– Подписи эти не поддельные, – невольно проговорил Микаэл.
– Вот видите, – обратился Марутханян к Смбату, принимая от Микаэла последнюю расписку.
Мартирос вышел по знаку хозяина. Микаэл стал ходить по комнате, прижимая руки ко лбу. Отрицать невозможно – на четырех бумагах его подписи. Но когда, каким образом и зачем – эти вопросы мучили его. Он остановился у письменного стола, крепко стиснув зубами большой палец. Смбат и Сулян молча следили за выражением его лица. Откинувшись на спинку кресла, Марутханян перебирал кисточки халата.
– А-а! – воскликнул вдруг Микаэл. – Теперь я начинаю кое-что припоминать…
– Я полагаю, – усмехнулся «заимодавец», – триста тысяч не шутка…
Он медленно встал и спрятал бумаги в сундук, потом подошел к двери, что-то шепнул Марти росу, стоявшему у притолоки, и снова уселся.
– Мошенник! – крикнул Микаэл.
– Потише, сестра услышит, незачем кричать.
– Мошенник! – повторил Микаэл.
– Слышите, господин Сулян? Вот что делается на свете! Деньги давал я, из беды выручал я, и я же – мошенник. Где же после этого правда?
Сулян, уже сообразивший, в чем дело, хитро прищурясь, поглядывал то на Марутханяна, то на Алимянов, не зная, к кому из них выгоднее пристать.
– Слушай, Смбат, как все это случилось, – заговорил Микаэл, – мысли мои проясняются. Я начинаю понемногу вспоминать.
И он начал рассказывать. Понятно, какое впечатление произвело на него отцовское завещание. Оно разбило все его надежды. Микаэл потерял рассудок, точно поддавшись внушению злого духа, он стал вытворять такие дела, на какие в другое время не посмел бы решиться. Повздорив со старшим братом, он обратился за советом к Марутханяну. Вдвоем они состряпали контрзавещание. Смбату он пригрозил судебным процессом. Угрозы не подействовали. Микаэл разъярился пуще. Рассудок у него помутился. А Марутханян все настраивал его против брата. Как раз в это время случилось нечто, вконец нарушившее душевное равновесие Микаэла. Опьяненный страстью, он превращал ночи в дни, дни в ночи. А Марутханян все взвинчивал его, убеждая начать судебное дело против Смбата. Чтобы избавиться от его приставаний, Микаэл, наконец, сказал ему: «Поступай как хочешь, я уполномочиваю тебя». Вот этим-то правом и стал злоупотреблять Марутханян. Он приносил ему для подписи разные бумаги, особенно, когда Микаэл был пьян, и он, Микаэл, по глупости – подписывал их, даже не читая. Он, разумеется, допускал, что Марутханян воспользуется его легкомыслием, но чтобы так бесстыдно, так подло, так нагло, – никогда!
– Вот каким образом я подписывал эти долговые обязательства.
Микаэл обратился к зятю и, скрежеща зубами, прошипел:
– Подлец! И ты думаешь на эти деньги прокормить мою сестру?
– И лечить ее больных детей, – прибавил Марутханян с неизменным хладнокровием. – А почему бы и мне не содержать семью на деньги, нажитые в поте лица? Малый мой, слава богу, тут не дети сидят, чтобы поверить твоим словам. Простое письмо и то прочитывают, прежде, чем подписать. Ты же утверждаешь, что подписал четыре долговых обязательства, не прочитав ни одного. Ха-ха! За мальчишек, что ли, ты принимаешь этих образованных людей. Своими глаза ми ты мог убедиться, что из четырех обязательств три были выданы задолго до смерти Маркоса-аги и лишь одно – после.
– Да, но ты подделал и числа.
– Ха-ха, подделал числа!.. Может быть, ты скажешь еще, что я – не я, что ты – не ты, что его фамилия не Сулян, что Смбат Маркович тебе не брат? Микаэл Маркович, почему бы тебе не признаться, что ты не знал цены деньгам и швырял их направо и налево?
– Швырял, но не твои. Суд установит путем химического анализа, что все бумаги подписаны недавно.
Наивные угрозы вызвали у Суляна сдержанную улыбку.
– Ну что ж, – вздохнул Марутханян, – остается обратиться в суд, нечего переливать из пустого в порожнее.
Его хладнокровие все более и более раздражало Микаэла, но он решил сдерживаться, сознавая, что горячность может повредить делу. И, подавляя самолюбие, принялся уговаривать неумолимого «заимодавца» пощадить его и сознаться в истине.
Сознаться! Ну нет, на это Марутханян никогда не пойдет. Неужели он теперь отступит?
Микаэл обещал уплатить десять, пятнадцать, двадцать процентов, лишь бы Марутханян сказал, что он пошутил, что Микаэл ему ничего не должен. Кредитор иронически улыбался, пожимая плечами.
Микаэл в отчаянии посмотрел на брата, точно спрашивая: долго ли ему еще мучиться? Смбат был мрачнее осенней ночи. Он молчал, глядя в пол.
