Я взял тарелку и шмякнул ее о стену. Понравилось — и звук, и как она разлетелась вдребезги. Разбил все тарелки, какие были, одной левой: правая болела. Затем принялся за стаканы. Наскучило. Хорошенького понемножку. Подумал было пройтись босиком по осколкам, а после заляпать кровью всю квартиру, но не стал.
Вернулся в гостиную вроде бы успокоенным. Сел перед телевизором, чтобы забить косячок, и тут обнаружил, что у меня кончилась бумага. От этого нервы мои расквасились в одну секунду; не сознавая, что творю, я повалился на пол и стал кататься и лупить себя кулаками, я бился об пол головой и вопил как резаный.
Пока не выбился из сил. Случившееся озадачило меня самого: я всегда полагал, что устраиваю нервные припадки, чтобы произвести впечатление на окружающих и что-нибудь с этого поиметь. Иногда срабатывало, иногда совсем наоборот. Но до сих пор я и мысли не допускал, что могу элементарно потерять над собой контроль.
Я ощупал себе голову — все так же левой рукой — и испугался: болело реально и вдобавок подташнивало… Позвонил в медицинскую службу SOS. Пусть пропишут мне стрессам — помнится, он хорошо действовал. И пусть отправят меня на «скорой» в больницу; из неврологического отделения я позвонил бы Катрин, сдержанным тоном объяснил, что стали известны результаты сканирования и жить мне осталось месяц; извинившись за беспокойство, попросил бы принести кое-что из вещей, потому что больше мне обратиться не к кому…
Приехала доктор. Худенькая такая брюнеточка с серьезным лицом, маленькими грудками, ну просто прелесть. Мне стало жаль ее, что ей приходится таскаться по вызовам с чемоданчиком и такой дивной попкой. Среди клиентов попадались, небось, всякие отморозки, и она выслушивала всю их галиматью.
Она померила мне давление, посветила в глаза маленькой лампочкой, пощупала голову, послушала сердце. Я балдел. Я представил себе, как бы я жил с такой вот докторшей и по утрам и вечерам просил ее проверить, все ли у меня в порядке. Будь рядом со мной женщина, которая могла бы меня поддержать и успокоить, я бы, глядишь, сделался иным человеком.
Чтобы она подольше не уходила, чтобы не вынесла превратного представления обо мне, я рассказал ей о своих злоключениях. Не хотелось, чтобы она думала, будто я закатываю истерики каждый день. Объяснил ей про Алису, про Катрин… Она слушала меня, сидя на краешке софы, скрестив руки на плотно сжатых коленях. Серая блузка, красивая тонкая шея; я мысленно дорисовывал ее ключицы, обводил их пальцем. Я воображал, как она обнимает меня, утешает; такого склада женщины умеют приласкать, нашептать нежные слова. Мою повесть она выслушала с большим вниманием, на секунду призадумалась, а потом, изящно наклонив головку и глядя своими большущими глазами мне прямо в глаза, произнесла тихо, торжественно и чуть грустно:
— Вы должны встретиться с девочкой. Понимаете, для нее чрезвычайно важно узнать своего отца.
Я любезно посоветовал ей сменить профессию и проводил к двери.
* * *
Дальше дни потекли как в тумане. Я смутно надеялся, что Катрин позвонит и попросит принять ее обратно — я бы согласился не раздумывая. Ждал, что позвонит Алиса и скажет: так и так, мол, пошутила… страдаю шизофренией.
Каждое утро я намеревался пролистать записную книжку, поискать, где бы приземлиться. Но вместо этого забивал косяк за косяком и обнаруживал, что время летит ненормально быстро.
Я позвонил матери, сообщил, что Катрин нашла себе другого. «И тут прокол», — скупо прокомментировала маман; потом я попросил у нее немного денег, она не преминула подпустить патетическое: «Ты знаешь, сколько тебе лет?», но согласилась выслать тысячу франков. Я беспощадно выторговал две. В разговоре она упорно старалась показать, как мне должно быть стыдно, — ну и фиг с ней. Зато я вставил по ходу, что мой дорогой братик, ее любимчик, не последнюю роль сыграл в моем разрыве с Катрин. Десять минут спустя в телефоне раздался его раздраженный голос. Я предоставил ему базарить с автоответчиком — собачиться самому охота отпала.
Я стал выходить на улицу. В табачный киоск, в магазин. И — ничего, как будто так и надо, как будто я так жил и прежде, все эти два года. Обидно даже. Вопреки ожиданию, я отнюдь не ощущал себя Робинзоном Крузо, мучительно приспосабливающимся к цивилизованной жизни. Однако был рад, что все-таки отсиживался до последнего: погода стояла холодная, люди кругом хмурились, всюду мрак, враждебность, шум.
А главное, девушки: никакого сравнения с теми, что я видел по телевизору, неулыбчивые, нерасполагающие.
