Звоним в полицию. Видно — не мы одни. Минут 10 занято.
Цыгане угоняют лифт со спящим в нем лифтером и вкатывают к нам еще один труп. К счастью, много их в лифт не вошло. Пять или шесть. Удается вытолкать. Народ мелкий. Каталка со съемными носилками в руках профессионалов — оружие удобное. Носилки приподнимаются вверх, снимаются с опор, человек ждет удара в лицо, а в этот момент ты ударом ноги выталкиваешь освободившуюся нижнюю часть каталки вперед. Можно сломать противнику голени. Труп весь залит бензином. Держать в помещении опасно. Вокруг кислородная подводка. Прячем его в кладовке. Кто-то предлагает повесить табличку — склад мертвых цыган.
Отчаявшись дозвониться в полицию, срываем печать на сейфе с наркотиками. Обычно ОМОН после этого приезжает быстрее, чем через 5 мин. Но это на учениях. Ждем.
Из-за дверей крики:
— Доктор, как мой брат? Мне-то можно сказать правду? Как он?
В карманах трупов непрерывно звонят многочисленные мобильники. Цыгане хотят справиться о самочувствии лично:
— Брат, ты как там? На небе?
Звонки раздражают, но рыться в их грязной одежде неохота.
Смотрим в окно, ждем полицию. Вместо нее продолжает двигаться колонна машин с цыганами. Шлагбаум на въезде сметен. Машины загораживают всю площадь. У входа не менее 200 человек. Половина машин ломается. Начинается ремонт и перекачивание бензина. Наряд полиции в бронежилетах идет пешком от трассы. Молодцы, привыкли. Очищают первый этаж. Становятся у дверей. Толпа у входа рассасывается. Из приемного покоя исчезает телевизор — не самая дорогая цена победы. Пропадает даже цыган с переломанной ногой. Как? Трупы прячут до темноты в подвале, ночью их увозят в морг.
Звонок в реанимацию.
— Вас беспокоит дежурный хирург.
— Дежурные хирурги нас постоянно беспокоят. Короче, что хотите?
— Вы не могли бы к нам подойти? Знаете, у нас умерла бабушка, и мы бы хотели…
— Старенькая?
— Да. 89 лет.
— Скорбим… Только чем мы можем помочь?
— Вы знаете, мы тут сомневаемся, вдруг она еще жива.
— Зеркальце поднесите.
— Подносили, все равно сомневаемся.
— Вы что… (слово «идиоты» удается не произнести вслух)? Серьезно зеркальце подносили?
— Ну да. Кажется — не потеет, но вот сомневаемся.
— Тогда пробу Дегранжа проведите.
— А что это за проба?
— Как, не знаете пробы Дегранжа? Ну хорошо, тогда приду, объясню.
Распечатал на принтере пару страничек из любимого учебника по судебной медицине тридцатых годов, отнес. Повесил в ординаторской хирургического отделения.
— Это вам, подарок. Чтобы больше не вызывали по такому поводу.
Раньше ученые творчески подходили к процессу констатации смерти. А вы — зеркальце…
Пьеса шестнадцатая. Гроб в приемном отделении
Вечером захожу в приемное отделение. Молодая женщина поступает с довольно редкой аритмией. Не мое это дело, но терапевт просит совета. Беру историю, ЭКГ, приглашаю больную в смотровую. Открываю дверь, пропускаю вперед:
— Проходите, пожалуйста.
Тетка делает шаг вперед и замирает на пороге:
— Я туда не пойду.
Заглядываю внутрь. Посередине комнаты стоит огромный роскошный гроб. Лакированный, с позолотой. Двойная крышка. Мечта. Не понимаю причину отказа.
— Да нет, вам именно сюда. Смотрите, написано ведь: «Женская смотровая».
Больная стоит на пороге. Чтоб ее успокоить, подхожу к гробу, приподнимаю крышку.
— Смотрите, тут же никого нет. Не бойтесь, проходите.
— Знаете, давайте я завтра приду, у меня это не первый раз, я до утра подожду.
Вдвоем с терапевтом уговариваем больную остаться, зря не рисковать. При этом начинаем понимать, что наличие гроба в приемном отделении не вполне естественно и человек посторонний может понять не совсем правильно. Спрашиваю у доктора, а откуда у вас этот шедевр мастера Безенчука?
— Да ты понимаешь, часов в восемь притащили из ритуального агентства, типа срочный спецзаказ, нестандартный размер, только к вечеру управились. Это для того депутата, что вчера тут зажмурился. В обычный гроб, даже двойной, туша не влезает. Морг уже закрыт, а мужикам-то по фигу. Сгрузили и уехали. Мы только уговорили его в смотровую занести, чтоб посреди холла не маячил. В кладовку не вошел, а в санитарной комнате его держать сказали нельзя, сыро. Лак еще не просох.
