— Да, не угадать. Но у вас здесь слишком жарко. А цветы не любят жары.
— Может быть, может быть, — неуверенно заметила Анна. — Не знаю почему, только все думают, будто у меня есть комнатные цветы…
— Понятно. Цветы, дети и собаки.
— Простите?
— Вам бы следовало любить цветы, детей и собак. А вы, надо полагать, их не любите.
Анна подняла голову, метнула на Катри испытующий взгляд, но широкое, равнодушное лицо гостьи было непроницаемо.
— Своеобразная мысль, фрёкен Клинг, — весьма твердо проговорила она. — Идемте в гостиную. Хоть вы и не поклонница кофе.
Они перешли в гостиную. Тот же мягкий свет, то же ощущение простора, и постоянства, и неестественной, как в кошмаре, медлительности. Анна молча опустилась на стул.
— Фрёкен Эмелин, — быстро сказала Катри, — вы слишком радушны, я этого не заслуживаю.
Без всякой причины ей вдруг захотелось поскорее уйти из «Кролика»; она выложила перед Анной письма и коротко сообщила, что надо подписать платежные документы. Водрузив на нос очки, Анна просмотрела бумаги.
— Все уже заверено, как я вижу. Но кем же это? Странная какая фамилия! Может, у нас в деревне иностранец объявился?
— Нет, это я придумала. А что, оригинальная фамилия, правда?
— Не понимаю, — сказала Анна. — Ведь так не делают.
— Я подписала, чтоб не тратить зря время.
— Но здесь несколько бланков, и везде то же самое диковинное имя, причем подписи совершенно одинаковые.
Катри усмехнулась, быстрая жутковатая улыбка сверкнула, как неоновая вспышка, и тотчас погасла.
— Я, фрёкен Эмелин, большая мастерица по части подписей. Люди ходят ко мне со всякими бумагами и иногда предпочитают, чтобы я подмахнула вместо них. Забавы ради могу и вашу подпись изобразить.
И Катри Клинг в точности повторила Аннин автограф, который получила в подарок прошлый раз.
— Невероятно, — сказала Анна. — Ловко-то как! Вы и рисовать умеете?
— Вряд ли. Я не пробовала.
Ветер крепчал. Снег бился в окна с тем яростным шорохом, который уже давно стоял в ушах у жителей деревни, вьюга налетала шквалами, а в промежутках наступала тишина.
— Мне пора, — сказала Катри.
Отворив кухонную дверь, Анна увидела пса, шерсть его была вся в снегу, из открытой пасти валил морозный пар. Анна вскрикнула и чуть было не захлопнула дверь.
— Не надо бояться, — сказала Катри. — Собака прекрасно воспитана.
— Слишком уж громадная! И пасть открыла…
— Не надо бояться. Это обыкновенная овчарка.
Женщина и собака зашагали вниз по косогору, та и другая в одинаковых серых мехах. Анна проводила их взглядом. Она еще дрожала от испуга, но к возбуждению уже примешивалась малая толика напряженного любопытства, а думала она вот о чем: ох эта Катри Клинг, отчаянная голова. Не как другие. Кого же она мне напоминает, особенно когда улыбается… Нет, не теперешних Анниных знакомых и не давних друзей-приятелей, нет, какую-то картинку, из книжки. И вдруг Анна тихонько рассмеялась — Катри в своей меховой шапке была вылитый Серый Волк.
Почти каждый год выходила книжка с рисунками Анны Эмелин, очень маленькая книжечка для очень маленьких детей. Текст сочиняли в издательстве. И вот теперь оттуда прислали расчетный документ, а заодно несколько прошлогодних рецензий: дескать, извините великодушно, они у нас, к сожалению, едва не затерялись. Анна развернула вырезку и надела очки.
«Эмелин вновь удивляет нас своим безыскусным, чуть ли не любовным отношением к тому крохотному мирку, который принадлежит ей одной, — к земле в лесу. Любая скрупулезно выписанная подробность узнаваема и все-таки наполняет нас изумлением; Анна Эмелин учит видеть, учит по-настоящему зорко наблюдать. Текст — это, скорее, комментарий, адресованный детям, которые только-только вступили в читающий возраст, и от книжки к книжке не слишком разнообразный. Зато акварели у Эмелин всякий раз новые. Избрав себе нехитрую, но весьма удачную „лягушачью“ перспективу, она ухватила самую суть леса, его безмолвие и сумрак, перед нами лес нехоженый, первозданный. Лишь совсем маленькие рискнут пройти по этим мхам. С кроликами или без оных — мы убеждены, что все дети…»
Когда рецензент добирался до кроликов, Анна всегда бросала читать. На второй вырезке был еще и рисунок, старый, набивший оскомину, как им только не надоест его мусолить. Даже не карикатура, а так, беззлобный шарж, но за работой художник думал больше о кролике, чем о ней, и с недюжинным старанием изобразил передние зубы, широкие, длинные и чуть редковатые, и вся она казалась беленькой, пушистой и, в общем, не от мира сего. Не глупи, сказала себе Анна, в газете не всякого рисуют. Только бы в другой раз вспомнить, что нельзя показывать зубы, а голову надо поднять повыше. И зачем это они вечно велят всем улыбаться…
«Практичные, с моющейся обложкой, книжицы Анны Эмелин неизменно встречают теплый прием и переведены на многие языки. В этом году читатель узнает, главным образом, о сборе черники и брусники. Но, отдавая должное убедительности и мастерству в изображении северного леса, мы с недоумением глядим на этих, откровенно говоря, стереотипных кроликов…»
— Н-да, — тихонько пробормотала Анна. — Пожалуй, в конце концов не так уж все и легко, с какого боку ни посмотри…
Ребячьи письма подождут до лучших времен. Надежно укрытая в стенах своей комнаты, Анна закуталась в одеяло, зажгла лампу в меркнущем свете дня и открыла книгу на заложенной странице. Читая об африканских приключениях Джимми, она, как и надеялась, мало-помалу отдохнула душой.
