– А я представляю себе, какая… – И, виновато дернув себя за косу, объяснила: – Хорошая, не похожая на всех…
Нет, Милка не могла представить себе автора письма, хотя пыталась. Она могла бы сказать, что неизвестная в ее представлении – блондинка, а выдумать прическу ей не могла. Как не могла и наделить синими акварельными глазами – такого цвета, сказал один бородатый художник, ее, Милкины, глаза… Наверное, у автора письма были не синие. А темные, как у Оли, дочери Анатолия Степановича, или кошачьи – Лялькины…
Звонка почему-то все не было. В раздумьях о таинственном послании Милка на время забыла о вчерашнем событии. Ни к селу ни к городу прорвало вдруг Сашку Должикова, всегда отутюженного, прилизанного, с пробором в волосах. Он умудрился за десять лет не получить ни одной тройки и не иметь ни одного друга, хотя активничал во всякого рода начинаниях больше, чем кто-нибудь.
– Любовь – это, конечно, великая движущая сила, – вдруг резюмировал Сашка. – А кто же вчера деньги у Анатолия Степановича накрыл?
Будто ветром подуло в классе. Милка напряглась, хрустнув переплетенными пальцами. Она знала, что, достаточно кому-нибудь одному сказать о вчерашней краже вслух, тема эта будет принята на всеобщее обсуждение.
– Кто у Миледи на дне рождения был? Почему не сторожили? – высказался рыжий Левка Скосырев.
Сразу побледнев, Милка вскочила из-за парты.
– Что ты хочешь сказать этим?
– Я говорю: надо было сторожить… – не слишком уверенно повторил Скосырев.
Ответить Милка не успела: вмешался Ашот Кулаев:
– Скос… – проговорил он, не оглядываясь на Левку. – Ты знаешь, что Миледи моя соседка. А может, она мне даже больше, чем соседка. Плюху за нее я могу очень просто отвесить…
И он подмигнул благодарной Милке. Нахал, конечно. Однако парень действительно неплохой. Наверняка видел, как они целовались… И хорошо, что Юрка сейчас не вмешался.
Уже не слушая, что там такое бубнит Скосырев, Милка перехватила мрачный взгляд Стаськи Миронова. Она не имела оснований подозревать его. И почти устыдилась теперь своих подозрений. Но почему у Стаськи с утра такой подавленный, отсутствующий вид? О чем он думает?
Сашка Должиков отвлек внимание класса от анонимного письма – Сашка и возвратился к нему:
– Я считаю, товарищи, – он встряхнул перед собой листками послания, держа их бережно, за уголок, – это грубый, весьма примитивный розыгрыш! В июне и августе за такое сочинение будут ставить двойки!
– А ты попробуй сочини так! – вступилась за неизвестную Инга Сурина.
– Ха! – опять оживился Левка. – Я слышал, будет свободная тема: «Мой драгоценный!» Кто-то уже тренируется! А насчет денег, – внезапно добавил он, – Елена Тихоновна не особенно волнуется. Ей шкатулку палехскую жалко!
Звонок и вошедшая одновременно со звонком химичка вовремя прервали эту дискуссию.
* * *
До третьей четверти химию вела у десятиклассников Надежда Сергеевна, чье имя Лялька Безуглова написала в анкете, отвечая на вопрос, кого из окружающих она уважает. Надежда, как фамильярно называли ее между собой ученики, внешне сама походила скорее на десятиклассницу, чем на преподавателя: тоненькая, с яркими, улыбчивыми глазами, всегда готовая поддержать веселую шутку, интересный разговор. И два десятых откровенно соперничали между собой за право считать ее «своей». Так, если, например, десятый «б» организовывал коллективный поход в кино и Надежда шла с ними, – десятый «а» лихорадило до тех пор, пока не удавалось заполучить химичку на просмотр какого-нибудь спектакля в драмтеатре или на двухсерийный детектив. Девчонки делились с ней своими секретами, мальчишки соперничали в рыцарстве. Коллективные вылазки двух десятых сразу утратили популярность, едва Надежда перешла в школу юго-западного района.
Ее в какой-то степени можно было понять: она жила рядом со своей новой школой. А вот зачем пришла на ее место Клавдия Васильевна, понять было трудно. Жила она в том же юго-западе, рядом с Надеждой Сергеевной. И факт этот сам по себе уже ставил под сомнение таланты Клавдии Васильевны: не пришлась ко двору в микрорайоне – уцепилась за двенадцатую школу. А если добавить, что Клавдия Васильевна была неразговорчивой, костлявенькой старушкой, нетрудно догадаться, как восприняли ее десятиклассники.
