После ужина они пошли в казино, где удача отвернулась от них, они отчаянно проигрывали, Маша кричала в адрес дилеров, особенно ей не нравилась одна девушка в очках, она выглядела серой мышью, слегка подкусанной старым котом, местным управляющим казино, который драл ее на столе для покера в отсутствие клиентов, которых здесь было мало. Маша выпила еще бутылку, и ее координация напоминала замедленный фильм о слепых, гуляющих по карнизам по индустриальному пейзажу. С.С. срочно эвакуировал Машу в номер, где она сразу заснула, но вскоре стала орошать окрестности всем, что она выпила и съела. С.С. знал за ней этот грех, но не уберег из-за увлечения игрой. Маша летала между ванной и спальней, и С.С. только уворачивался от этого цунами. Часам к трем она затихла, оставив на поле боя все халаты, полотенца в красных пятнах, эта мода пить красное в России как-то не приживается. С.С. захотел с пьяной Машей свершить акт, но тело ее не открывалось, инстинктивно ее организм закрыл предусмотрительно все отверстия. С.С. загрустил, спать не хотелось, укрыться нечем – все изгажено вином. Днем в период праздничного подъема С.С. в шутку предложил Маше сыграть вечером в игру: он дает ей 400 долларов, и она сыграет девушку по вызову со всеми вытекающими. Маша обиделась и сказала, что она не проститутка и играть эту роль ради него и за деньги не будет. Она не любила ролевые игры и к сексу относилась серьезно и обстоятельно. И вот финал: ночь, бездыханное тело, ничего не оставалось, как идти в казино сражаться с демонами. Демоны, как всегда, победили, минус 600 долларов, следствие недостаточного полового воспитания нашей молодежи. Утром, проснувшись и быстро собравшись, «пара гнедых, запряженных зарею», покинула «Галерею». А так все хорошо начиналось, сторониться надо искусства, быть ближе к правде жизни. Следующий уик-энд планировался в пансионате «Связист».
С.С. заболел после всех передряг с милицией, с нервами, после этого все как-то порушилось в один момент. Он не лечился, боль не терпел, но последнее время часто стал чувствовать себя плохо, шумело в голове, раздражение нарастало без причины, доставалось всем – и семье, и Маше, которая сжалась в комок и не понимала, что происходит. Когда человек пьет каждый день, у него каждое утро шумит в голове, понять, что это давление, непросто. Лето было жарким, кондиционер был единственным спасением. Месяц назад, вспоминал С.С., он стал ловить себя на том, что ждет каких-то неприятностей, откуда, какого свойства – было непонятно, но тяжесть предстоящих проблем давила не переставая. С давних пор С.С. чувствовал спинным мозгом предполагаемые неприятности. Повлиять на судьбу никак нельзя, но подготовиться и собраться удавалось почти всегда. В этот раз судьба нанесла уже двойной удар, повышение давления и страх смерти был первой волной этого цунами. Вторая волна накрыла С.С. с головой, Маша стала растворяться в воздухе медленно, но уверенно. Он стал замечать, что звонит она реже, приезжает нечасто. Мотивы для невстреч были объективными: семейные обстоятельства и нездоровье были поводом для редких встреч. С.С. сам замечал, что перестал держать руку на пульсе, пропускал дни без звонков, Маша тоже пропускала сеансы связи, редкие встречи были недолгими, часто возникали паузы, молчание, отсутствие радости от взглядов, объятий, иногда встречи были просто очень коротки, и даже возникало облегчение от несоответствия встреч желаемой радости прошлого буйства. Дел много, суета, всякое бывает, все устроится, опять накатит, и будет, как всегда, праздник души и тела. Были в прошлом уже планы переезда в Москву, житие рядом. С.С. все тормозил принятие решения, боялся сложностей, проблем. Маша просила поискать квартиру рядом, злилась, нервничала, а потом резко закрыла эту тему и больше к ней не возвращалась. С.С. стал часто грубовато шутить, что стал стар, потерял стержень, пора, девушка, тебе замуж, пора дрейфовать в сторону молодых и здоровых, хватит жить рядом, клевать крохи с чужого стола, и так убедительно он это делал, что Маша стала принимать это за чистую монету и постепенно эти мысли стали ее собственными. Она и вправду устала жить на сдачу, на объедки, где ее желания, планы, личный интерес в расчет никто не брал, все крутилось вокруг С.С. – ее солнца, планеты. Маша устала крутиться в его орбите и стала тормозить. Каплей, раздавившей ее окончательно, стала запланированная поездка на отдых, обсуждаемая уже целый год: вот придет лето, семья уедет, руки будут развязаны. Маша облазила весь Интернет, отсмотрела тысячи отелей, пляжей и островов, варианты были хороши, но С.С. лениво отвергал каждый выстраданный маршрут, отработанный во всех вариантах и тонкостях. Когда наконец решение было принято и осталось подтвердить только бронь и оплату, возникло препятствие в лице семьи: товарищ пригласил на яхту по островам и побережью Италии, отказаться С.С. не мог, Маше путано объяснил, что придется отложить желанную поездку, она в очередной раз утерлась, проплакала две ночи, страшная усталость и боль дали неожиданный результат – через неделю боли и мороки пришло твердое решение прервать этот бесконечный бег за удаляющимся миражом. Виду она не подавала, звонила по инерции, ну и внутри что-то вылетело, с корнем вырвался груз ожидания и зависимого состояния. Она собрала волю, организовала свою неделю жестко и планомерно. Понедельник – шейпинг, вторник – бассейн, среда – баня, четверг – салон и подруга с вином, пятница – воскресенье – дача, семья, воздух, здоровый образ жизни. С.