— А вы, кажется, не совсем русский, да? Извините. Какое вообще имеет значение. Во мне, например, столько намешано кровей… в нашем роду были и русский, и полячка, и украинка, а дед был испанец. Простой инженер.
— Вы правы. Я полукровка. Отец мой русский, а мать кореянка.
— От матери вы унаследовали, пожалуй, только черный цвет волос, а в остальном вы европеец. — Алина внимательно вглядывалась в его лицо. — Наверное, это интересно, когда в семье представители Востока и Запада. Ведь, правда? Разные культуры, обычаи, языки. Вы знаете корейский язык?
— Только на уровне бытового общения.
— Как интересно. Это трудный язык?
— Пожалуй… Меня в детстве учила бабушка, мамина мама. Потом она умерла, и я стал подзабывать. — Дмитрий замолчал. Он вспомнил аскетически строгое загорелое лицо бабушки, ее восточную, загадочную молчаливость. Мать была такой же, но в отличие от бабушки, она никогда не говорила с ним по-корейски. Может быть из-за личной трудной судьбы. Когда в 37-м корейцев выселили из Приморья в Среднюю Азию, матери едва исполнилось десять лет. Это Дмитрий узнал от отца. Мать всегда как будто стеснялась своей национальности, и когда появился на свет Дмитрий, внешностью совсем не похожий на нее, она не скрывала своей радости. Она несла внутри себя печать угнетенности и страха и желала только одного, чтобы ее сын не испытывал комплекс неполноценности.
— Ваши родители живут с вами?
— Нет. В другом городе.
— Вы их навещаете?
— Да, — проговорил фотограф, хотя это было неправдой. Он давно не навещал родителей. Хотя звонил им изредка.
— Извините, что так расспрашиваю. Просто безмерно рада, что нашла вас. Я непременно должна что-то сделать для вас. Скажите, что?
— Выпейте со мной чашку чая.
— С превеликой радостью. А когда?
— В любое удобное для вас время.
— Сегодня! А где?
— Пожалуй, у меня.
— Идет. А вы…
— Я живу один.
— Замечательно. А то, знаете, как бывает… жена спросит: «Эге, дорогой, кого это ты привел?!» И мне будет совсем неловко, хоть убейся.
* * *
Домик друга Литвинова находился в пяти минутах ходьбы от станции, в сосновом лесу. Дом был срублен в незапамятные времена, весь потемнел, но стоял еще крепко на земле, ничуть не скособочился как другие дома по соседству. Он достал ключ из кармана, отпер дверь. Гостья с интересом оглядела комнату, где посредине стояла русская печь. За сутки Дмитрий кидал в печь четыре увесистых полена, утром и вечером, — этому его обучил Литвинов, — и в доме было тепло. Дымоход обогревал и верхнюю комнату. Алина из любопытства сходила и наверх, потом сняла куртку, принялась готовить еду. Газа здесь не было, Ли-Маров пользовался электрической плиткой. Воду он брал из колодца во дворе. Из съестных припасов у него еще оставалось ведра два картошки, банка маринованных грибов и полкоробки вермишели. Зато всевозможного варенья и компота в стеклянных банках было в погребе целая батарея. Он полез за банкой в погреб, нашел там и давно подзабытый, покрытый паутиной, бутыль, плотно закрученный пробкой, где еще пребывало грамм триста-четыреста самогона. Фотограф не знал, как отнесется к находке Алина, и оставил бутыль на месте, потому что они все же условились пить чай. Сам Дмитрий никогда не пил спиртное один. Последний раз он «раздавил» две бутылки вина «Киндзмараули» с Толиком Литвиновым, накануне его отъезда в Украину. С тех пор не было никакого повода. Так что самогон мог благополучно пролежать в погребе еще сто лет.
Алина пожарила картошку и сварила вермишель. Сгодились и грибы. Все это они отнесли наверх. Сели за стол.
— Ну вот, — сказала гостья, — значит, вы здесь живете. Ничего домик, жить можно. Давайте, пробуйте, что я тут сварганила.
— Очень вкусно, — похвалил Ли-Маров, — ничего подобного я не догадался бы приготовить.
Где-то посредине трапезы он осторожно заметил про самогон в погребе.
— И вы до сих пор молчали?! — воскликнула с веселым смехом Алина. — Несите же его скорей сюда!
Дмитрий сходил вниз за бутылем, вытер его тряпкой и прихватил две рюмки.
— Это другое дело, — улыбнулась женщина. — А то, понимаешь ли, компот пьем…
Самогон был ядреный, крепкий, совершенно без запаха сивухи.
— Это, по-моему, царский напиток, — сказала, чмокая губами, Алина. — Такой самогон умели делать в России только до революции семнадцатого года. У вас есть музыка?
— Музыка?
— Ну, магнитофон или радио?