Крохотными шажками Клавдия Васильевна не прошла, а проскользнула к столу и, положив на него классный журнал, вместо того чтобы поздороваться, долго, недоумевающе разглядывала книгу, которую принесла с собой. «Стивен Ликок», – прочитал за это время весь класс. В школе с первых дней узнали страсть новой химички: она обходила днем все книжные магазины, роясь в букинистических отделах, и хоть что-нибудь, да приобретала.
– Знаете, о чем я подумала, ребята… – тихонечко, будто для самой себя, проговорила она. Потом спохватилась: – Садитесь! – И, глядя на сочинения Ликока, завершила: – Я сейчас подумала вдруг, что этой книжки я уже не успею прочитать…
Она подняла глаза на класс, и в лице ее застыло непонятное удивление.
Послышался чей-то несдержанный смешок. И хотя Клавдия Васильевна высказала далеко не шутейную мысль, Милке ее слова тоже показались забавными.
Кто-то в свое время сострил, что Клавдия Васильевна – отличная пара историку Неказичу. Но Неказича любили за добродушие, непосредственность. А Клавдия Васильевна сразу и безоговорочно породила неприязнь к себе, словно бы из-за тайных происков двенадцатая школа лишилась своей единственной, незабвенной Надежды.
Клавдия Васильевна вызвала к доске Юрку. Милка невольно сжалась, как будто вызвали их обоих. Юрка прошагал мимо и взял в руки мел с тем нерешительным видом, какой появляется у него на ринге. А Милку не покидало впечатление, что защищать ему предстоит не только свое, но и ее, Милкино, достоинство, ее честь. Правда, сомневаться в Юрке не приходилось. Юрка не мог подвести ее, и когда из-под мелка заструились длинные, точные формулы, она испытала гордость.
Совершенно неожиданно Милка подумала о бывшей химичке Надежде Сергеевне, о том, что та могла быть неравнодушной к Юрке! Ведь только из-за нее он не стал отличником в первой четверти. При одинаковом количестве пятерок и четверок та вывела ему четыре. И спрашивала всегда с пристрастием, чаще других…
Милку аж в холод бросило от этих невероятных предположений. Ну, разумеется! Голубые глаза Надежды всегда искрились затаенным весельем, а когда она смотрела на – Юрку, их словно бы ледком покрывало… Впервые отчетливо подумала она, что Надежда Сергеевна, – такой же, как все, человек. Женщина. Вдобавок молодая, интересная. И незамужняя ко всему!
Однажды она почему-то слишком долго раздумывала, что поставить Стаське Миронову. Потом неуверенно вывела тройку.
– Мне не нравится ваш ответ… – Она всех, даже пятиклассников, называла на «вы». – Мне вообще не нравится, как вы учитесь. И живете, наверное. Почему вы все делаете вполсилы? Человек должен работать на пределе мощности.
Разговор этот происходил уже на перемене, и, шутки ради, Юрка спросил:
– А я, Надежда Сергеевна, в полную мощность работаю?
Она зачем-то переспросила:
– Вы?.. Пожалуй, да. Но вы слишком распыляетесь, – глядя на него теми строгими, подернутыми ледком глазами, заметила она, словно хотела сказать при этом больше, чем заключалось в словах. И добавила после паузы: – Во всем. Надо быть требовательнее, суровей к самому себе.
На вечере, во время зимних каникул, Надежда была вместе с Клавдией Васильевной. Должно быть, представляла ей будущих учеников. И один вальс Юрка танцевал с учительницей – вальсировать Надежда Сергеевна умела, ничего не скажешь. Но потом Юрка приглашал Олю… А записку, когда затеяли играть в веселого почтальона, прислал, несмотря ни на что, Милке. Она тогда не придала ей особого значения. «Миледи! – извещал Юрка. – Вы очень нравитесь мне. Пустите в сердце, если найдется место». Она даже не ответила ему, ведать не ведая, что, всего каких-нибудь три месяца спустя он войдет в ее сердце уже без спроса. А тогда… Что ж она еще заметила на том вечере? Надежда Сергеевна подозвала Олю и, кажется, знакомила ее с Клавдией Васильевной…
«Чепуха какая-то!» – с внутренним содроганием подумала Милка.
Отходя от доски, Юрка снова едва заметно улыбнулся ей. А Милка покраснела. Раньше вогнать ее в краску было почти невозможно. Теперь она вспыхивала румянцем по поводу и без повода.
Ото всех этих раздумий и от химии также Милку отвлекло событие, которое оказалось внезапным даже для искушенных десятиклассников.
Инга Сурина наткнулась в своей парте между учебниками по истории СССР и «Органической химии» на второе, переписанное аккуратными печатными буквами письмо.
Белая как полотно Инга некоторое время держала его на расстоянии перед собой, разглядывая, как разглядывают жабу…
А спустя пять или десять минут тетрадные листки с новым посланием уже ходили по классу.
