Мне и самому понравилось.
Я и сам видел эту воду, ее стеклянную стену, ее заворачивающийся гребень, пенный, чуть розоватый, мне не хватало воздуху, и я тянул шею, чтобы избежать смертоносных объятий волны, и тут...
– Да, – сказал я, – да, слушаю.
У моих героев не было сотовых. Никто не мог их достать в тропических морях. Ни одна сволочь.
– Сенька, у тебя все в порядке?
– Да, – сказал я осторожно, – в порядке. А что?
– Папа здоров?
– Здоров. Все нормально. Как там, в Цюрихе?
Преамбула для Ковальчука длинновата. Не такой он был человек, чтобы спрашивать о здоровье чужих родственников, да еще по международному тарифу. Я сразу насторожился.
И голос у него был чуть выше обычного. Может, конечно, низкочастотная составляющая теряется при передаче...
– Цюрих на месте, – сказал Ковальчук, – только это Берн. Не Цюрих, Берн. У тебя точно все нормально?
– Все нормально. Дома все спокойно. Дача на месте. Ничего не взорвалось, ничего не сгорело, ничего не протекло. Котел работает. За электричество я заплатил. За газ тоже. До конца сезона поливал. По утрам, как ты велел. Регулярно.
– А что ты сейчас делаешь?
– Сижу за столом. Пытаюсь работать. С тобой разговариваю.
– И девок никаких не водишь? – спросил Ковальчук подозрительно.
– Я не вожу никаких девок. Не веришь, спроси у соседей. У этой, как ее...
Я попытался вспомнить, как зовут эту, как ее, и не смог.
– Ну хорошо, – неубедительно сказал Ковальчук, – ну ладно...
Он скорее всего купил карточку, по карточке это копейки стоит, или что там у них, а с меня, по-моему, все равно эти гады сдерут, даже если звонок входящий.
– Валька, – спросил я напрямик, – ты чего?
У меня образовалась неприятная пустота под ложечкой.
Не люблю разговаривать по телефону, разве что коротко и по делу. Мне надо видеть собеседника. Валька наверняка сейчас дергает себя за ухо. Есть у него такая привычка, когда ему неуютно или неловко...
– Ничего... подвернулся один вариант, понимаешь. У меня нет претензий, ты не думай. Но тут дорого все, в Цюрихе.
– В Берне?
– Ну да, в Берне. Транспорт, и вообще... Ты без обид, а? Это ж не то что на улицу.
– Я не могу жить с папой, – сказал я, – мне надо работать. В чем дело, Валька? Мы же договаривались.
– Мы договаривались, что ты присмотришь за дачей, пока других вариантов нет. – Голос Вальки стал жестче, он для себя решил, что я неблагодарная свинья, готовая укусить дающую руку. – А другие варианты появились.
Гребень волны с грохотом перекинулся за борт, и этот грохот слился с оглушительным ревом вокруг. Волна трепала меня, крутила и швыряла, я мысленно повторял: «Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой!»
Что я буду делать? Это же конец всему!
– Валька, – сказал я мерзким заискивающим голосом, – вот сколько они тебе обещают?
– А тебе какое дело? – сухо спросил он.
– Ну все-таки?
Он сказал. Мне показалось, он соврал. Завысил сумму. Ему было неловко, что он предал меня так дешево.
На всякий случай я спросил:
– За сезон или за месяц?
Он помялся, но честность взяла верх:
– За сезон.
Тогда ладно. Тогда еще ничего.
– Я буду платить столько же.
Там, далеко, в своей Женеве, Валька молчал.
Потом сказал:
– Неудобно как-то. Со своих брать.
– Свои лучше, чем чужие. – Я оглядел книги на полках, камин, прекрасную зеленую лампу... – Ты ж меня знаешь. А тут неизвестно кто...
– Вообще-то известно кто, – пробурчал Валька.
– Валька, – сказал я, – не морочь голову. Я тебе на этой неделе заплачу. Вперед. На твой счет положу, хочешь? Или через «Вестерн Юнион»?
Я старался не оставлять ему путей к отступлению, теперь, если он мне откажет, он сам себя почувствует последней сволочью.
– До конца месяца сможешь?
– Да, – сказал я, – смогу.
* * *
Он стоял у калитки.
Еще бы. Он знал мой адрес.
Я сказал:
– Послушайте, ну что вам надо? У меня сейчас есть работа. Заказ. Я не могу работать над двумя заказами сразу. И вообще...
Он сказал:
– Можно все-таки войти?
Серебристая «Мазда» стояла у ворот, в сумерках она казалась полупрозрачной.
Я посторонился.
Он пошел по дорожке, мне оставалось только идти за ним, уставясь в его крепкий затылок. Интересно, а у меня-то какой затылок? В двух зеркалах, поставленных напротив друг друга, можно увидеть свою спину, в парикмахерской, например... Смотришь на себя в непривычном ракурсе и сразу понимаешь, что ты чужой себе человек.