— Есть. — Он включил старый, разбитый приемник «Спутник», стоявший на подоконнике, крест-накрест перевязанный бельевым шнуром. Настроил на легкую волну.
— Так веселей, — с улыбкой молвила женщина. Щеки ее залил румянец. Она подняла на него глаза: — Теперь я знаю — вы фотограф. Немудрено было догадаться. Треножник с фотоаппаратом, на стенах фотографии в рамах, и вообще — у вас глаза фотографа.
— Что, у фотографа другие особенные глаза? — удивился Дмитрий.
— Изучающие, впитывающие, — сказала Алина. — Я только сейчас поняла. — Она встала, начала разглядывать на стенах фотографии. Дошла до дивана, присела на него.
— Вы здесь спите?
— Да.
— Ой, я уже пьяная. А вы?
— Кажется, тоже.
— Мы можем разговаривать на — ты. Хотите?
— Как вам будет угодно.
— Решено. Скажи мне, Дима, что ты думаешь о сегодняшнем вечере?
— Вечер замечательный. На дворе холодно, а тут тепло. И я в компании прекрасной женщины пью чай.
— Не чай, — с легким смешком заметила гостья.
— Да, — сказал он, — не чай.
— Ответь, пожалуйста. Я тебе нравлюсь?
— Да. Еще тогда понравилась, два месяца назад, в электричке.
— И насколько я нравлюсь?
— Настолько… чтобы надеяться на взаимопонимание, чтобы мои слова были бы тебе понятны.
— И все? — Алина смотрела на собеседника с лукавством. — Что-то чересчур скромно. Ну да ладно. А хотел бы ты спать со мной?
— Спать?..
— Ну да.
— Гм… Я вообще-то не думал об этом. Я полагал…
— Что?
— Для меня важно человеческое общение. Но не подумай, что я консервативен в понимании желания. Если получится спать — хорошо, не получится — тоже неплохо. Я не строю из этого культа.
— Но у нас должно получиться?
— Все зависит от обстоятельств… Необходимо, чтобы все шло своим чередом, чтобы не было ни намека на насилие, чтобы одно проистекало из другого.
— Ведь такой чудный вечер не может закончиться просто так, — продолжала с какой-то упрямой настойчивостью Алина. — Было бы обидно… Я все эти дни думала, что если встречу тебя снова, то не только слова прощения послужили бы облегчением моему сердцу, но и физическое обладание меня тобою. Просто я думала, вот встречу его, и отдамся ему целиком. Это послужит искуплением.
— Постой, — сказал фотограф, выждав паузу, — ты не совсем справедлива к себе. Твоя вина Бог весть что… Такие банальные истории происходят с миллионами людей. Ты преувеличиваешь.
— Гм, значит, нам не надо спать?
— Сегодня — нет. Потому что… — он старался удержать ускользающую мысль. — Может, это получится в другой раз, в более благоприятное время.
— Другого раза может не быть, — заключила тихо Алина. — Вот в чем дело… На голову тебе или мне может упасть кирпич. Или авария, например, или тебя настигнет пуля бандита… Столько негодяев развелось в городе. Я каждый день выхожу на улицу с единственной мыслью — а вернусь ли я сегодня домой? Поэтому не хочу задумываться о том, что будет завтра, я желаю жить сегодня. Я, может, говорю сумбурно. Ты вправе думать обо мне что угодно. Кстати, почему ты не спрашиваешь, есть ли у меня муж?
— Наверное, потому, что ты сама об этом не говоришь.
— Хорошо. В конечном счете все неважно. Как неважно и то, есть ли у тебя женщина. Хотя, наверное, есть. Мужчине без женщины никак нельзя. Одинокий мужчина — это слабый беспомощный ребенок. Что-то я разболталась. Это все из-за твоего царского самогона. Точно. Без него я вообще молчала бы как рыба, или говорила бы совсем другие слова. Например, о любви. Я люблю поговорить о любви. И любовные романы люблю читать. Ты мне расскажешь про любовь? Ты, наверное, повидал жизнь, не то что я. Расскажи про то, как ты впервые влюбился, а? Когда это было? Ну присядь рядом.
— Ничего не выйдет. Я не способен выстраивать хронологическую цепочку, определяющий весь рассказ.
— Уж как-нибудь поняла бы. Ладно. Ты соберись с мыслями, а пока я расскажу о своей первой любви. Но прежде объясни мне эту фотографию. — Алина подошла к стене, указала на снимок в раме, где были изображены три яблока. — Вот тут сфотографирован обычный натюрморт из трех яблок. На первый взгляд ничего особенного. Но чем больше смотришь на них, тем больше ассоциации возникают в голове. Они куда-то летят, и ты вместе с ними уносишься. Ничего не пойму. Ты автор, вот и раскрой секрет.
