Вероника все чаще начала задумываться над своей однообразной жизнью… Она тосковала по небу, созвездиям. И муж не нашел ничего лучшего, как на день рождения подарить ей подзорную трубу на треноге, чтобы она могла через окно в ясные ночи любоваться на свои ненаглядные звезды!..
Муж не устроил скандала, даже когда все от нее узнал. Он все взвесил, рассчитал, разложил по полочкам и вывел среднюю кривую их жизни: разводиться они не будут, потому что он любит ее и дочь,— раз уж так случилось, что Вероника увлеклась другим, то он чинить ей препятствий не станет, пройдет время, и она «перебесится», как он сказал, и все снова войдет в норму… Даже не настаивал, как раньше, чтобы она немедленно переезжала в Москву, где ему вот-вот должны дать квартиру. Когда же Вероника заявила, что плевать хотела на его статистические выкладки и немедленно подаст на развод — она его не любит, понятно это ему или нет?! — он спокойно объяснил ей, что сейчас ни о каком разводе не может быть и речи, мол, так он получит трехкомнатную квартиру, а если разведется, то ему дадут лишь однокомнатную…
С тем она и уехала из Москвы. Сообразив, что допустил промах, он стал говорить, дескать, надеется на то, что у них все еще наладится и она с дочерью переберется к нему, вот почему он добивается трехкомнатной квартиры… Но она ему уже не верила.
— Мне сразу стало легче на душе,— сказала мне Вероника.— Я ведь думала, что причиню ему боль, а он, оказывается, квартиру любит больше, чем меня!
— Теперь жены бросают своих мужей, а не наоборот,— сказал я.— Что говорит на этот счет статистика?
— Я как-нибудь спрошу у Новикова,— улыбнулась она. Она даже не назвала его мужем.
