С собой у нас было три палатки, но мы разбили только одну на случай дождя, а сами решили ночевать у костра, так как погода стояла душная. Духота частенько заканчивается грозой, но в грозу лучше ночевать в машине, чем в какой-то палатке.
Пообедав чем бог послал, мы раздвинули телескопические удочки и уселись рыбачить в смрадных водах озера. Часа два у нас ничего не клевало, пока я не плюнул на червей и не насадил на крючок овода, на которого мне попалась громадных размеров жаба.
Мерседес убежала на поляну, матерясь от омерзения, пока я ловил в руку летавшую как циркач на леске лягуху. Мне и самому было противно, но Энрике мой улов очень понравился, и он пообещал приготовить из него настоящий французский ужин.
Когда уже начало смеркаться, на берегу появился престранного вида велосипедист. Это был осанистый седовласый господин не в чем-нибудь, а в настоящем черном фраке с ласточкиным хвостом и белых перчатках, всем видом своим похожий на дирижера. Он спешился и, стоя на расстоянии, что-то строго нам сказал, пересыпая речь словами «пардон», «сильвупле» и каким-то еще «приве».
— Что он сказал? — настороженно спросила у Энрике Мерседес.
— Этот мерзкий тип, — сказал наш собственный мерзкий тип, — утверждает, что это частная территория.
Мы с Мерседес переглянулись.
— А ты откуда такой взялся-то? — напористо спросил у седого джентльмена наш папа. — Опомнись, папаша, на дворе двадцать первый век. На кой хрен ты напялил фрак?
— Я являться дворецкий мсье Дезьена, хозяина этих владений, — с гордым возмущением представился нам фрачник.
— Вот что, мосье Дворецкий, бон нюи, — махнул рукой Энрике, — короче говоря, педалировал бы ты отсюдова.
— Бон нию, — поклонился дворецкий и гордо от нас укатил.
Больше в тот день к нам никто не являлся, и к наступлению ночи мы поймали еще парочку пахнущих тиной рыб. К этому времени наш папаша уже валялся пьяный и ползал по траве, тихо приговаривая: «Я кузнечик, меня никто не боится, я кузнечик, у меня позади две большие-большие ноги» и так далее.
С утра пораньше опять появился мрачный дирижер на велосипеде, а за ним прискакали три всадника на странных плешивых и полосатых, но очень статных лошадях. Наряжены всадники были для игры в поло: в черных жокейских шлемах, красных суконных куртках, обтягивающих белых штанах и коричневых шнурованных сапогах, — вид у них был холеный, надменный и благопристойный, если бы не странные лошади; у одного конника было большое помповое ружье.
Папы нашего они не нашли, так как мы и сами не знали, куда он запропастился. Но сами мы были в спешном порядке вынуждены собрать вещи, сложить как попало палатку в багажник и ехать, петляя по злачным окрестностям, в поисках нашего большого непоседливого насекомого.
Через минут пятнадцать мы, очевидно, зарулили на поле для гольфа, так как в погоню за нами ринулся целый батальон маленьких белых машинок, от которых мы быстро оторвались. На другом конце имения нас встретили все те же всадники и начали палить в воздух из ружья.
Мы даже было забеспокоились об Энрике, как вдруг нас догнала красивая женщина на лошади — как оказалось, хозяйка имения, — и по-английски предложила нам свою помощь. От нее-то мы и узнали о злосчастных ночных приключениях нашего заблудшего и многострадального отца.
Как выяснилось, сеньор Энрике попросту перепутал две соседствующие страны и почему-то решил, что дворецкий, прогонявший нас с озера, личный слуга ненавистного ему (видимо, по нашим рассказам) Хавьера. В отместку за все то, что хозяин сети ресторанов «Робин Гуд» ему никогда не причинял, он решил прокрасться к его родовому имению под видом известного уже насекомого и как-нибудь нашакалить. Первым делом его хищное внимание привлекла шикарная конюшня, вблизи ренессансного замка. «Вот же разжился, сучий потрох», — наверняка подумал наш хамелеонистый папа и устремился прямо к стойлам. Пробравшись по сараю на кровлю, он разобрал черепицу, спрыгнул на сено и начал там вредительствовать. Первым делом он раздобыл в ящике для ухода за благородными скакунами ножницы и электробритву и принялся подстригать хвосты и всячески брить бедных покорных животных. После этого он нашел где-то бытовые краски и покрасил некоторых лошадей в разные цвета. И так бы и остался безнаказанным, если бы под окном, через которое собирался вылезти и удрать, он не попался в предусмотрительно установленный конюхом медвежий капкан.
