Я продолжал работать на фирме. Матиаса Юста перевели в загородную лечебницу. Я вернулся к своим занятиям: семинарам, отбору персонала. Люси Юст прислала мне два письма, на которые я не ответил. С утра я проводил собеседования, психометрические тесты, во второй половине дня часто бывали тренинги с группами, человек по десять-пятнадцать молодых специалистов, по большей части работавших в бизнесе. «Матиас понемногу выходит из ступора, — писала Люси. — Говорил со мной о вас». Иногда я давал практикантам задание, а сам выходил из зала покурить у окна и, глядя на низкое, серое, затянутое тучами зимнее небо, чувствовал себя старым педагогом, который талдычит про то, во что сам уже не сильно верит: про мотивацию, ассертивность, компетенцию; предлагает ролевые игры, за которыми всегда следуют одни и те же толкования, заставляющие доверчиво загораться глаза слушателей. «Матиас постепенно открывается для общения, — писала еще Люси. — Вчера мы с ним долго гуляли по парку». Я избегал Карла Розе, а он — меня. Если ему случалось заглянуть в мой отдел, мы коротко здоровались, не глядя друг на друга. Кабинет Матиаса Юста стоял закрытым. Линн Сандерсон уже три недели отсутствовала по болезни. «Не бросайте моего мужа, — умоляла Люси. — Я знаю, как много вы для него значите».
Юст позвонил мне в середине февраля. Я не сразу узнал его голос. Юст говорил очень медленно, без всякого выражения, с металлическим призвуком. Впрочем, он сказал, что чувствует себя лучше и хотел бы кое о чем переговорить со мной, желательно не при Люси. Я не смог отказать ему и в следующую субботу поехал в лечебницу. Стоял погожий зимний день: ярко-синее небо, морозец. Корпуса лечебницы были разбросаны по обширному парку, в центре которого стоял особняк XIX века, называемый «дворцом». Меня провели на четвертый этаж этого старинного здания. Дверь в палату Юста была открыта. Он сидел в кресле в темных очках перед включенным без звука телевизором. При моем появлении он чуть приподнялся в знак приветствия, потом попросил сестру выйти и закрыть дверь. Едва мы остались наедине, Юст заговорил, часто и надолго замолкая, чтобы собраться с мыслями. «Я очень рад, что вы пришли, — сказал он. — То, о чем я хочу вас попросить, я не могу поручить ни Люси, ни кому-либо другому». Поручение заключалось в том, чтобы вскрыть сейф в его домашнем кабинете. Ключ и записка с четырехзначным кодом уже лежали на столике. На вопрос, должен ли я принести ему запертые в сейфе ценности, он раздраженным тоном ответил: «Там нет никаких ценностей и вообще ничего важного, Unsinn[4], делайте с этим, что хотите». Больше никаких уточнений я не получил, понял только, что Юст желает покончить с «отвратительным, мерзким», как он выразился, прошлым. Он на минуту снял очки, и я увидел его глаза, расширенные под действием нейролептиков и обведенные черными кругами. Этот больной человек с застывшим лицом, в поношенном сером шерстяном костюме и глухо застегнутой рубашке без галстука, был только теныо, призраком прежнего директора. Ему явно не терпелось, чтобы я поскорее ушел, а напоследок, убедившись, что я не забыл взять код и ключ, он маловразумительно пробормотал: «Вот увидите, увидите, до чего может дойти человеческая злоба».
Мне ничего не понадобилось объяснять Люси — она и так все знала. Видимо, она давно приняла как должное, что муж не во все посвящает ее, точно так же как смирилась с существованием любовницы, Линн Сандерсон. Поэтому, задав несколько вопросов (Как мне показался ее муж? Обрадовался ли он моему приходу?), она сразу открыла мне его кабинет, а сама ушла. В просторной комнате со светлым паласом на полу мебели было совсем не много: два кожаных кресла, солидный дубовый письменный стол с резными украшениями, дубовый же нотный пюпитр и старинная, XVIII века, музыкальная шкатулка, на крышке которой застыли пять механических фигурок музыкантов и танцоров, готовых, стоит только завести пружину, выйти из мертвенного оцепенения. Через большие окна открывался вид на озеро, и все же, может, из-за легкого запаха (попахивало чем-то сладко-смрадным) у меня было такое чувство, как будто я зашел в какой-то мрачный каземат или вломился в комнату покойника. Бронированный сейф был намертво закреплен в нише стены и тоже отделан резным дубом. Внутри лежала только картонная папка, а в ней — пять писем. Я запихнул их в карман, вернул ключи Люси и поскорее ушел.
