Докин — председатель сельского Совета. Действительно, ни его, ни отца до сих пор не было видно. Где отец? Куда делся?
Прояснил Маркелин.
— Я арестовал ваш кулацкий Совет за контрреволюционную агитацию. Мы их будем судить революционным судом!.. Потому, прежде чем вы пойдете за хлебом, нужно избрать нового председателя сельского Совета. Я предлагаю кандидатуру Чиркунова Михаила Трофимовича! Кто против этой кандидатуры, поднимите руку! И повыше!
Егор оглянулся. Никто руки не поднял. Но один торопливый вскрик раздался:
— Не жалаем дезентира!
— Кто крикнул?! Кто? Выйди сюда, — шагнул к толпе Маркелин. — Найти крикуна! — вытянул он руку с плеткой в ту сторону, откуда крик раздался.
Два красноармейца, как гончие, завидев зайца, слетели с паперти, ввинтились в толпу, продираться стали к тому месту, откуда крикнули. Остались наверху вместе с Маркелиным Мишка Чиркун и чернявый красноармеец с веселыми смешливыми глазами. Он все время улыбался, шевелил густыми черными бровями, вскидывал их радостно иногда, словно был на спектакле. Мишка стоял рядом с ним и тоже посмеивался в усы. Не посерьезнел даже тогда, когда предложили его на место председателя сельского Совета.
— Здесь крикун! — донесся возглас из толпы. — Вот он!.. Сюда идитя… Ага, он. Держи его, держи крепче…
Гул, шелест по толпе прошел. Красноармейцы тащили человека, и почему-то их сопровождал сдержанный смешок. Улыбнулся и Егор, когда увидел, кого тащат красноармейцы. В их руках бился, вертелся Коля Большой, деревенский дурачок. Он сопел, упирался ногами в снег, высунув мокрый язык, сопатился. Красноармейцы подтащили его к ступеням, на паперть поднимать не стали. Поняли по смешкам, что не того взяли.
— Это ты крикнул? — строго спросил сверху Маркелин.
— Ага, — радостно кивнул Коля Большой и провел рукавом по верхней губе, размазал по щеке сопли.
— А что ты кричал? Крикни-ка еще раз.
— Не жалаем дезентира, — гнусаво просипел Коля.
Снова смешки раздались.
— Отпустите его, — сказал Маркелин и зычно заорал в толпу. — Выборы состоялись! Большинством голосов председателем сельского Совета избран Чиркунов Михаил! А Совет он себе подберет сам. Теперь расходитесь. Жду вас с хлебом…
— Где мы его возьмем? Всё сдали!
— Товарищи! Я не понимаю вас, в Красной Армии ваши же сыны, братья. И вы не хотите, чтобы они были обуты, одеты, накормлены? Товарищ красноармеец, — вытянул руку Маркелин в сторону Егора. — Да, ты, ты! Поднимись, расскажи, в каких условиях сражается Красная Армия! Иди, иди…
Егор смутился, оглянулся растерянно: отказаться?
— Иди, просють, — подтолкнул его кто-то сзади.
Анохин нерешительно поднялся на паперть.
— Коммунист? — спросил у него вполголоса Маркелин.
— Комсомолец…
— Ну, вот и врежь им по-комсомольски!
Растерянный Егор стоял на паперти, глядел на молчаливую толпу и не знал, что говорить. Дрожь охватила его, словно внезапный озноб налетел. Лиц ничьих он не различал, сплошная масса.
— Расскажи, какова на фронте житуха, — подсказал сзади Мишка Чиркун.
— Да, жизня на фронте не сладкая, — начал негромко Егор. — Пирогов в постелю не подають… — И запнулся.
Кто-то засмеялся в толпе, подковырнул ехидно:
— Оратель выискался!
Егор обиделся, разозлился, крикнул:
— Да, пирогов не подають! Да и постеля не кажный день бывает. Ляжешь у костерка на шинелюшку, да шинелюшкой и укроешься. И холод, и голод — все бывало. И под пулями, под пулями… — Он приостановился, перестал орать, сказал тише. — Без вашей помощи мы ничего не сделаем, не поборем белых хищников. Нужен хлеб, мужики, нужен…
— И нашим детям нужен! — крикнул дед в драной шапке, тот, что спрашивал, когда соль будет, и Егор узнал его: это был Аким Поликашин. — Нам тоже с голодухи пухнуть неохота… Мы с твоим отцом в поле хрип гнули, а Маркелин прискакал — и под гребло. Мякину оставил! И ту забрать хочить… Ловок ты лялешничать!.. Нету хлебушка у нас, весь выгребли, пока ты сашкой махал!
Ничего не ответил Егор, хотел сойти с паперти, но Мишка ухватил его сзади за руку, приобнял, отвел за спину к Маркелину, который заорал яростно на Акима Поликашина:
— Ты мне контру не разводи! Выпорю!
— Зна-ам мы, скор на руку… Не думай, не век тебе царевать, дойдет и твой черед!
— Что-о! — шагнул с одной ступеньки Маркелин к деду и обернулся, приказал: — Выпороть! Сейчас же.