Однажды вечером притащил домой бутылку «Jack Da»[3] — я уже год как не пил, Катрин была дико положительная, вегетарианка, не пила и дурью не баловалась. Вот и все, что эта идиотка вынесла из рокешных тусовок. Первую рюмку я выпил с отвращением, вторая меня согрела. В конце концов я надрался и впал в эйфорию; вообразил, что все устаканилось, что наконец-то у меня появился повод подыскать квартиру побольше, а роман я напишу за шесть дней — почему нет, все дело в настроении. Насчет девчонки, так я вообще не понимал, какое она имеет ко мне отношение. Я лежал скрестив руки на груди, врубив «Студжес» на полную мощь, и, бухой в стельку, радовался, что избавился от зануды, отучившей меня дринкать. Было ясно как дважды два: я не мог писать и на улицу не выходил, оттого что не пил…
Следующий день я провел в клозете, и ясности у меня поубавилось; меня рвало желчью и еще чем-то, чему следовало оставаться внутри. С дринком пришлось завязать. Остатки Jackʼa я вылил в раковину и скрутил здоровый джойнт, чтобы избавиться от похмелья. Меня плющило пуще прежнего, ни одной мысли я не мог сформулировать до конца — с бодуна все путалось. Что в моем положении было вовсе даже и неплохо. Растянувшись на диване, приложив ко лбу холодную банную рукавицу, я исходил жалостью к себе и смотрел телевизор.
На канале АВ1 негритянское племя в спортивных костюмах дергалось перед телекамерами, закольцованные клипы рэпа, шлюхи с чуваками на громадных тачках, прочая жлобская мишура. На канале 3 — компьютерные картинки, боевая машина будущего, в ней копошилась команда, которой полагалось метать бомбы через океан типа по локаторам. На Tiji желтенький мультипликационный песик катался на санках с другим бобиком, серым. А на Cartoon Network жалкий тип под Бэтмена сражался с седовласым меном; тут тоже фантастика, армия будущего, какое-то чудище в клетке, порывавшееся смыться. На Fox Kids принц Франц боролся на саблях против чела с короткой бороденкой, тот пытался сбросить принца с башни, а вышло как раз наоборот, и в итоге принц под выкрики «Да здравствует король!» красуется перед ликующим народом с чудо какой довольной принцессой. На Дисней-канале драконы и змеи окружали прикованного пацана, принцесса по имени Ди-Ди размахивала мечом, и змеям это было не в кайф. На Game One какой-то кретин искал «тайники» и что-то заливал про фокусы — короче, я ни фига не понял. На МСМ телки, стоя под водопадом, лягали что-то позади себя. На МСМ2 такие же факухи, но уже с парнем, дрыгались на фоне паркинга, выкидывая руки то вправо, то влево. А на MTV бесновались какие-то дети…
Я стал скакать с одной программы на другую. В свое время я несколько месяцев кряду вдалбливал Катрин, что хороший писатель — это тот, у кого все кабельные каналы под рукой, и что это совершенно необходимое вложение денег. В конце концов она согласилась. При воспоминании о ее покладистости у меня всякий раз подступала тошнота.
Целый день я смотрел программы для детей. Какой же фигней им забивают башку…
Выбить мозги тем, кому еще нет двенадцати, приучить их выпивать нужное количество кока-колы в сутки, залезть им в подкорку и нашпиговать ее всяческой туфтой: счастье — это быть, как все, оно достигается покупкой всяких фишек, а для этого надо слушаться, идти в ногу, и чтоб никаких желаний, не имеющих денежного эквивалента; никого не цеплять, соблюдать приличия — то есть быть счастливым, еще лучше — быть первым. Взрослые всей мощью своего общества цинично обрушиваются на собственных детей и убивают их со страстью. Потому что лишь одно имеет значение — угодил ли ты начальнику: удачно ли продал бургеры-CD-DVD-кроссовки-рюкзаки-побрякушки-футболки. Много ли ты их продал, по хорошей ли цене? Доволен ли начальник результатом? Любая иная мысль будет признана анахронизмом и изгнана одним пожатием плеча.
Никогда еще пропаганда не велась так успешно и никогда не была такой циничной. Даже в самых оболванивающих системах — сталинской, гитлеровской, сионистской, палестинской, католической или сайентологической — учителя сами были соответствующим образом отформатированы и верили в то, чему учили. Теперь все иначе: директора каналов, режиссеры клипов, продюсеры групп, маркетологи — все прекрасно понимают, что занимаются мошенничеством и накалывают невинных. Они воображают себя крутыми, думают, они акулы. В действительности же они угодливые шавки, добивающиеся хозяйской ласки. Ярые безмозглые коллаборационисты. Не скажешь даже, что они осознанно служат дьяволу. Их деятельность разрушительна и бессмысленна. Тайные агенты по совращению малолетних, тупые, готовые на все.