– Декорация, – сказал он, оглядывая комнату, – для лохов.
– Я тут живу.
– Значит, живете внутри декорации.
Чаю я ему не предложил. Даже сесть не предложил. Это и не понадобилось. Он уселся в кресло, сложил руки на коленях и молча посмотрел на меня.
Я тоже молчал. Молчание висело в комнате как целая тонна стекла.
Наконец я не выдержал.
– Это вы устроили. Натравили на меня Ковальчуков.
– О чем это вы? – очень натурально удивился он.
– Почему не обратились ко мне обычным, стандартным образом? По рекомендации, как все. Почему устроили этот цирк?
– Мне хотелось посмотреть на вас, – он пожал плечами, – познакомиться поближе. Чтобы в непривычной обстановке. Это помогает.
– Познакомились?
– Да. Потому что у меня были сомнения. Годитесь ли вы для этой работы.
– А теперь сомнений нет?
Он вздохнул.
– Я ведь все про вас знаю, Семен Александрович. Навел справки. Пробил по своим каналам. Никаких высших литературных курсов в Москве вы не кончали, сценариев для любимого народом сериала «Не родись красивой» не писали, хотя ваши клиенты почему-то так думают. А были вы в это время совсем в другом месте... Но, знаете, все это выяснить было трудновато. Ни один из тех, кто пользовался вашими услугами, о вас ничего не хотел говорить. Ни один.
Я услышал тихое шуршание, топот сотен маленьких ножек... Опять дождь?
– А как вы вообще на меня вышли? Откуда узнали?
– Случайно. Одна женщина рассказала. Ее муж что-то читал и спрятал, как только она вошла. Она думала, это что-то, ну, какое-то особенно жесткое порно.
Одна женщина. Понятно. Наверняка любовница. Иначе бы не рассказала.
Я на всякий случай сказал:
– Я с порнографией не работаю. Только с эротикой. Иногда.
– Я понял. Кстати, что такое бээсдээм?
– Бэдээсэм? Садо-мазо. Всякие игры. Такого рода. По обоюдному согласию. Только... Я никогда не пишу одну только эротику. Как составляющую сюжета, да.
Ну вот, например, он только что разделался со злодеем, который хотел уничтожить мир. Входит в секретную комнату – из кабинета злодея, там такая дубовая стенная панель, и вот она отъезжает в сторону. И он видит, его бывшая возлюбленная, прекрасная шпионка, которая его предала, рыжеволосая красавица, стоит, прикованная к стене. Он, конечно, подходит и дает ей пощечину. Она плачет и говорит, что ее шантажировали, угрожали, и он обнимает ее и чувствует, что теряет над собой контроль. И вот, значит, руки у нее в кандалах, и она, значит, вот так стоит, и тогда...
Или наоборот, он прикован к пыточному креслу. Красивая женщина, вся в черной коже, она принадлежит к секретной фашистской организации, которая хочет погубить мир. И она берет ланцет и проводит ему по груди, вспарывая гидрокостюм, в котором он проник в секретное злодейское убежище. Эластичная ткань расползается, открывая его мускулистую грудь... и красная полоса, которую оставил ланцет, набухает каплями крови. И тут она...
Я вздрогнул и пришел в себя.
– Она в конце концов добралась до этой книжки. Как вы думаете, что это было? «Властелин колец». В переплете, все как надо. Только он немножко отличался от оригинала. Там был еще один персонаж. И когда она начала читать, она его узнала. Представляете? Ее муж путешествовал с хоббитами. Как идиот.
Верно, это был большой заказ. Я работал по Муравьеву и Кистяковскому, клиент был повернут именно на этом переводе. Шпарил наизусть, страницами. Зарница всенощной зари... за дальними морями... надеждой вечною гори... над нашими горами. Очень красиво!
– Да, – согласился я, – он путешествовал с хоббитами и беседовал с эльфами, и побывал на советах мудрецов и властителей. Он видел снег Карадраса и мрак Казад-Дума...
– Вот я и стал наводить справки. И это оказалось гораздо труднее, чем я думал.
Еще бы. Если бы они выдали меня, они бы выдали и себя. Тем самым. Свои тайные желания, свои мечты... свой позор.
Надо хотя бы взять с него по максимуму. За соблазненных малых сих, то есть за Вальку Ковальчука, который, прельстившись нежданно свалившимися доходами, нарушил слово. Он ведь пустил меня бесплатно потому, что за дачей надо было присматривать, а сдать ее приличным людям он уже не успевал.
Или он и правда ни при чем? Валька всегда был жадноват, а в Швейцарии эта его прижимистость просто как бы легализовалась, стала нестыдной, потому что там, в Швейцарии, это, наоборот, правильно и хорошо?
У него ведь даже нет слов-паразитов. С ним будет трудно работать.
