Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Республиканское движение испытывало недостаток в мозгах, в то время как рук у него было в избытке. Несмотря на юный возраст, у меня было образование, а кроме того, весьма экстравагантная гуманистическая культура. Наши лидеры предпочли, чтобы я занимался логистикой, а не держал в руках оружие. Я всегда думал, что самые великие драмы создаются иронией судьбы: техник морской логистики Блэкторна, ТМЛ первого разряда, превратился в техника диверсионной логистики, ТДЛ, и, кстати, далеко не посредственного. Я весьма быстро внедрился в мир подполья. На протяжении следующих лет англичане не раз предлагали вознаграждение за любые сведения, которые помогли бы им меня арестовать. Сначала меня оценили в десять фунтов. Потом цена возросла до пятнадцати. Затем до тридцати пяти фунтов и пятнадцати шиллингов — скрупулёзная точность англичан при расчётах может доходить до совершенства — и, наконец, до сорока пяти. Досадно! Мне так и не удалось вступить в изысканное общество людей, чьи головы ценились дороже пятидесяти фунтов. Наверное, я не заслуживал этой чести. Я не был ни идеологом движения, ни генералом. Я служил всего лишь связующим звеном на полпути между руководителями движения и рядовыми бойцами, разбросанными по всей стране. Однако в то время моя работа была очень опасной. Иногда приходилось улепётывать с какой-нибудь фермы через окно сеновала за минуту до появления англичан. Однажды вечером нас даже пытались подстрелить. А потом преследовали всю ночь. Благословенны наши предки ирландцы, решившие когда-то в незапамятные времена построить каменные изгороди, покрывающие сетью весь остров. Мне не раз приходилось прятаться за ними или скрываться в их лабиринтах. Это хороший пример того, что в войнах участвуют как силы настоящего, так и давно минувшего.

Как истинные ирландцы, после каждого поражения мы с энтузиазмом принимались готовиться к новой борьбе. Подобная настойчивость термитов в конце концов подорвала силы неприятеля. Счастливый день наступил. В то утро, гуляя по улицам Дублина, я чувствовал на себе обычную гражданскую одежду, а не костюм, надетый для отвода глаз. Дело было не в одежде, а совсем в другом: я не испытывал страха. Англичане отступили.

Я сказал, что это был счастливый день, но он быстро кончился. Очень скоро перед моими глазами предстала безрадостная картина. Наши вожди правили страной с тем же деспотизмом, как и англичане. Понимание этого не рождается вдруг, его трудно принять, но мало-помалу человек приходит к такому заключению. В самом деле, в чём состояло различие между заседаниями в Букингемском дворце и совещаниями нового правительства? Оно правило с той же прагматичностью, на основании тех же деспотичных и бесчеловечных принципов, как это делал ранее любой английский генерал. Они занимались лишь тем, что поддерживали порядок, который мы так ненавидели. Ирландия для них была не целью жизни, а лишь способом достижения власти. Но здесь они наталкивались на серьёзное противоречие: судьба Тома, жертва Тома и всех других Томов.

Нашей родиной было не географическое понятие, а мечта о будущем. Мы были патриотами, но отнюдь не считали, что мужчины и женщины Ирландии превосходят во всём мужчин и женщин Англии. Или что ирландская картошка вкуснее английской. Вовсе нет. Извращённости английской империи мы противопоставляли безграничное великодушие. Вражеские солдаты были лишь человеческими пулями, направляемыми самыми тёмными интересами на Земле. Нами же двигала наивысшая идея свободы. Поэтому изгнание англичан виделось нами как начало иного, нового мира, в котором было больше равенства и внимания к людям. Руководители новой Ирландии, однако, ограничились тем, что заменили имена оккупантов на свои собственные. Гнёт изменил свою окраску, только и всего. Это было подобно непотребному бреду: англичане ещё не закончили вывод оккупационных войск из Ирландии, а новое правительство уже расстреливало своих бывших товарищей.

Как могло произойти, спрашивал я себя, что после десятилетий, даже веков борьбы против Англии мы воспользовались первыми глотками свободы для того, чтобы убивать друг друга? Где таится невероятная способность людей предавать основополагающие жизненные принципы? Я отказался от незначительной должности в новой администрации. Не затем я сражался с могущественным аппаратом Британской империи, чтобы заменить его уменьшенной копией. Записаться в ряды новых подпольщиков я тоже не желал. Гражданская война не может быть целью, это кошмар. Кажется невероятным, но за год, который прошёл с момента вывода английских войск, погибло больше ирландцев, чем за всю войну.