Те два пса, что вытащили Колю Большого, снова с готовностью скатились с паперти, подхватили деда под руки, довольные тем, что теперь легко смогут выполнить приказ. Один из них поймал на лету брошенную Маркелиным плетку. Анохин смотрел, как деда кинули на скамейку возле куста сирени, где обычно отдыхали старушки после заутрени, содрали штаны, взвилась плетка, и багровый рубец проступил на серой коже старика. Дед дернулся. Снова взвилась плетка. А Мишка совершенно не замечал истязания старика, говорил Егору, что рад его видеть. Расспрашивал: насовсем ли? Подошел Маркелин, протянул Егору руку. Познакомились. Маркелин похвалил за выступление, подбодрил: это начало, мол, научишься, и он, когда в первый раз перед народом встал, язык проглотил. А теперь часами может беседы вести, да некогда, деревень много, а народ, вишь, какой — кулаки, добром не отдают хлеб, каждый фунт вышибать надо… И чернявый руку протянул, назвался. Звали его Максимом. Заместитель комиссара продотряда, то есть Маркелина.
— Кстати, Егор сын Игната Анохина, члена сельского Совета, — сказал Мишка Маркелину с каким-то умыслом.
— Игната?.. Беспокойный мужик… — Маркелин заметил, что Егор морщится, страдальчески смотрит, как извивается на лавке дед под кнутом, и сказал: — Мужика пока не выпорешь, он не поймет, что от него требуется… — Потом крикнул своим псам: — Довольно! — И заорал в толпу: — Сход закончен! В течение двух часов чтоб каждый двор сдал яйца, хлеб, картошку… Найдете! А не найдете, я найду! Кто не привезет, пусть пеняет на себя!
Он повернулся спиной к крестьянам, глянул на Мишку.
— Пожрать надо сообразить что-нибудь… У кого, ты говоришь, сальцо есть, огурцы соленые? Давай, командуй, кто у тебя тут из ребят пошустрей?
Чиркун оглядел из-за его плеча расходящуюся понурую толпу, позвал громко:
— Андрей, поди сюда.
Андрей Шавлухин, ожидавший вместе с Ваняткой Егора, взбежал к ним.
— Хочешь быть членом сельского Совета, а?
Серые глаза Андрея загорелись, губы не удержались, расползаться стали.
— Ага, вижу — хочешь… Ты комсомолец — справишься! Первое тебе задание: надо реквизировать у Алешки Чистякова соленые огурцы, так, так… — Чиркун посмотрел на Маркелина.
— Пятьдесят штук, — бросил тот кратко.
— Пятьдесят штук огурцов и три фунта сала.
— Мало, пять, — подсказал Маркелин.
— У попа вот такие моченые яблоки, — выставил Андрей большой палец вверх.
— Молодец, соображаешь, — похвалил Маркелин. — Сто штук. Скажи, реквизиция производится по указанию уездного Совета.
— А если не поверят?
— Скажи, распоряжение у Маркелина, — он поднял вверх плетку, — если сомневаются, сам заеду, покажу, неделю чесаться будут.
— А к яблочкам, естественно, — улыбался хитренько Андрей.
Максим захохотал, хлопнул по спине Мишки.
—Ну и орла ты выбрал! Парочку еще таких, и за Масловку я спокоен, — и обернулся к Шавлухину. — И это, есессно, да поскорей!
— У кого, у Ольки Миколавны? — смотрел Андрей на Чиркуна.
— Вонючий у нее, зараза… У нее завтра реквизируем. Щас у Гольцова, у него почище и покрепче.
— Может, эта… Один я не донесу… Мне бы красноармейца… на первый случай, чтоб потом знали, а?
— Соображает, стервец, — улыбнулся в первый раз Маркелин и повернулся к красноармейцам, поровшим Акима Поликашина. — Ребята, под его команду ровно на полчаса. Возьмите сани!
Крестьяне разошлись, очистили церковный двор, ставший сразу просторным. По ту сторону ограды поджидал Егора Ванятка.
— Идем с нами, посидим, полялешничаем, — удержал Анохина Мишка.
Егор не отказался. Беспокоил отец. Узнать хотелось, что он наговорил им? Что с ним собираются делать? Отпустят ли? Может, за столом размягчеют, уговорит оних, отпустят отца.
И дана ему власть умерщвлять мечом и голодом.
Откровение. Гл. 6, cm. 8
Не успели из саней вылезти возле избы Чиркуновых, как услышали в притихшей деревне бодрое покрикивание, понукание, увидели скачущую лошадь. Подождали у плетня. Андрей Шавлухин, стоя в санях, погонял лошадь, покрикивал. Оба красноармейца сидели сзади. Подскакали. Андрей улыбался во весь рот.
— Готово, — доложил он и взял у одного красноармейца четверть сизого самогона, которую тот держал под шинелью. — Вот оно, лекарство от всех скорбей.
— Ух ты, даже гармошка! — воскликнул Максим. — Ну, ты, брат… — И не нашел достойного слова— похвалить.
