Сердце Мэри сжалось от песенного речитатива Вилли. Она спросила:
— Как ты думаешь, каждый должен спускаться порой в нижний мир?
— Ты имеешь в виду — в поисках мудрости?
— Да.
— Конечно, нет. Там темно, нечем дышать, и скорей там можно испугаться до смерти, чем научиться чему-нибудь. Пусть классная комната жизни будет светлой и проветренной!
Мэри вспомнила визг тормозов и ужасный крик. Она должна рассказать об этом Вилли, раз она уже рассказала Джону. Теперь надо рассказать и Вилли. Но только от этого ей легче не станет, как стало легче тогда. И она знала, что сегодня она неуклюжа и неловка.
Она сказала:
— А ты научился там чему-нибудь?
— В Дахау? Конечно. Я научился, как согреваться, трясь об стену, как становиться почти невидимым во время обхода, как иметь долгие-долгие сексуальные фантазии…
— Извини, я дурочка.
— Нет, что ты, моя дорогая. Но просто лишь немногие инициации носят искупительный характер, и я сомневаюсь, что спуск в ад может чему-нибудь научить. Он только ускоряет уже существующий процесс и обычно означает деградацию. Видишь ли, в аду не хватает энергии, чтобы изменить что-то. Вот в чем смысл ада.
— Я думаю, по крайней мере, человек там узнает, кто он такой на самом деле.
— Даже не это. В конце концов, что такое — человек? Мы — тени, Мэри, тени.
— Я уверена, что ты там не деградировал.
— Перестань, перестань, это неподходящие разговоры для славной девушки в такой славный день.
— Вилли, ты займешься со мной немецким — позже?
— Если хочешь, дитя мое. Но зачем тебе немецкий? Он не так уж важен. Почти все важнее изучения немецкого.
— Но я бы хотела все делить с тобой, — сказала она, — твои воспоминания, твой язык, твою музыку, твою работу. И не могу. Я всего лишь, всего лишь женщина.
— Женщина, но это значит много.
— Нет, немного.
Она встала и подошла к окну. Подоконник запылился, и мертвая муха висела на паутине, свешиваясь с рамы. Мэри подумала, надо бы прибраться. Швейцарский бинокль, его серый кожаный футляр тоже запылился. Мэри рассеянно взяла его в руки. Сквозь магическое стекло она увидела край моря, маленькие волны с белыми завитками, разливающиеся среди камней. Потом она увидела две большие сгорбившиеся фигуры. Это были Дьюкейн и Пола, они сидели у воды и были явно увлечены своим разговором. Мэри раздраженно отложила бинокль.
— Мэри.
— Да, Вилли.
— Иди сюда.
Она вернулась, смутная, напряженная, и погрузила свои пальцы в его серебряную шевелюру.
— Мэри, я никогда не смогу жениться на тебе, я никогда не смогу жениться ни на ком.
Пальцы Мэри замерли. Потом она провела ими назад по волосам, ощутив легкую испарину его головы.
— Все хорошо, Вилли.
— Прости меня, моя дорогая.
— Все хорошо, я жалею, что встревожила тебя.
— Нет, ты не встревожила меня. Ты сделала мне много добра. Ты оживила меня.
— Я рада…
— Я теперь так много ем. Скоро я буду толстым, как Октавиен.
— Я рада. Я бы хотела, чтобы Кейт не болтала о нас так много.
— Она перестанет. Все будет как прежде.
— Тео будет счастлив. Он-то думал, что потерял тебя.
— Тео — осел.
— Все будет как прежде между нами. Она погладила его лоб, глядя через его голову на книжные полки. Она не хочет, чтобы все было как раньше. Она хочет великих перемен в своей жизни. Вдруг, как большой медведь, внутри нее поднялась сильная темная боль.
— Мэри, я тебя люблю. Я не хочу тебя ранить.
— Но я все равно ранена… — сказала она.
— Приободрись. Я ничего не могу дать тебе, кроме любви, малышка. Это единственная вещь, которой у меня много, малышка.
— Ладно, Вилли. Я виновата, что испортила то, что было. Я была дурой.
— Ты — божественная дурочка, и ты ничего не испортила.
— Это лето тянется бесконечно. Хоть бы оно уже кончилось! Прости, я говорю ерунду.
— Тебе нужен отдых.
— Да. Мне нужен отдых.
— Я думаю уехать отсюда, может быть, в Лондон.
— Правильно.
Что же случилось, думала Мэри. Она отошла от него с чувством ужаса, ощущая себя частью тела, отделенной от него — легко, неслышно, как во сне. Она знала, что радость, которую она от него получала, — странная радость, имеющая свою цель, исчезла. Драгоценные, двусмысленные возможности останутся для нее недостижимыми.
— Что такое?
— Мне так грустно, Вилли, так ужасно грустно.
Слезы хлынули из ее глаз, затопив лицо, как внезапный ливень. Желая их скрыть, она отошла к окну и опять взяла бинокль, утерев глаза. Она невидящими глазами смотрела в яркий круг света. Но через минуту она прижала бинокль покрепче к глазам.
— Вилли, там происходит что-то совершенно необычное!
— Пола.
— О, привет, Джон.
— Можно я пройдусь с вами?
— Да, конечно.
— Где близнецы?
— Плавают с Барби. Вон они там.
Три головы болтались в спокойном море, на которое полдневное солнце бросило золотистую дымку. Двое местных в сопровождении спаниеля с шумом ступали по гальке. Монроз, как пушистый шар, лежал на волнорезе, сощурив глаза и недоброжелательно наблюдая за спаниелем. Вдали Пирс и Минго стояли на кромке воды.