Холода стояли нешуточные. Лильеберг то и дело расчищал дорожку к Анниному дому, поэтому фру Сундблом вполне могла доковылять на своих больных ногах до «Большого Кролика» и заняться уборкой. Она убиралась только раз в неделю, да и верхний этаж давно уже был на замке, но для пожилого человека работы все равно хватало с лихвой, и фру Сундблом частенько плакалась на судьбу.
— Так ведь есть же у вас хороший доход — вязаные покрывала, — заметила хозяйка Нюгорда. — Сказали бы фрёкен Эмелин, что уборка вам не по силам, дескать, годы ваши не те. А замену подыскать недолго. Катри Клинг ушла от лавочника и носит почту в «Кролика», вот с ней и потолкуйте.
— С ней?! — воскликнула фру Сундблом. — Сами знаете, с Катри Клинг так просто не потолкуешь. Во всяком случае, я к ней не пойду, у меня свои понятия.
— Это какие же? — спросила хозяйка.
Но фру Сундблом будто и не слышала, угрюмо глянув в окно, она буркнула что-то весьма неоригинальное про снег, а вскоре и ушла. Гости, заходившие к Нюгордам, обычно сидели в кресле-качалке, только фру Сундблом вечно так нервничала и злилась, что качаться ей было невтерпеж, поэтому она предпочитала диван возле двери. Пожалуй, лишь она одна не чувствовала, какое редкостное спокойствие царило в этой просторной кухне, хотя тут без конца сновали представители самых разных поколений; здешнее спокойствие внушало умиротворенность, поневоле забудешь о всякой спешке. Хозяйка большей частью суетилась у громадной плиты или сидела у огня, сложив руки на коленях. Все прочие в деревне печки сломали — дескать, чересчур много места занимают, — ив горницах у них стало пусто и неуютно. А у Нюгордов было как в старину. И вязали дочери и невестки по рисункам старшей хозяйки, и в тех же цветах, что некогда подобрала ее бабушка. Кстати, шли нюгордовские покрывала нарасхват. Однажды в деревне заговорили было о том, чтоб продавать покрывала через какой-нибудь городской магазин, и по обыкновению отправились за советом к Катри Клинг. Но та сказала: «Ни в коем случае, обойдемся без посредников. Они дерут большой процент, и вам от этого будет сплошной убыток. Пусть народ лучше сюда поездит, пусть помается. Надо, чтоб им желанная вещь с трудом доставалась, после долгих розысков».
Катри тоже вязала, как все. Только нитки она брала слишком яркие и черным цветом очень увлекалась.
Между тем снег валил не переставая, а о снегоочистителе ни слуху ни духу не было, так что Лильеберг по-прежнему бегал в город на лыжах, хотя ему это вовсе и не улыбалось. По доброте сердечной выполнял он и частные просьбы — мелкие, разумеется: например, лекарства привозил, или, скажем, белье, или удобрения для комнатных цветов и пряжу для вязания, если запасы у кого-нибудь из женщин подходили к концу. Места в рюкзаке и в лопарских санках не очень-то много, а в первую очередь ему нужно заботиться о почте и о свежих продуктах для лавочника. Деревенские забирали свои заказы в лавочниковой передней. Но вот ходить в публичную библиотеку Лильеберг отказался наотрез. Объявил, что Катри вполне могла бы брать книжки для Матса у Анны Эмелин, там здоровенный шкаф книжками набит, он сам видел. Но Катри не хотела говорить с Анной Эмелин о книгах. И, когда заносила в «Большой Кролик» почту, сапоги больше не снимала, только здоровалась, роняла несколько слов, без которых уж никак не обойтись, и шла прочь со своею собакой. Катри сдалась, уразумела, что невмоготу ей изображать мягкое дружелюбие, несвойственное ее натуре, самое обыкновенное дружелюбие, необходимое для того, чтобы подружиться с Анной Эмелин, но выходящее за пределы, какие в своем стремлении к независимости установила Катри.