А теперь рассказ примет совсем другой оборот. Ибо о тех письмах, которые Юст, не решаясь уничтожить, хранил в сейфе, я не могу рассказывать без ужаса, леденящего ужаса, который древние называли словом «pavor». Я думал, что мне вот-вот до конца откроется тайна Матиаса Юста, о которой прежде я мог судить лишь по ее поверхностной, видимой части: тайна, касавшаяся, как мне казалось, его одного, связанная с тяжелыми воспоминаниями и послужившая причиной его недуга — подобные случаи описаны в учебниках, и я читал о них в студенческие годы. Так или иначе, все должно было корениться в нем самом, замыкаться в его личной травме, которая управляла им, как марионеткой, меня же никак не затрагивала, я оставался лишь сторонним наблюдателем, огражденным надежной дистанцией. «Я могу поручить это только вам», — сказал Юст. И я бы наверняка отказался, если бы распаленное любопытство не подзуживало проверить, действительно ли в сейфе лежат документы, компрометирующие Карла Розе. Я жаждал завладеть ими и стать благодаря этому неприкосновенной особой, ведь мне, пожалуй, даже хотелось верить в правдивость истории о «Лебенсборне», которую я считал слишком уж странной, слишком необыкновенной для пустого бреда.
Все пять писем были анонимными, посылали их из города N, с промежутками в два месяца, обычно 15 или 16-го числа. Первое пришло больше года тому назад. Это была факсимильная копия секретного предписания на нескольких страницах, датированного 5 июня 1942 года, со штампом «Секретные дела государственной важности» (Geheime Reichssache!). В нем говорилось о некоторых технических усовершенствованиях, которыми следовало оснастить специальные грузовики, применявшиеся в Кульмхофе (Хелмно)[5]. Историкам Холокоста известен этот документ[6].
С декабря 1941 г., — говорилось в нем, — девяносто семь тысяч было успешно обработано (verarbeitet) при помощи трех автомашин, в функционировании которых не обнаружено никаких недостатков. Взрыв, имевший место в Кульмхофе, следует рассматривать как единичный случай, вызванный ошибкой в управлении. Для предотвращения подобных аварий в дальнейшем соответствующим службам были разосланы особые инструкции (Anweisungen), которые значительно повысили безопасность эксплуатации.
Далее в семи пунктах подробно описывали технические изменения, которые предлагалось внести в конструкцию грузовиков. Привожу их полностью:
1) Чтобы избежать избыточного давления при быстром наполнении СО, нужно проделать две щели по десять сантиметров в верхней части задней стенки. К щелям должны крепиться откидные щитки на жестяных шарнирах.
2) Обычная плотность загрузки — девять-десять на квадратный метр. Но большие спецавтомашины [7]не могут работать при такой плотности. Это вопрос не перегрузки, а проходимости. Поэтому следует сократить загружаемую поверхность. Этого можно достигнуть, на метр укоротив кузов. Уменьшение же количества голов (Stũckzahl), практиковавшееся ранее, не решает проблему: в этом случае процедура занимает больше времени, поскольку освободившееся пространство тоже должно заполниться СО. И наоборот, при меньшей площади и максимальной плотности загрузки длительность процедуры существенно сокращается. При обсуждении данного проекта представители завода-производителя указывали на то, что при укороченном кузове центр тяжести сместится вперед, что приведет к чрезмерной нагрузке на переднюю ось. Однако на практике имеет место самопроизвольная компенсация за счет того, что груз (Ladung) обычно концентрируется у задней двери, так что передняя ось не несет избыточной тяжести.
3) Труба, по которой выхлоп поступает внутрь фургона, быстро ржавеет из-за того, что изнутри в нее затекает жидкость. Дабы устранить этот дефект, необходимо поставить на конце трубы односторонний, с протоком только сверху вниз, клапан.
4) Для удобства очистки фургона надо проделать в середине пола отверстие диаметром в 20–30 см с плотно прилегающей снаружи крышкой, чтобы обеспечить отток жидкостей. Во избежание засора в верхней части сливного устройства нужно установить сетку. Нечистоты (Schmutz) более плотной консистенции должны удаляться во время уборки, когда полностью открывается кузов. Для этого пол должен слегка приподниматься.
5) Окон для наблюдения можно не делать, поскольку они практически не используются. Таким образом будет достигнута значительная экономия при оборудовании новых фургонов.