Никому не пришло в голову наслаждаться миром — ни новому правительству, ни старым борцам за свободу. Неожиданно для меня все те, за кого я ещё недавно, не раздумывая, отдал бы жизнь, стали совершенно чужими людьми. Раньше люди прятали оружие, а они скрывались за ним. Самым невыносимым было осознание того огромного расстояния, которое отделяло меня от тех, кого я считал близкими мне людьми. Я не мог их ненавидеть. Я просто не мог их понять. Как будто со мной говорили инопланетяне. Моя родина раньше мне не принадлежала. Но и теперь, когда она могла стать моей, я чувствовал себя иностранцем. Однажды бессонной ночью я вспомнил Тома. Как бы он поступил? Что бы думал? Продолжил бы борьбу или стал сотрудничать с новым правительством? Я думал до самого утра, но пришёл к единственному заключению: Тома нет, он мёртв.

Я не покинул ряды борцов за общее дело — можно сказать, что это общее дело покинуло меня. Внутри будто умерло что-то, гораздо большее, чем вера. Я потерял все значения слова „надежда“. В самом деле: история Ирландии всегда была историей её борьбы, справедливейшей борьбы. И если в Ирландии, где всё было так ясно, эта борьба закончилась крахом, надежды на победу в любых других обстоятельствах не оставалось. Всё говорило о том, что люди — рабы какой-то скрытой закономерности, которая заставляет всё возвращаться на круги своя.

Передо мной возник вопрос: хочу ли я оставаться в этом мире, где постоянно воспроизводимое насилие делает страдания людей вечными? Я ответил сам себе: я не хочу больше жить ни в какой точке этого мира, а потому решил бежать туда, где нет людей. Сейчас я бежал не от меча правосудия. Я бежал от чего-то более грозного, гораздо более грозного.

Из Ирландии я перебрался на континент. Я не знал точно, куда ехал, — знал только, откуда бежал. Из Франции я перебрался в Бельгию, оттуда — в Голландию, туманно представляя себя вечно странствующим по свету, не зная, куда и зачем я еду. Никогда бы не подумал, что мой диплом ТМЛ мог мне пригодиться.

В Амстердаме находился центральный офис международной навигационной корпорации. В то время они набирали специалистов для работы в самых разных уголках земного шара. Я записался в длиннющий список, но благодаря моему диплому, а также отсутствию других кандидатов, ждать пришлось недолго.

Набором персонала занимался голландец, на красных щеках которого просвечивала сеточка лиловатых сосудов. Им требовалось срочно найти человека на место метеоролога. Куда надо ехать? Поначалу он уклонялся от ответа. Постепенно я понял, что мне не нужно доказывать свою пригодность — мой собеседник прилагал все усилия к тому, чтобы я клюнул и согласился. В конце беседы он ткнул в карту своим розовым ногтем с глубокой ровной лункой. Мне подумалось, что ноготь заблудился: я не видел ничего, никакой нарисованной суши, никакого, даже самого маленького, пятнышка. Между тем это была самая подробная карта Южной Атлантики, какая у них имелась. Я присмотрелся получше. Остров находился в точке пересечения координат, поэтому мне не сразу удалось разглядеть его: он был так мал, что совершенно не был виден за нанесёнными тушью линиями широты и долготы.

— Много ли сотрудников живёт на острове? — спросил я.

— Вам придётся поскучать, — ответил собеседник.

Я потребовал только одного: чтобы моё имя не фигурировало ни в каких списках. Он согласился раньше, чем я успел закончить фразу. Увидев мою подпись под контрактом, он не смог скрыть радости. Он воображал, что ему удалось меня провести.

Прочитав письмо, я оставил затею распаковывать ящики. Силы покинули меня. Я опустился на деревянный табурет, будто пробежал много километров. Что мне было делать? Я подумал, что сейчас неподходящее время для уныния. С грустью нельзя справиться, сидя на одном. месте, а потому решил действовать энергично. Мне показалось, что неплохо было бы пройти ещё раз до другого конца острова. Даже если мне не удастся помириться со смотрителем маяка, по крайней мере, я немного проветрюсь и разгоню воспоминания. Возможно, этот субъект и не был помешанным, просто в момент нашего прихода на него что-то нашло. Я был готов извинить его. В самом деле, капитан бесцеремонно вторгся в его жилище и наскочил на него с наглостью крикливого петуха. К тому же мы застали его спящим. Всякий ответственный смотритель маяка спит днём, а работает ночью, наблюдая за тем, чтобы не отключился свет. На корабле мы привыкли к постоянному контакту с другими людьми; это было неизбежно и иногда переходило границы приличий. Он не привык к такой фамильярности. И, вероятно, изумился, когда перед его глазами возникли незнакомые люди — там, на краю света.