Во избежание судебного разбирательства владельцы имения поспешили пристроить покалеченного по их вине конюха-безобразника в госпиталь ближайшего монастыря, где ему была оказана самая лучшая квалифицированная помощь и куда мы первым делом и направились.
4
После короткой аудиенции в злосчастном замке мы помчались на старом лупоглазом «Порше» через лес, где начинались владения монастыря. На одном из поворотов, провожая взглядом отскочивший от колеса диск, я подумал: «И что она так беспокоится? Он ведь ей даже не отец».
Слава господу, что к кованым воротам ухоженного монастырского сада мы прибыли без повреждений. Мерседес выскочила из машины и, воспользовавшись переговорным устройством, объяснила, по какому мы делу.
Врата автоматически медленно отворились, наша юркая белая машина, дернувшись, нетерпеливо проскользнула за ограду, и ее обступили бархатистые ото мха стволы ясеней, за которыми виднелась романская громада обвитого плющом здания монастыря. У входа в обитель нас встретили двое братьев в молочного цвета плащах с откинутыми капюшонами. Мило улыбаясь, они впустили нас в сводчатый притвор и, одновременно потянув за чугунные кольца, захлопнули массивные скрипучие створки дверей.
— …Будучи психотерапевтом по светскому образованию, я должен сказать вам, что дела у вашего папы не очень хороши. Diagnostic: Amn*!*й*!*sie et Shizophrenie.[4]
— Что у него с головой не так, мы знаем. Как у него с ногой?
— Какой ногой? Ах с этой! Увы, он потерял ее еще в ужасной автокатастрофе, — соврал аббат. — Добрые люди из замка подобрали безродного беднягу на шоссе и доставили в наш госпиталь, где нам пришлось ампутировать ему ногу. Другого выхода у нас не было.
— Он не безродный! — гневно возразила Мерседес. — Мы его дети. А в Париже у сеньора Хомбрэ собственный ресторан.
— Вот как? — подняв бровь, растерялся аббат — гладко выбритый мужчина неопределенного возраста. — Однако ногу ему уже никак не вернешь. Как почетный член конгрегации священной канцелярии…
— Инквизитор, — шепнула мне Мерседес, которой аббат сразу не понравился.
— …Как вам будет угодно, — все-таки услышал ее и скромно согласился настоятель. — Так вот, я, как член конгрегации и как дипломированный врач, считаю своим христианским долгом не только оградить общество от вашего смиренного отца, но и его самого от дальнейших трагических приключений.
Сказав это, он сделал глоточек черного кофе из маленькой чашечки.
— А вы уверены в своих полномочиях? — напористо поинтересовалась Мерседес и шагнула на аббата.
— Ну, сидеть сложа руки мы точно не будем, когда такое происходит в наших тихих окрестностях.
— А что происходит в ваших тихих окрестностях?
Аббат замялся:
— Видите ли, перед тем как попасть под злосчастный автомобиль, ваш папа учинил дебош на территории соседнего с монастырем замка.
— Мы только что оттуда, и нам известны все подробности происшествия лично от мадам Дезьен. Так что нам все известно про лошадей, конюха и капкан!
— Вот как? — еще раз поднял бровь аббат. — Тогда, возможно, мне не все известно о случившемся. Я думал, автомобиль.
— Ну конечно, — с демонстративным притворством согласилась Мерседес. — Как бы там ни было, мы хотели бы его немедленно забрать в Париж.
— Кое-какие возражения у нас на этот случай имеются, — нехорошо улыбаясь, сказал инквизитор.
— Какие такие еще?
Он выдвинул ящик стола, закрыл его, выдвинул другой, потом третий, пока наконец не извлек двумя пальчиками запечатанный целлофановый пакет с окровавленным жандармским браслетом.