Пьеса семнадцатая. Русская секционная
Довел до невроза навязчивых состояний нашего лечащего патологоанатома. Как-то напел ему при случае адаптированные куплеты Мефистофеля. Странное дело. После этого стало казаться, что он с каждым днем все больше напоминает опереточного дьявола. Сапоги со шпорами, длинное черное пальто, широкополая шляпа. Отрастил волосы, стал заплетать их в косичку, бородка-эспаньолка. А в жизни — человек добрейшей души. Безумно любит свою профессию. Готов оставаться на работе, ждать, если кто из пока еще живых пациентов готовится в ближайшие часы к нему на прием. Часто приходит в отделения, особенно в реанимацию, знакомиться со своими будущими клиентами, еще при жизни. Кажется — готов брать работу на дом.
На днях при посещении морга застал его за работой. Нарезая на куски чью-то огромную печенку, дирижировал секционным ножом и напевал:
— Пат-ана-том правит бал, там правит бал…
В ответ на мое приветствие:
— Да пошел бы ты на, привязался, бля, мотивчик.
Повторять не заставил, ухожу, куда послали. Я не большой любитель ходить в морг. Из секционной доносится:
— Парень крепко побухал, да побухал…
У входа в реанимационное отделение встревоженная родня:
— Скажите, у вас в морге есть специалист по макияжу? А то мы можем привести из города.
Не понимаю, о чем речь.
— Ну нам этот нужен, визажист, ну тот, который трупы в порядок приводит. Нам сказали, что наша мама у вас, что она в очень тяжелом состоянии. Понимаете, она в молодости была красавицей, в кино снималась, кстати, Екатерину Вторую играла, вы должны помнить. Она бы не хотела плохо выглядеть на похоронах.
— Эта профессия называется — ретушер. Он есть у нас, профессионал. Можете не волноваться. Только ваша мама хоть и на искусственной вентиляции легких, но в сознании. Могу разрешить пройти на несколько минут, сами спросите, как ее одеть на похороны. Говорить, конечно, не может, но может написать. Халат наденьте.
Выходя через пару минут из палаты, дочка интересуется диагнозом, перспективами. Предлагает достать любые лекарства.
Бабушка пролежала 2 месяца на ИВЛ, еще месяц провела в палате с трахеостомой. Удалось выходить, выписалась домой. Через 3 месяца ее насмерть сбило машиной. От судьбы не уйдешь.
Подтверждается одна из известных теорий: если человек хочет жить, убить его практически невозможно. На днях выписали товарища. История болезни в трех томах. Вот краткое резюме. Поступил пациент, назовем этот процесс — «лечиться», еще в начале октября. Смертельно пьяным. Полежал в изоляторе на полу до утра, проснулся — начал буянить, каких-то червей из волос доставать. Нормальное дело — белая горячка. Наши чудотворцы его связали. Успокоили так, что пару дней мужик провел в глубоком наркозе. Кто ж знал, что он не только пьяный, но еще и жестоко отхераченный. Пришли на работу в понедельник, смотрим — тело в полном релаксе, на ИВЛ, только вот живот почему-то раздувается. Пытаемся разбудить — буйствует. До вечера требуем от зав. хирургическим отделением: посмотри на клиента, ну не нравится его живот. Ну а тому, понятное дело, связываться не хочется. Не его пациент, зачем ему проблемы. Помрет еще, так пусть лучше за терапевтами числится. Только ночью уговорили дежурного хирурга посмотреть. Да, говорит, что-то тут не так, давайте на стол.
Из живота вываливаются черные кишки. Тромбоз. Ладно, давайте сделаем резекцию, чисто для патологоанатома, пусть ему будет красиво, товарищ все одно не выживет.
Нашли кусочек тонкой кишки, сантиметров 30, по цвету вроде более-менее жизнеспособный, подшили к сигмовидной, остальное все вывалили в тазик. Зашили. Сижу в операционной, жду: перекладывать на кровать или сразу свалить на железную каталку. В подвал. Септический шок, адреналин льется в каких-то непонятных дозах. Живет. Студентов дежуривших позвал, посмотрите, вот как человек выглядит в терминальной фазе септического шока, некрасиво выглядит, весь в черных пятнах. Ну, раз те пришли, давайте переложим на кровать, пусть в реанимации лежит, ждать тут ночью неохота. До утра не дотянет.
Утром смотрим — а он живой. И давление есть, даже без адреналина. И просыпаться начинает. Ну нет, милый, ты поспи, чего тебе в сознании на своих похоронах делать. Три дня прошло — все нормально. Остатки кишочков работают, будто мужику не весь кишечник вырезали, а какой-нибудь аппендикс. Тут уж зав. хирургией заинтересовался, давай возьмем еще раз, проверим. Снова в живот залезли: все там чисто, только просторно стало внутри, не тесно. Ладно, посмотрим, что будет.