— Присядем?
Они сели на горячие камни. Пола натянула желтое платье на коленях. Рука Дьюкейна инстинктивно копалась в камешках, выискивая те, что попрохладнее, лежавшие в самом низу.
— Вы не возражаете? Он снял пиджак.
— Странно, что галька никогда не бывает совершенной сферической формы, — сказала Пола очень отчетливо, интонацией напоминая своих детей. Она изучала пеструю лиловатую гальку, а потом швырнула ее в море.
Он сейчас в Красном море, подумала она, плывет на север. Огромный, длинный Эрик, состоявший только из головы и лица, медленно рассекал воду, переплывая спокойное, несопротивляющееся море. Я должна полностью расслабиться, думала она. У меня не должно быть ни воли, ни своих намерений. Я должна просто претерпеть его.
Я встречу его в Лондоне, думала она. Захочет ли он спать с ней? Как это будет? Может быть, лучше встретиться с ним здесь? Но она не могла перенести мысли о том, что он окажется рядом с близнецами. Я должна быть разумной, думала она, разумной.
— Пола…
— Простите. Вы что-то сказали?
— В чем дело, Пола? И не говорите, что ни в чем. Вы тихо сходите с ума из-за чего-то.
— Неважно.
— Ну, ну, Пола. Всем это заметно. Скажите мне, в чем дело. Вдруг я сумею помочь.
Итак, всем это заметно.
— Вы не сможете, Джон. Я одинока как лунатик.
— Пола, вы расскажете мне.
Она смутно подумала — рассказать? Она вытащила другой камешек в форме несовершенного шара и кинула его вслед за первым.
— Пола, пожалуйста, моя дорогая…
Если бы я только могла рассказать об этом полностью холодно и объективно, — сказала она сама себе вслух.
— Да. Да, давайте, вы сможете. В чем дело? Просто скажите мне, что вас тревожит, начните.
— Это касается парня по имени Эрик Сирз.
— Кто он?
— Мой бывший любовник.
— О!
— Вы, наверно, думаете, как и все, что это я ушла от Ричарда. Нет, я не уходила. Ричард развелся со мной из-за моего романа с Эриком.
— Вы любили Эрика?
— Должно быть.
— Вы любите Эрика?
— Нет, не думаю.
— Вы видитесь с ним?
— Я собираюсь. Он возвращается из Австралии, чтобы встретиться со мной, чтобы вернуть меня.
— Только вы сами можете захотеть вернуться.
— Это несколько более сложно…
— Вас с ним что-то связывает?
— Да.
— Ребенок?
— Нет, нет. Это так ужасно. Я не могу рассказать.
— Но вы уже рассказываете.
— Вот так все случилось с Ричардом.
— Мне кажется, у самого Ричарда было много интрижек до того, как Эрик появился на сцене?
— Да. Ричард изменял мне. Но это не извиняет моей неверности. И даже не объясняет ее. Я просто на время обезумела.
— Какой он — Эрик? Чем занимается?
— Он — керамист. Большой блондин с бородой. По крайней мере, у него есть борода. Он — демон.
— Как это все случилось с Ричардом?
Пола глубоко вздохнула. Она почувствовала, как ее лицо уменьшилось, как будто порыв ветра уносил ее плоть куда-то. Она сказала:
— Они подрались…
Пола осознала огромную тишину всего вокруг. Солнце светило в чистую тихую воду, делая видимым каменистое дно. Очень далеко галька хрустела под чьими-то ногами. Прожужжал, спускаясь, аэроплан. На горизонте плескались купающиеся дети, их голоса почти полностью растворялись в зное, который навис над морем, как балдахин.
— Что же случилось? — сказал голос Дьюкейна очень, очень мягко.
— Это все случилось так неожиданно, — сказала она. — Это произошло у нас дома, в бильярдной. Вы знаете, нет, наверно, вы не знаете, у нас дома в Челси есть бильярдная в пристройке за домом. Ричард иногда играл. Там есть дверь, ведущая в сад. Однажды вечером Ричард объявил вдруг, что уезжает в Париж по делам. Думаю, он сказал это, чтобы поймать меня в ловушку. Конечно, я говорила ему об Эрике. Я рассказала о нем сразу же — холодно и равнодушно, и он был равнодушен, это его не волновало. Я совершенно не представляла, что он может ревновать. Я даже подумала, что он испытал некоторое облегчение. Эрик пришел ко мне тем вечером. Это было глупо с моей стороны, но он очень настаивал. Он никогда не был у нас прежде. Наверно, ему просто интересно было взглянуть на дом Ричарда. Мы разговаривали в холле. Кажется, мы собирались как раз уходить и перебраться к Эрику. Потом вдруг мы поняли, что Ричард вошел из сада в бильярдную, что он стоит в темноте и слушает. Как только я услышала шум, я поняла, что случилось, и зажгла свет. Эрик и Ричард раньше не встречались. Мы втроем стояли в бильярдной, и Эрик вдруг начал произносить что-то вроде речи. Он, желая выйти из положения, хотел, было, протянуть руку. Но только поднял ее. И тут Ричард просто прыгнул на него. Эрик — крупный мужчина, но Ричард служил в десанте, и он умел драться, а Эрик — нет. Он ударил Эрика по шее, и, кажется, тот был оглушен. А потом, Бог знает как, это было все так быстро, он швырнул Эрика к стене и перевернул на него бильярдный стол.
