Все произошло так, как говорила Лена. На третьем курсе она перевелась в сельскохозяйственную академию и уехала с родителями в Москву. Ее отец стал начальником главка, потом заместителем министра, потом академиком и ректором академии.
Его тогда поразило, что девочка в семнадцать лет уже понимала, сколько на какую должность потребуется лет службы; по-видимому, разговоры о вариантах продвижения по должностям она слышала с детства и то, что для него еще долго оставалось если не тайной, то непредсказуемостью, для нее было просчетом вариантов. Просчитывался и вариант для него. Как только они поженятся, дед по матери, генерал-майор, и дед по отцу, председатель областного отделения Госбанка, подарят ей деньги — первый взнос на кооперативную квартиру. Он закончит институт, поступит в академию общественных наук, потом поработает в партийных органах, защитит докторскую диссертацию и уже сам решит, заниматься ли наукой или работать в правительственных органах. Но всего этого не произошло. Он, конечно, читал в книгах, что мужчины женятся, а женщины выходят замуж по расчету, но это происходило в прошлой жизни, в дореволюционной России, когда обедневшие дворяне женились на купеческих дочках, случалось такое и во Франции, и в Англии, и в Америке, где были очень богатые и очень бедные, но вокруг себя ничего такого он не видел. Правда, в их деревне жил красивый парень Мишка, он женился несколько раз на красивых женщинах и всегда привозил их в деревню показать родным и родственникам, но он был алкоголиком, и все жены от него уходили, и со всех работ его увольняли. Наконец он осел в деревне и, как говорили, выгодно женился на большой Нюрке, громоздкой, некрасивой старой деве, которая много лет была начальницей отделения связи. Она стабильно получала каждый месяц зарплату, держала двух коров, двух боровов, двадцать кур и столько же гусей. Она отправила Мишку в лечебно-трудовой профилакторий, где его вроде бы вылечили от пьянства, и он устроился кочегаром в котельную, но после первой получки запил, поэтому Нюрка его кочегарские деньги теперь получала сама, за это он поджег дом Нюрки, значит, и свой дом, его осудили, он отбывал срок и писал письма кочегарам, что когда вернется, то снова подожжет Нюркин дом, который она отстроила заново.
— Понять его можно, — вздохнул тогда отец, они только что вернулись с пожара, откуда милиционеры увезли Мишку в районный дом предварительного заключения.
— Как же это так! — возмутилась тогда мать. — Она ему столько добра сделала, от пьянства вылечила, отмыла, отстирала.
— Все верно, — согласился отец. — Нюрка — хорошая баба, но, если бы она все время у меня перед глазами была, я бы тоже запил или дом поджег.
— Что же вам, мужикам, тогда надо? — спросила мать.
— Что надо, мы почти никогда не знаем, а вот чего не надо, знаем всегда, — сказал отец.
Он тогда не понял, о чем говорил отец.
Провожая Лену домой, он целовался с нею, наверное, она думала, что вот так и начинается любовь, а может быть, и была влюблена в него. В перерывах между лекциями она бежала из соседнего корпуса, где располагался экономический факультет, чтобы увидеть его. Вечерами они гуляли, разговаривали, она рассказывала, он слушал и задавал вопросы, на которые сам не мог найти ответов. Например, почему так все хорошо и гладко получалось у ее родителей? Почему другие женщины, которые тоже заканчивали институты, не защищали диссертаций, не ездили на стажировку в Англию, не преподавали в институтах, а работали в сельских школах, одна учительница английского языка на всю школу? Почему другие мужчины не стали докторами наук, не руководили управлениями, не заведовали кафедрами, а работали зоотехниками, агрономами и бухгалтерами, в лучшем случае — главными агрономами и главными бухгалтерами?
— Потому что мои родители получили хорошее образование, — отвечала Лена. — Они закончили не местные, а московские высшие учебные заведения, в которых подготовка намного лучше.
— А почему именно твою мать послали на стажировку в Англию, ведь из города было еще девять претенденток?
— Потому что она не хуже, а даже лучше многих знала язык, у нее были статьи по педагогике и она была из хорошей семьи. Ее отец и мой дед — генерал. Когда ее посылали, все были уверены, она не останется за рубежом, дочери таких отцов не остаются.
— Дочери и не таких отцов остаются, — возразил он. — Например, дочь Сталина.
— Она не вполне нормальная психически. А моя мать нормальная. К тому же здесь оставались отец и я.