С. в ее жизни не было – формально он был, звонил, звал в гости, Маша отказывала, он не настаивал, жил своей жизнью, утешал себя тем, что все по-старому: Маша у него есть, он в любой момент может дернуть ее, она прискачет, утешит, даст энергию и уедет к себе в свою жизнь, в свои проблемы, в свой мир, где он есть и будет всегда, пока он этого захочет, все простит, стерпит, схавает и утрется. Ни подвоха, ни намека на раздрай он не чувствовал, спинной мозг не сработал, видимо, гибкость была потеряна с возрастом, да и готовиться к краху не всегда охота. Сергей Сергеевич маялся давлением, Маша прилетела на пару дней, пыталась успокоить, но нездоровье и страх не давали радости, хотелось спрятаться, не показывать немощь, ограничения: пить нельзя, играть нельзя, все нельзя, Маша рядом даже раздражала. С.С., не умеющий терпеть, был резок и желчен, говорил гадости, гнал ее: уходи, ищи другого, не люблю, сил нет, она расстраивалась, не понимая по молодости, что это неправда, а только реакция на страх перед неведомой болезнью и дискомфорт от неприятных ощущений. Слова эти ранили ее, били наотмашь своей жестокостью и несправедливостью, хотелось ответить тоже больно и метко, но совесть не позволяла мучить больного, бесконечно близкого человека. Он долго и длинно конструировал ей новые подходы ее новой жизни без него, с новыми людьми, говорил о ее будущих мужчинах гадости, рвал ей жилы, мучил, становился невыносимым, высмеивал ее и их дорогое ей прошлое, бросал комья грязи в ее недетскую любовь, смеялся над ее слезами, изгалялся над загубленной молодостью, топтал и давил ее радость. Да, сегодня все не так, как когда-то, да, усталость, нет той остроты, но и отчуждения нет, человек родной, сердце болит. Все рушится, жить в маете нельзя, жить рядом нельзя, ребенка нельзя! Что же можно, если все нельзя?! Как пробиться к нему, к тому, которого уже нет, жалко обижать, бить, больной человек, мается, но собственная боль жжет немилосердно! Воскресенье пришло с тяжелой головой и общим облегчением. Маша улетала днем, С.С. лежал с таблеткой под языком и ждал двух вещей – облегчения от лекарств и отъезда Маши. Он понимал, что крепко обидел ее, но сил изменить ситуацию не было. Слова, сказанные в запале, он не помнил, относился к словам он легко, к своим, конечно, – чужие слушал, переживал, долго их мусолил, осмысливал, искал подтекст, интонации, все искал глубинные смыслы и тайные намеки. Свои слова в расчет не брал: ну сказал, ну брякнул, не подумав, слова не более слова, поступки, действия – вот что стоит, понимать это надо, если мозги есть, а если нет, ну так это не лечится. После отъезда Маши дурное расположение не покидало его, он не звонил ей весь вечер, злился, что она не звонит, не спрашивает, как он, по большому счету участия он не любил, не хотел показывать слабость, к ночи давление прыгнуло, заломило голову так, что он понял, что, может быть, дело закончится плохо. Стал лихорадочно думать, как его не будет, страх как-то ушел, он начал думать о простых делах: на сколько семье хватит денег, кого просить за сына и жену, кто реально выполнит его просьбу, где ключ от сейфа и разные разности. Мыслям о Маше места в этих судорожных размышлениях не было, все перешло в плоскость близкую и понятную. Он понял, что он за нее не отвечает, поручений по ее судьбе отдавать некому. Это не поразило его – просто ясно и четко нарисовалось окно, в котором он не видел ее, нечеткий образ уходил, как облако в черное небо. Утро пришло, а вместе с ним и облегчение и ясность, что это не финал, надо действовать, сделав какие-то дела, и к обеду все стало налаживаться. Был врач, утешил, дал советы и уехал. Дома было тихо, чисто и спокойно. Серьезные проблемы физиологического свойства отодвинули переживания о Маше на периферию, где она была, вместе со старыми фотографиями, в архиве страстей. Боль физическая и страх отодвинули отношения, место которым, как оказалось, только когда все хорошо рядом, в первом круге, где семья, и только это было его заботой и болью. С.С. уже вторую неделю болтался дома, пил таблетки и был наедине с собой – семья отдыхала в Турции, им было хорошо, С.С. старался их не беспокоить своим состоянием, но остро чувствовал одиночество. Быть одному было С.С. совсем нестрашно, наоборот, новые ощущения без чужого глаза легче осваивались в его голове, сочувствия он не переносил. Сам по природе своей он был глуховат к чужой боли, прятался от нее, внутренне избегал находиться рядом с несчастьем, верил, что неприятностями и проблемами можно заразиться, как инфекцией. Жена всегда упрекала его за нечуткость и полное безразличие к чужому страданию – не важно, подлинному или мнимому. Сочувствовать он не умел, не хотел и даже злился, когда жена жаловалась ему на свои болячки, был нравственно глух и невнимателен. В то же время мог всплакнуть у телевизора по поводу голода в Йемене или Ботсване.
