Правая бровь приподнялась вверх, когда он заговорил:
— Товарищи курсанты, мы передаем десять самолетов в другую эскадрилью. Так нужно. Вылет задержан исключительно из-за того, что машины грязные. Сейчас инженер распределит вас по экипажам, и вы поработаете на материальной части.
Он козырнул инженеру, больше ни слова не сказав. Заложил руки за спину и пошел куда-то.
Уважение и оторопь читались в курсантских глазах. Экий он человек, капитан Акназов: показалось ему, что самолеты грязные — отставил вылет, сказал одно слово — всех курсантов сорвали с занятий, ломая святейшее расписание.
Когда работа уже шла полным ходом, наконец, притопали на аэродром инженер-майор и Чипиленко. Инженер-майор был не просто преподавателем, а начальником учебного цикла самолет — мотор. Подойдя к Акназову, он стал ворчливо доказывать, что срыв занятий отрицательно скажется на выполнении учебной программы, на теоретической подготовке курсантов и так далее.
Капитан смотрел на начальника учебного цикла насмешливо.
— Верно, обошлось бы дело без их помощи, — сказал он, прерывая на полуслове инженер-майора. — Я решил вызвать курсантов по тревоге, чтобы они не забыли окончательно о существовании аэродрома и самолетов. А то они скоро присохнут у вас там в классах. Надо же им хотя бы пощупать иногда настоящие самолеты, если летать пока не на чем.
После этого инженер-майор прикусил язык.
Зосимов и Булгаков работали, конечно, вместе, на одном самолете. В этот же экипаж назначили и Костю Розинского, который даже при всем своем старании не мог угнаться за товарищами и накликал на себя постоянные насмешки Вальки Булгакова.
— Пошел бы ветоши принес, пока мы тут трем, — сказал Валька.
Розинский поплелся в сторону каптерки, около которой собрались механики.
— Быстрее, Шкапа, кнута на тебя нет!
Костя принес ветошь.
— Теперь за бензином сходи, а то этот в ведерке уже, вишь, какой грязный.
— Сам сходи! — огрызнулся Костя.
— Тише, Шкапа! Настоящая шкапа не должна разговаривать.
Выплеснув из ведра черную маслянистую жижицу, Костя пошел за бензином. Оглянулся, показал зубы в добродушной улыбке.
— Давай, давай, не оглядывайся! Гони вскачь! — крикнул Булгаков.
Он стоял на коленях, протирая снизу крыло, прерывисто дышал. Вадим смывал маслянистые потоки на капотах мотора.
— Мне бы его выделили на неделю таскать какое-нибудь барахло, я бы его погонял, — сказал Булгаков, имея в виду того же Розинского. — А вообще Костя отличный парень, мы с ним давно знакомы.
— И боксер, — отозвался Вадим, в его голосе прозвучало уважение.
— Чемпион области, — подтвердил Булгаков. — Я видел его на ринге; знаешь, как он укладывал своих противников? Дай боже!
Некоторое время они работали молча, с ожесточением оттирая примерзшие кое-где серые пятна. От самолета пахло бензином и эмалитовой краской. Самолет подрагивал от толчков, как лошадь, от малейшего прикосновения к ручке в кабине шевелились руль высоты на хвосте и элероны на крыльях… Взобравшись на центроплан, Зосимов и Булгаков склонились над кабиной голова к голове, разглядывали приборы, стрелки которых застыли на нулях. Тоска, жгучая тоска закрадывалась в курсантские души. Кто однажды поднялся в воздух и почувствовал себя пилотом, того от авиации не отвадить, можно только силком отодрать, как доску от забора.
Вскоре к машинам пришли летчики-перегонщики. Капитан Акназов разрешил вылет.
Инженер эскадрильи встал перед шеренгой самолетов и завертел в воздухе снятой с руки перчаткой — сигнал запускать. Моторчики зарокотали почти одновременно. Все вместе они наделали изрядно шуму.
На рулеже самолет УТ-2 положено сопровождать. Вадим взялся за кончик левого крыла и побежал, когда самолет двинулся к старту. Вадим помогал летчику разворачивать машину, придерживая, когда было нужно, крыло. Не остался без дела и Валька Булгаков: он подскочил к соседнему самолету, бесцеремонно оттолкнул курсанта, сам уцепился за крыло. Десять счастливчиков, которым досталось проводить машины на старт, возвращались, горделиво улыбаясь, сплевывая перемешанную со снегом пыль, хрустевшую на зубах.
Легкие, стремительные машины взлетали парами. Огибая круг над аэродромом, строились. И вот птичьим клином пролетели они над толпой курсантов, набирая высоту, заскользили вдоль стены дымчато-серых гор.
Подышали воздухом аэродрома — и хватит. Курсантов построили и повели назад — в скучное царство зубрежки.
Инженер-майора и старшего лейтенанта задержал на аэродроме командир эскадрильи, колонну было поручено вести старшему шестнадцатой группы. Тот подсчитал, чтобы все взяли ногу, запевала сильным, звонким тенором затянул "Летит стальная эскадрилья". Курсанты дружно подхватили песню, грянули, как полагается. Чипиленко издали энергично взмахнул им рукой: молодцы, ребята!
Дорога от аэродрома в городок перебегала через широтой овраг. Когда скрылись за косогором летное поле и самолетная стоянка, песня заглохла.
Короткая, скупая понюшка аэродромной жизни растревожила Булгакову душу, может быть, посильнее, чем другим курсантам. Где-то идут воздушные бои, кто-то летает, а он, Валентин Булгаков, должен мерзнуть в учебном корпусе, высушивая мозги всякими формулами. С досады Валька выругался. Досада была такой, что нужно было вылить ее во что-нибудь. И Валька вдруг затянул хрипловато про Одессу и каштаны, про девчат… Многие курсанты песню знали и подхватили. Дальше в лес — больше дров: Валька пустил над головами разудалую частушку про милую, попавшую в переплет. Хохот прокатился по колонне.
— Давай еще, Валька!
— Про волка давай!..
Песенку про голодного волка они придумали сами и соответствующим образом "поставили" ее в шестнадцатой группе.
Истошным голосом Валька запел:
— Во-о-л к голодный пи-и-щу ищет…
Вся шестнадцатая группа дико взвыла:
— А-а-а, лихая судьба-а-а!!!
Их рев эхо понесло в городок, там могли подумать, что по оврагу мчится стая шакалов.
Вальку разобрало. Он без продыху сыпал "одесские куплеты", распевая их на разные мотивы. Припевы к таким куплетам всем известны. Запевалу поддерживал нестройный хор. Ряды смешались, двое курсантов пустились в пляс. Уже не строем, а просто шумной ватагой, брели они по степи, будто и службы у них никакой вовсе не было.
Вблизи городка Булгаков перестал дурачиться. Подровняли строй, взяли ногу. Но спохватились поздно. У подъезда учебного корпуса стоял, широко расставив кривые ноги, старшина эскадрильи — неподвижный, как гранитная статуя. Похоже, все слышал.
Сико не шелохнулся, пока курсанты, гулко топая на пороге тяжелыми ботинками, заходили в подъезд. Булгакова подозвал к себе.
— Что это вы там спивали, Булгаков?
— Песни разные… — ответил Валька, глядя вбок.
— От таких песен уши вянут.
Валька промолчал.
— Строй — святое место. Знаете? — старшина вперил в Булгакова колючий, притиснутый прямыми бровями взгляд.
— Знаю.
— Так хто вам дозволил "Гоп со смыком" петь?!
— Я такого не пел.
— Ну, вот что: сегодня после отбоя будете чистить уборную. Там понамерзло… Надо ломиком поработать. Ясно вам?
— Ясно.
— Идите.
IV
ИЗ ДНЕВНИКА ВАДИМА ЗОСИМОВА
27 февраля
Враг остервенело вбивает стальные танковые клинья в глубину нашей территории, стараясь расколоть ее на части. Пожары войны пылают всюду, где совсем недавно была красивая мирная жизнь. Фашистские солдаты греют над огнем этих чудовищных костров свои покрасневшие от холода загребущие руки… Читая газеты и слушая радио, я живо представляю себе эти страшные картины.
Битва разворачивается, небывалая, невиданная, фронту нужны свежие подразделения, части, соединения. Через нашу маленькую станцию днем и ночью идут поезда. На запад живой, подвижной очередью идут эшелоны, груженные новенькой, пахнущей краской техникой, наполненные здоровыми, крепкими людьми в защитной форме, сопровождаемые подчас гармошкой и песней; с запада возвращаются потрепанные, обожженные поезда, где в каждом тамбуре слышится стон и мелькают в окнах белые повязки, как чалмы мудрецов, уже перелиставших книгу войны.
В эту тяжкую пору в армию пошли девчата. Одним мужикам, видно, не обойтись. Кто куда попал из тех восемнадцатидвадцатилетних мечтательниц: одних ветер войны подхватил, как легкие перышки, и бросил на передовую, других пожалела судьба, расшвыряв по госпиталям, запасным полкам и всяким закоулкам громадного армейского хозяйства.
В учебную эскадрилью школы пилотов прислали двадцать девушек-красноармейцев. Назначили их мотористками. Весь день они работают на аэродроме, а во время обеденного перерыва идут через городок в столовую. В шапках-ушанках, в замасленных ватных комбинезонах идут они строем по двое, некоторые пары держатся за руки, и все это очень похоже на детский сад.