Микаэл продолжал упрашивать зятя не доводить его до отчаяния. Всем известно, что он был расточителен, но триста двадцать тысяч – нет, таких денег у него никогда не бывало.
– Ладно, я ведь тебя не собираюсь душить, – снизошел «заимодавец», – дам тебе срок, и ты понемногу выплатишь: год, два, ну три – достаточно?
– Исаак! – вымолвил Микаэл, и голос его задрожал.
– Довольно! – крикнул Марутханян. – Родне – дружба, деньгам – счет. Господа, говорите же! Чего молчите?
Сулян все еще не знал, на чью сторону стать. Он ни на йоту не сомневался в искренности Микаэла, но отчего бы ему не помолчать, раз его вмешательство может восстановить против него ту или другую сторону. Разумнее прикинуться простачком и делать вид, будто ничего не понимаешь.
Смбат пытался убедить зятя обдумать хорошенько, что он затевает. Ведь это уголовное дело, за которое могут сослать.
– Ну и пусть ссылают, коли нет правды на земле. Поверьте, я не только не стал бы требовать, а еще кое-что добавил бы от себя, не будь Алимяны миллионерами. Есть у них – и получу свои кровные денежки, как из государственного банка.
– Уж коли на то пошло, – взбесился Микаэл, не желая больше унижаться, – иголки не получишь, чтоб выколоть себе жадные глаза! Ты забываешь, что я не равноправный наследник и останусь таковым, покуда не женюсь. А я вот возьму да и не женюсь, – посмотрим, с кого ты тогда получишь.
Марутханян усмехнулся, закинув ногу на ногу и покручивая пышный ус. Он не беспокоится. Смбат Маркович никогда не допустит, чтобы Микаэла объявили несостоятельным должником, он уплатит – вот что выражала его сатанинская улыбка, ужалившая Микаэла.
– Разбойник! Скольких ты обобрал, скольких лишил куска хлеба!
– О-о, очень и очень многих, даже твоего покойного отца!..
– Прошу ни слова об отце! – возмутился Смбат. – Вор, мошенник, трус! – заревел Микаэл, топая ногами. – Хоть бы ты погорячился, вышел из себя!..
Это было уже слишком. Марутханян вломился в амбицию – ведь присутствует посторонний.
– Я – не скандалист. Я – трус. Хочешь драться, ступай к Григору Абетяну… Он тебе ответит…
Намек был слишком ясен. Это было последней каплей в чаше. Микаэл и без того долго сдерживал себя. Кровь ударила ему в голову. Оскорбления, перенесенные им за последние месяцы, горькие страдания мгновенно, с новой силой вспыхнули в его сердце. Вспыхнул огонь, казавшийся едва тлевшим. Это был уже не Микаэл, подавленный собственной виной, онемевший перед Григором Абетяном. Там его сковывали укоры совести и светлый образ девушки, а тут он не чувствовал за собой никакой вины, и ничто не могло сдержать его.
Мгновенно схватив со стола подсвечник, Микаэл пустил им в человека, олицетворявшего в эту минуту для него вражду всех его недругов. Марутханян не успел крикнуть Мартироса, стоявшего за дверью. Подсвечник, описав кривую, угодил подставкой в лоб хозяину. Брызнувшая кровь заструилась по лицу на дорогой халат. Раненый пытался подняться, но с глухим стоном повалился в кресло.
Вбежал Мартирос и схватил сзади Микаэла. Сулян кинулся к раненому: что за дикость, боже ты мой, вот что значит некультурность, невежество!
Рана оказалась глубокой, кровь не останавливалась.
В дверях показалась Марта. С минуту она оставалась неподвижной, как пригвожденная, но при виде окровавленного супруга вскрикнула и бросилась к нему.
Микаэл, не шевелясь, глядел на эту картину. Мартирос, выпустив его, стал приводить хозяина в чувство. Услышав отчаянный крик сестры, Микаэл вздрогнул, глухо простонал и в бессилии опустился на стул.
Смбат взял его за руку и вывел.
Свежий уличный воздух отрезвил Микаэла. От беспредельного раскаяния он искусал себе губы до крови. Поднять руку на человека – подлого и безжалостного, но все же мужа сестры… Да и что это за рыцарство – поднять руку на труса!
В ушах звучали отчаянные вопли и проклятия сестры. И что же толкнуло его на этот шаг? Деньги? Какая низость! Какая глупость! Ведь у него самого нет ни копейки, что же он защищал?
Раскаиваясь, Микаэл, однако, делал вид, что продолжает злиться. Молчание Смбата удваивало его терзания. Микаэл не знал, как оправдаться, – лучше бы Смбат выбранил его, даже избил, как скверного, негодного мальчишку, только бы не молчал.
Микаэл вырвал руку, остановился, прислонил голову к фонарному столбу и обхватил его. Послышалось глухое рыдание. Никогда не чувствовал он себя таким несчастным. Микаэл рад бы обнищать, лишь бы не допустить этой расправы над человеком, беззастенчиво, как истый разбойник, обиравшим его.