— А почему отец? — спрашивал он. — Городской, ни одного дня не работал в деревне, на земле, руководит всем сельским хозяйством области? Как он получил это право? Ведь нам на всех лекциях внушают, что надо пройти все ступени снизу, чтобы стать полноправным руководителем.
— Он прошел все ступени, только другие, — возразила Лена. — Он закончил аспирантуру и защитил диссертацию, поработал инструктором обкома партии, защитил докторскую диссертацию и стал начальником управления. Нормальный путь. Отец всегда был продвинутым. Он ездил в стройотряды, на втором курсе вступил в партию, был секретарем комитета комсомола в Тимирязевке. Он верно служил партии, и партия его продвигала. Кстати, тебе уже в институте надо вступать в партию, это первая ступень для тех, кто собирается делать карьеру.
Он начинал понимать, что существуют правила, обязательные для тех, кто хочет подниматься по ступенькам власти. Он хотел. И, однажды осознав это, понял, что чудес на свете не бывает и будущее надо готовить уже сейчас, и путь к этому чуду у него только через эту умненькую полную девочку, с которой ему было интересно говорить. Наверное, он с таким же интересом говорил бы и с приятелем, но таких умных приятелей у него пока не было.
Обычно он не принимал мгновенных решений, даже если ему хотелось купить понравившуюся рубашку, он выжидал, заходил в магазин несколько раз, и, если рубашка нравилась по-прежнему, он подсчитывал деньги, сколько осталось до стипендии, на чем он мог сэкономить, определял, нет ли трат, без которых не обойтись, и только после этого покупал.
Конечно, он и тогда понимал, что отношения с женщинами могут быть ни к чему не обязывающими, в конце концов, женщина почти всегда ждет предложений мужчины и, если они не поступают, относится к этому достаточно спокойно. Но в деревне все-таки сохранялась традиция: если ты начинал дружить, или, как раньше говорили, гулять, ты почти брал обязательство жениться. И он эту традицию опасался нарушать. Конечно, они целовались с Леной, она даже предлагала встретиться на квартире подруги, родители которой были в отпуске, а подруга на субботу и воскресенье уезжала на дачу к друзьям родителей. Он не рискнул. И в деревне, бывало, гуляли с одной, а женились на другой, но это по-прежнему осуждалось, и нарушивший деревенские законы был уже с клеймом человека неверного. Такой должен был уехать, а если оставался, ему это помнили всю жизнь. Он уже не проходил ни на одну выборную должность даже в сельсовете. Деревенские обычаи укрепились в партийном и государственном аппарате, наверное, потому, что партийные и советские руководители больше чем наполовину были из деревенских, аппарат вырабатывал свою охранительную этику. Развод тормозил карьеру, ведь если ты изменил женщине, ты можешь изменить и партии. Проректор их института не стал ректором, потому что разошелся с женой и женился на секретарше.
Однажды утром, не дожидаясь субботы, он вместо того, чтобы ехать в институт, вдруг свернул к железнодорожному вокзалу, взял билет и уже через два часа подходил к проходной маслозавода. Вахтерша, женщина лет шестидесяти в черной шинели, увидев его, набрала номер телефона и сказала:
— Пусть Маринка идет на проходную, ее студент приехал!
В райцентре о нем уже знали. Он разозлился на Марину. Совсем необязательно рассказывать об их отношениях всем. Он тогда еще не понимал, что эти отношения для женщины и есть самое главное в жизни. Через несколько лет он услышит сотни разговоров женщин о мужчинах, когда в его подчинении в совхозе будет более двух десятков женщин от двадцати до пятидесяти лет и все они будут рассказывать о мужчинах в подробностях, о которых мужчины не помнили, а для женщин подробности и были самыми главными. Мужчины подробностей избегали, почти никто не рассказывал о своей женщине, а если кто-то о ней заговаривал, обязанностью мужчины было остановить обсуждения всеми способами вплоть до драки.
Он ждал Марину у проходной, раздражение накапливалось, его разглядывали проходившие мимо женщины, ему даже показалось, что они выходят специально посмотреть на него.
— Чего они на меня пялятся? — спросил он у Марины.
— Им интересно, — ответила Марина.
Они шли по райцентру, Марина здоровалась со знакомыми, ему даже показалась, что Марина идет медленнее, чем всегда, может быть, для того, чтобы встретить как можно больше знакомых. В магазине она попросила бутылку самого дорогого крымского портвейна, и, когда он достал деньги, чтобы расплатиться, она громче, чем обычно, сказала:
